— Оо! До чего ж ты красивая! — говорит завороженный Ильмар и берет Эве за руку, но Эве вырывается и, опустив голову, ссутулив плечи, торопливо устремляется вперед.

Ильмар спешит за ней и говорит:

— Я даже не заметил, как здесь чудесно! И эта канава, все так здорово! Будто железная дорога! Я так люблю ходить вдоль железной дороги! У нее словно нет конца!

Эве замедляет шаг, так что Ильмар снова оказывается рядом с ней. И Эве вдруг снова чувствует себя раскованной и приветливо отвечает:

— А мне нравится идти по берегу реки, идти далеко-далеко!

На небольшой лужайке, между заросшей канавой и кустарником, застыла настороженная косуля. Из зарослей доносится хруст ветки. Косуля пугается и высокими прыжками несется по лужайке, перемахивает через канаву, мелькнув белым задом. Март и Ильма стоят на опушке и смотрят вслед животному.

Март шепчет:

— Когда выслеживаешь зверя, не делай резких движений, поворачивайся медленно, вот так! — И Март спокойно поворачивает голову и окидывает взглядом лужайку.

Но Ильма, несмотря на предупреждение, оборачивается резко и смотрит Марту прямо в лицо, словно хочет что-то сказать, однако ничего не говорит, только улыбается… Вот и в первый раз тоже, когда Март привез невесту в деревню, чтобы познакомить с матерью, он повел Ильму на козье пастбище, как он называет эти поросшие сочной травой поляны. Он сказал, что Ильма сама похожа на косулю, она, как и косуля, так же резко дергает головой, — козлы поворачивают голову медленно, как бы изучая окрестности, а косуля поднимает голову порывисто и какое-то мгновение внимательно смотрит в одну точку, чутко навострив уши… И ноги Ильма передвигает осторожно и чуть скованно, будто ступает на копытах… Странно, с тех пор, как он познакомился с Ильмой, он не застрелил ни одного животного. Прошлой весной он даже выследил внушительного козла, обитавшего на краю болота за самой дальней поляной. Вместе с дядей охотником они отправились знойным июльским днем подстрелить козла: один раз тот даже приблизился на расстояние выстрела; Март поднял ружье, прицелился, но медлил до тех пор, пока козел не удалился, и тогда он с удивлением осознал, что даже рад этому. Как все меняется после женитьбы! Прежде и денег вроде бы всегда хватало и постель казалась достаточно широкой. А теперь все наоборот! Раньше он преспокойно жил в теткиной кладовушке и квартиры стал добиваться лишь из-за матери. Ради себя самого он бы и пальцем не пошевелил. Ему, в общем-то, достаточно было кровати, и еще тишины, чтобы, когда он думает, никто не орал под ухом. А теперь квартира превратилась в вопрос жизни или смерти. Действительно, а если он и к зиме не получит квартиры и у Ильмы снова начнется этот ужасный кашель, а у него самого невралгия? Последнее он как-нибудь вытерпит, от этого не умирают, только работать мешает, но Ильма ведь, глядишь, и концы отдаст. Нет, к зиме непременно надо найти что-нибудь посуше. У тетки хоть сырости не было. Может, через ее знакомых старух что-нибудь найдется? Конечно! Только дешевле чем за тридцатку в месяц они не сдадут, да и от ателье нельзя отказываться. Чертова петрушка! Ведь он человек со степенью — а это вроде бы общественное признание! И все равно в тридцать три года не имеет собственного угла!.. А если, скажем, кооперативную квартиру? Однако на какие деньги — сто тридцать в месяц, долой налоги, на одну еду девяносто уходит… Хотя, с другой стороны, Вястрик и доктор и профессор, а живут с детьми и внуками всемером в маленьком трехкомнатном домишке, как в скворечнике. Неужели и ему не дают? Дали бы, да он не умеет требовать. Предпочитает работать по ночам в институте — бродит тихо, в одних носках по длинному коридору до туалета и обратно в свой кабинет. А почему бы ему и не работать в институте, если у него кабинет с диваном!.. Кто вообще изобрел стул и приковал людей на долгие дни и годы к этому орудию пыток?! Теперь даже считают, что кто сидит, тот работает, а победителем выходит тот, у кого выносливее зад. Почему бы стульям не быть такими, как в самолете или скоростном автобусе? Шикарная была бы картина: весь их сектор, четырнадцать человек, сосредоточенно полеживают в откидных креслах в большом зале. А Пярт храпел бы — он даже на обычном стуле клюет носом. Впрочем, никто институту экономики таких средств не выделит — слишком уж дороги эти кресла, ведь экономисты не кибернетики!

