В эту минуту в жилую ригу с отчаянным криком врывается Кати:

— Калле упал с крыши и разбился вдребезги!

Не заметив стоящих у ткацкого станка, она мчится прямо на кухню и зовет неизвестно которую бабушку.

Мать вздрагивает и спешит к хлеву. Ильма в нерешительности делает несколько шагов вслед за нею, но ее опережает Оскар, глаза у него широко раскрыты, на лице злость и досада, он готов наорать на кого угодно, за ним спешит Мийя со страдальческим выражением на лице, следом за нею Кати; потом появляется Эве, она торопится, руки у нее сцеплены под подбородком; она замечает стоящую у станка Ильму, приостанавливается на мгновение, словно раздумывая, кидает на Ильму вопросительно-отчужденный взгляд, от которого Ильма вздрагивает — это как будто ее собственный взгляд, устремленный откуда-то из черной бездны в ее нутро; но вот и Эве проносится мимо… Ильма медленно, неуверенным шагом следует за остальными.

Из свиного станка в хлеву доносятся вопли Калле и ругань Малл:

— У, негодник, хотя бы смотрел, куда лезешь! Чердак — не место для игр!

Работа прервана. Март тоже вошел в станок. Ильмар и Энн, опираясь на вилы, стоят по обе стороны входа в станок, как часовые; мать, Мийя и Оскар толпятся в дверях хлева; Эве, стоя на высоком пороге, заглядывает через их головы, ее глаза широко раскрыты от испуга, из них готовы брызнуть слезы.

— Что случилось? — растерянно спрашивает Оскар.

— Мальчишка провалился сквозь потолок, — сообщает Март с мрачным спокойствием, словно ничего особенного и не случилось.

Малл причитает высоким жалобным голосом:

— Потолок прогнил, даже ребенка не держит!

Оскар понемногу приходит в себя, в упор смотрит на Калле, который в полный рост стоит на собственных ногах и лишь изредка всхлипывает и что-то зло бормочет себе под нос. Оскар с облегчением вздыхает и разражается бранью:

— Чертов мальчишка, смотри, куда лезешь! Ну, теперь ты у меня отведаешь ремня!

Калле снова начинает реветь: «Ыыы…»

Вмешивается Малл:

— Какого еще ремня! Чего ты грозишься! Ребенок и без того расшибся, гляди, как бы сотрясения мозга не было, ребенка уложить надо, а ты — ремня!

— Никакого сотрясения тут нет, — говорит Март, — отличный мягкий навоз, падай как в вату! Хорошо, станок еще не успели вычистить!

— Да-а, теперь я весь в навозе! — хнычет Калле.

— Ничего, навоз полезен для легких! — говорит Энн, не в силах сдержать смех.

Мийя тоже выходит из оцепенения и начинает причитать:

— Бедный мой мальчик, как же ты так!

Мать как будто извиняется:

— Надо же, у меня это место отмечено, да откуда ребенку было знать!

— Однажды мать и сама провалится! — мрачно предсказывает Март.

— Да нет, я тут не пролезу! — веселым голосом восклицает мать. — Одна доска всего! А у меня габариты дай боже!

Энн неожиданно взрывается:

— Черт, этим торфом ты скоро весь хлев сгноишь!

— А что же мне скотине на подстилку класть? — спрашивает мать.

— Скотине! — передразнивает Энн. — Черт возьми, вместо того чтобы в этом дерьме топтаться, мы бы лучше тебе потолок починили! Все разваливается!.. Если бы это видел отец — потолок ребенка не держит!

— Здесь нужно все время кому-то жить, работать, за два выходных ничего не успеешь! — говорит Март.

— Вот и живи здесь! — огрызается Малл, давая разрядку своим нервам. — Только и твердишь — надо бы да надо бы! Ты здесь хозяин!

— У меня в городе работа, — говорит Март как бы оправдываясь, словно он чувствует себя виноватым в том, что живет не здесь и потому дом разваливается.

— Чего ж ты такую специальность выбрал, — не отступает Малл, — пошел бы в сельхозакадемию!

— Чего ты к Марту привязалась! — сердится на сестру Энн.

— Чего привязалась!.. Два сапога пара! Один в министры метит, второй в профессора, а о матери никто не думает!

— Перестань, — машет рукой Энн.

