Инга спешила в школу. Утро казалось чудесным. Светило солнце, воздух был легким-легким. Ей представлялось, что стоит ей захотеть, и она побежит по воздуху, все выше и быстрее… У нее было такое чувство, будто ей предстоит написать очень важную контрольную работу. Хотелось, чтобы все поскорее началось, чтобы уже просвистел шарик… Впереди маячила чья-то широкая спина. Очень знакомая спина. Учительница, классная руководительница! С каким достоинством она ступает! Так степенно, уверенно. Неужели с ней действительно случится что-то подобное? Все это весьма сомнительно. Был бы то Эрвин или хотя бы отличница Терье Трасс, но только не их грозная классная руководительница… Если бы попытка не удалась, если бы это был просто обыкновенный железный шарик, то все осталось бы так, как есть. Все, что до сих пор было настоящим, таковым бы и осталось. Можно было бы спокойно заучивать то, что написано в книгах, не надо было бы ломать голову. А Эстер можно было бы просто высмеять… Вжик — пролетела мимо легковая машина. Учительница замерла, вздрогнула и отскочила назад. У Инги свело живот — теперь она знала: это произойдет точно так же!

Господи, такая большая и могучая — и вдруг только лужа! А потом мама Эстер разотрет ее тряпкой! Как вообще можно замышлять подобное! Ведь это же кощунство!

Инга стремительно обогнала учительницу. Пусть она думает о ней все что угодно, только быстрее в школу, отнять у Эстер шарик, даже, если надо, силой! Не снимая пальто, она влетела в класс. Там было пусто. Зеленые парты выстроились, как солдаты, в три стройных ряда. Вторая смена привела класс в порядок, и ей оставалось только намочить тряпку… Но сейчас не это важно, хотя она и дежурная. Она спешила сюда совсем по другому делу. А собственно, по какому? Отобрать у Эстер шарик? Но в школу-то она торопилась совсем с иной целью?.. Инга выглянула в окно — ей хотелось увидеть учительницу и по ее внушительной фигуре что-то уяснить для себя, принять какое-то решение.

Улица была залита солнцем. Странное свечение — будто все плывет по воде. У небольшой площади напротив школы остановился автобус. Ожидающие на остановке гурьбой устремились к задним дверям, высыпавшие из передних дверей люди растекались по площади. Все они спешили, каждый в свою сторону, но сверху все казалось бессмысленной суетой. И вдруг в этом мельтешенье Инга увидела полосатого тигра, самого настоящего тигра, который, лениво помахивая хвостом, брел по площади. Люди не обращали на него никакого внимания. И это было вполне естественно — тигр ступал так мягко, пружиняще, так неприметно среди людей, шлепавших в своих резиновых сапогах по лужам или неуклюже перепрыгивавших через них; тигр и правда двигался так плавно, что его трудно было заметить. Но вот он скрылся за красным кирпичным зданием почты… Инга вздрогнула и мотнула головой. Нет, в этом надо разобраться! Сперва самой, а потом объяснить все другим. Но как? Сунуть шарик  с е б е  в рот? Это, пожалуй, было бы правильнее всего. Но если она превратился в лужу, она исчезнет, и никто никогда не узнает, почему ее не стало! Что может быть ужаснее! Если только… если только в этом и не состоит весь фокус — может, кое-кто и до нее побывал в комнате Эстер и видел все это, и по простоте душевной все они провели опыт на себе, и от того, что они узнали, осталась только лужа…

— Почему ты в пальто? И в ботах! А сама еще дежурная! — послышался чей-то тоненький дрожащий голосок.

Инга обернулась — в дверях класса стояла Лийна, круглая, как пышка, удивленная, возмущенная.

Скоро начнутся уроки, а она даже пальто не сняла — какой позор! Инга побежала вниз по лестнице, но по дороге подумала: может, Эстер еще у себя в комнате, спит, она запросто может проспать, даже если и дежурная. Или тренируется, кидает шарик.

Инга постучала в узкую дверь. Никто не открывал. Она дернула ручку — дверь была заперта. Где же Эстер, ведь и в классе ее нет? Или она не слышит? Инга собралась было заглянуть в замочную скважину — в столь запутанном положении такой проступок извинителен, — но почему-то обернулась: перед ней стояла мать Эстер.

— Э-эстер дома? — заикаясь произнесла Инга.

— А с чего бы ей быть дома? — вместо ответа спросила мать Эстер, как-то презрительно или обиженно скривив губы. Она стояла перед Ингой, как столб, затем оттолкнула Ингу и, прежде чем та успела закрыть рот, скользнула в комнату. Узкая дверь снова оказалась запертой. Переминаясь с ноги на ногу, Инга постояла у двери, а затем, оскорбленная и ничего не понимающая, спустилась в раздевалку.