Сколько он себя помнит, он всегда думал лежа, глядя в потолок или на облака!

Они идут по краю поляны. Поляна большая. Полоса кустарника на другом конце кажется далекой и низкой, а сама поляна как широкая дорога: серо-коричневая от пожухлой травы, с пятнами свежей зелени и нежных желтых цветов мать-и-мачехи. Март и Ильма кажутся здесь совсем маленькими. Наконец они скрываются в кустарнике, минуют его и выходят к голубеющему полю озимых. Вдалеке, справа за полем, виднеется длинная светлая крыша коровника.

— С ребенком получить квартиру намного легче! — говорит Март.

— А куда его девать до того? В ателье, что ли? Там даже крысы не живут, предпочитают потолок над нами!

— На потолке живут мыши, — объясняет Март, — крысы всегда живут под полом.

— Не знаю! — говорит Ильма. — Во всяком случае, те крысы, что живут под нами, наверняка водяные крысы!

— Да, там, конечно, с ребенком жить не станешь, — соглашается Март, — но что-нибудь придумаем, когда придет время.

Конечно, у Марта все так просто, думает Ильма, замыкаясь в себе, — только знай себе лежит на диване и думает. А действовать опять должна будет Ильма, как же иначе! Прежде чем Март соизволит подняться с дивана, с ребенком бог весть что случится! Март витает где-то в облаках или под потолком и не имеет ни малейшего представления, сколько мороки с ребенком. О да, ему, понятное дело, хочется иметь детей, но думает ли он о самих детях? Думают ли вообще люди о детях, когда обзаводятся ими? Каким будет наш мир через двадцать лет? Если бы кто задумался над этим, то вряд ли рискнул бы завести ребенка. Но нет, все настолько легкомысленны, что думают не дальше завтрашнего дня. И если бы даже кто-то предсказал что-нибудь ужасное, то его бы попросту не стали слушать, все равно верили бы, что все пойдет по-прежнему… Когда женщина находит, что разумнее заниматься своей работой, ее считают недоразвитой, бесчувственным синим чулком… Но она хочет работать, заниматься своим делом, ей жаль каждого проведенного впустую, без работы дня, — это все потерянные дни; жаль ей и времени, затраченного на разговоры — сколько времени уходит на пустую болтовню, когда ты остаешься с кем-то вдвоем! Зачем она вообще вышла замуж? Ну а если бы она вышла за Эрвина? Эрвин совершенно другой человек — худощавый, подвижный, проницательный, влюбленный в самого себя, в свою работу; он бы не захотел растрачивать себя на детей… Март же… У Марта должны быть дети! Его Ильма не представляет себе в ином амплуа… Но самое странное то, что Ильма ни о чем не сожалеет. Она и не хочет, чтобы было как-то иначе, может, она, вопреки всему, даже счастлива? Нет, глупости все это!

— Выйдя замуж, женщина опускается! — заявляет она недовольно. — Раньше я злилась на Ильмара, когда он приходил в мою комнату и мешал мне, а теперь я ложусь рядом с тобой на диван и болтаю сама не знаю о чем… И зачем я еду готовлю? Раньше я это делала потому, что дедушка приносил домой продукты и нужно было готовить, а теперь это просто дурная привычка! И что будет, если еще ребенок появится? Тогда я и вовсе перестану рисовать! — чуть ли не в отчаянии заключает Ильма.

Март поглаживает ее руку и весьма благодушно посмеивается над этими ее недостатками, будто они радуют его, и говорит:

— Будешь рисовать, будешь, без этого ты не сможешь! У каждого есть дело, без которого он не может жить!

Но Ильму, похоже, не удовлетворяют такие слова:

— Меня вовсе не интересует, смогу я или нет, мне важно, к а к  я буду рисовать! Ведь нет смысла рисовать  к о е - к а к…