— Ладно! — сам себе говорит Март, резко выпрямляясь, и со злостью, громко, на весь хлев произносит: — А теперь за работу! И кому здесь делать нечего — вон из хлева!

Порядок восстановлен — почему-то никто не возражает Марту.

— Иди отдрай мальчишку! — говорит Малл Мийе, потому что сама она остается работать в хлеву.

Ильма, тоже наконец появившаяся в дверях хлева, Эве, Оскар, Кати и последней Мийя, держа за руку Калле, — покидают хлев. Мийя все еще всхлипывает. Она повторяет про себя: «О ужас, о ужас!» — но достаточно громко, так что Калле слышит это и обиженно спрашивает:

— Почему ужас?

Он думает, что он и есть этот самый ужас.

— Да просто так! — вздыхает Мийя, но она счастлива, потому что этот измазавшийся мальчонка рядом с ней словно ее маленький Арви, восставший из праха, но не вывалянный в навозе, а перепачканный землей, и сейчас она его отмоет.

А Эве неловко, она стыдится своего испуга.

«Мне пора бы уже знать, что в этом доме никогда ничего не случается!» — выговаривает она сама себе.

Мать пытается найти себе дело в хлеву. Она пристает к Ильмару:

— Пусти, дай я тебя сменю! Ты уже поработал!

Однако Ильмар не слушает ее, ему кажется, что именно теперь он понял, в чем загвоздка. А Март вновь так прикрякивает на мать, что та испуганно вздрагивает и перед ее глазами опять возникает образ старого Магнуса:

— Нечего тебе тут делать!.. Ильмар может отдохнуть, а твое место не здесь!

— Тише, тише, — полушутливо, быстро приходя в себя, произносит мать. — Где же мое место, как не в хлеву!

Март сердито глядит на нее и говорит:

— Не здесь! Твое место там, где твоя скотина — коровы-то небось не доены, а на дворе уже вечер!

— Так-то оно так, — будто соглашаясь, отвечает мать, — если вы без меня управитесь… Тогда я заодно и к кадакаской Маали схожу. Хоть женщины и обещали ее навестить, а я все-таки схожу…

Уходя, она думает, что Магнус-то на самом деле не был злым, он только делал вид, будто сердится. Но Ильму такие наскоки могут испугать. Надо непременно сказать об этом Марту…

Теперь в хлеву остались одни ее дети. Ах да, здесь еще Ильмар, но он не в счет. Тихо сопя про себя, он упражняется в плавном «поддевании» навоза и, похоже, ничего вокруг себя не замечает — не встанут же у него уши торчком, даже если он ко всему внимательно прислушивается.

— Черт подери! — ругается теперь и Март. — Мать троих детей подняла, и все равно должна жить одна!.. Черт! Шестой год живи в Эльвининой шафрейке, все время первый-второй на очереди, а квартиры не дают!

— Теперь у тебя степень есть и жена тоже, получишь и квартиру! — успокаивает его Малл.

— Так новая беда — у Ильмы большая квартира, будто это ее квартира! У нее там даже своего угла нет!

— Дрянное у вас учреждение! — говорит Малл. — Вот Энну на новом месте сразу квартиру дали!

— Если бы мать прописалась к Эльвине, то и у меня бы уже была квартира!

— Тогда бы ей пришлось продать скотину, — продолжает Малл.

— Все равно ей придется с ней расстаться! — произносит Энн, ему совестно от этих разговоров о переселении матери, потому что у него есть квартира и нет там тещи, как у Малл. — Какой смысл держать такое стадо! У нас ни у кого нет времени приезжать сюда на помощь каждую неделю!

— У нее и у самой уже сил нет, — поддакивает Малл, — в один прекрасный день свалится…

— Она не сможет жить без животных! — возражает Март. — Она всю жизнь держала скотину, он иначе не умеет!

— Не умеет, — передразнивает его Энн, — сумеет, если иначе нельзя!.. Каждый должен понимать, что ему по силам! — повторяет он слова своей жены.

— Старого человека не перевоспитаешь! — возражает Март.

— Она и в городе не привыкнет! — говорит Энн.

— Мать любит, чтобы вокруг были люди, — продолжает Март, — она не то что наш отец был — один как волк! Если б у нее была комната, куда можно поставить ткацкий станок, да два-три внука…