Дверь в коридор, ведущий к котельной, была распахнута настежь. Откуда-то доносились голоса и звонкий смех. Инга прислушалась. Да это же голос Эстер! Немного поколебавшись, Инга решительно вздохнула и медленно пошла вперед. Шаги четко и гулко отдавались в пустом коридоре, казавшемся бесконечным. Инга кашлянула, эхо откликнулось так странно, хрипло, словно кто-то засмеялся рядом с ней. Инга не решалась ни побежать вперед, ни кинуться назад. Только так, шаг за шагом, могла она продвигаться дальше. Большая тяжелая дверь котельной была приоткрыта. Инга прошмыгнула в нее. Электрический свет казался здесь еще более тусклым, чем в прошлый раз. Дядя Рашпиль сидел за своей маленькой партой, на затылке смешно торчала восьмиугольная шоферская фуражка, как будто ее повесили на крючок. На краю стола сидела Эстер. Прислонившись спиной к массивной, как колонна, трубе, она болтала ногами. Над ее головой, как сверкающее облако, висели хлопья пыли. Эстер исподлобья уставилась на Ингу. Не зло и не презрительно, как обычно, а с каким-то угрюмым равнодушием, которое сковывало Ингу.

— Чего ей надо? — спросил дядя Рашпиль и зловеще сверкнул своим крошечным воспаленным глазом.

— Мне нужен шарик, — поспешно объяснила Инга и подвинулась к Эстер, — дай, я только посмотрю!

— На! — сказала Эстер и швырнула ей шарик.

Шарик упал и некоторое время катился по каменному полу, пока Инга не схватила его. Она достала из кармана бабушкины шарики. Они были точь-в-точь такие же. Инга покатала их на ладони, затем украдкой взглянула на Эстер и на дядю Рашпиля. Эстер спокойно улыбалась про себя, как некий загадочный цветок в чащобе. Дядя Рашпиль, как бы скучая, вытянул губы трубочкой. Они смотрели на нее, но так, словно  е е  они не видели. Будто им было не до нее. Но Инга почувствовала в этом равнодушии напряженность. Ее ладони вспотели, шарики жгли кожу, горло пересохло, а  и х  лица стали как застывшие фотографии: губы дяди Рашпиля вытянуты в трубочку как буква «о»… Инга подбежала и сунула шарики в рот дяде Рашпилю.

Истопник расхохотался.

Инга непонимающе посмотрела на него и выбежала вон. Вслед за ней по коридору несся дикий смех — громкие раскаты дяди Рашпиля и звонкое кудахтанье Эстер…

Только не в раздевалку — там, наверно, полно детей! Инга взбежала вверх по лестнице и проскользнула в дверь актового зала. Зал был пуст. Она постояла, опустив руки; затем медленно, усталым шагом подошла к окну; выглянула наружу — и на улице было пусто: только шли люди, ехали машины, стояли дома… И вдруг ее осенило: так ведь дядя Рашпиль сам из тех, кто кидает другим в рот шарики, — на него они и не могут подействовать!..

ОЛЕВ бредет по лесу. Высокий, худощавый, смуглый, он ступает неторопливым широким шагом, заложив руки за спину и подавшись вперед, словно преодолевает ливень, но погода тихая, настолько тихая, что не шевельнется даже хвоя на соснах.

Неподалеку от него семенит маленькая светло-коричневая собачка: то забегает вперед, то отклоняется в сторону, что-то вынюхивает в кустах, задирает левую лапу, а затем спешит за хозяином, деловито опустив нос к земле.

Когда мать принесла собаку, Олев заявил: «Держать в городе собаку! Да это настоящее варварство, уж лучше кормить голубей на площади Победы!» Его раздражают все крохотные, беспомощные или глупые существа, все то, что не имеет конкретного применения; Олев терпеть не может комнатных собачек, при их виде у него мурашки пробегают по спине. Конечно, с другой стороны, собака — неплохое средство самовоспитания. Олеву нравится воспитывать себя: изучать скучные предметы; начать курить, чтобы тут же бросить; притвориться другом собаки и, вместо предвкушаемого удара, погладить ее… Впрочем, собака, наверное, никогда и не считала его другом — это и ни к чему, но хозяином — да. Олев — единственный, кого собака слушается. Стоит ему лишь раскрыть фотосумку, взглянуть на собаку, нахмурить брови, и та — прыг! — уже в сумке. Каждый раз, когда они ехали на дачу, Сирье упрашивала взять собаку с собой. И, заведя мотоцикл, Олев сажал ее в фотосумку. Когда же они отправлялись на отцовской машине, Сирье брала собаку на руки. И что она так привязалась к этой собачонке? Непонятно. Правда, Олев совсем не знает Сирье — она живет в каком-то своем, замкнутом мире: даже будучи с Олевом, она все равно как бы стоит в дверях, на пороге; за спиной у нее остается некое недоступное для Олева пространство.