Ильме никогда прежде не доводилось видеть такого длинного дома, хотя на хуторе Марди тоже под одной крышей уместились жилые помещения, рига и хлев. Здесь, видимо, есть еще что-то. Жилая часть не длиннее, чем в Марди. Может быть, к хлеву пристроен какой-нибудь амбар или сарай?.. Окошки маленькие — черные дыры в длинном сером строении… Дом, вероятно, заброшен: крыша над хлевом прогнила, торчат голые стропила, в покрытой дранкой крыше над ригой чернеют провалы, лишь над жилой частью кровля вроде бы получше.

Ильма обходит дом. Одним концом он подступает к дороге. С другого конца — сад, со стороны комнат голые яблони, около хлева заросший кустами и травой полуразрушенный погреб и развалины какого-то строения: еще цел один угол, сложенный из бревен. От развалин к входной двери дома тянется извилистая тропинка. Ильма раздумывает, войти или нет. Она боится, и войти ей хочется именно потому, что боится. Вообще-то она даже не боится, просто нервы напряжены… Дверь со скрипом отворяется. Ильма вздрагивает и отскакивает назад. Навстречу ей бодро ступает свекровь.

— Что же ты, детка, бродишь здесь одна поздно вечером? — издали кричит ей мать. — Тоже овец ищешь?

Ильма испуганно кивает. Ей ужасно неловко, что ее застали здесь.

— Ничего, найдутся и овцы! Я пообещала бабам, что в награду дам пару варежек и кусок шпику! Это не впервой, что овцы убегают, но чует мое сердце, найдутся они! Хорошо, что не на цепи были — а то бы удавились! А теперь не страшно — волков-то у нас нет! — толкует мать, шагая рядом с Ильмой.

Ильма слушает и недоумевает. Чего это свекровь поздним вечером шастает по заброшенным домам? Ей так и хочется потрогать ее пальцем, чтобы убедиться, действительно ли это свекровь…

— Я думала, этот дом заброшен, — начинает она осторожно.

— Да нет, есть еще там живая душа, — объясняет мать, — кадакаская Маали — хворый человек, обезножела совсем… Крышу можно бы и подправить, да она против, говорит, ни к чему, и в богадельню не хочет — смерти ждет, только смерть не приходит, когда лежа в постели ее ждешь, а вот когда работаешь, то враз свалит… А когда-то здесь богато жили…

От одежды матери знакомо пахнет молоком и навозом. Пальцы Ильмы касаются ее платья и передника. И внутри у нее становится так хорошо и тепло, хотя от холода зуб на зуб не попадает.

— Я никогда не бывала здесь, с Мартом мы всегда в другую сторону ходили.

— А я люблю это место, — говорит мать, — отсюда недалеко до дома моих родителей. Здесь, у реки, были наши покосы…

— Разве это река? — удивляется Ильма. — Я думала, это канава!

— Это теперь ее углубили и выпрямили, а раньше река была! Раков полно! Во время сенокоса каждый раз верши ставили, потом перекупщики приходили, забирали…

— Март никогда не водил меня к твоему дому, — произносит Ильма, уже давно собираясь расспросить свекровь про ее отчий дом, ведь она человек дотошный.

— Ох, до него отсюда еще порядочно… Да и развалился он уже совсем! Брат велел присматривать за ним, когда в лес уходил, да куда мне: дети маленькие, Магнус тоже в лесу скрывался, а потом под мобилизацию попал — в наших местах война уже прошла к тому времени, сколько слез тогда выплакала, а задним числом смотришь — оно и к лучшему вышло, сам живой вернулся и у сыновей бумаги чистые, а брат так и пропал… Другие мужики сказывали — помешался он в лесу да и удрал куда-то, никто не смог удержать его… Иной раз я и сейчас еще думаю: вдруг объявится, а дома-то и нет… Да, в семье у нас было пятеро детей, теперь кто за морем, кто в могиле…

Несмотря на грустный рассказ, лицо у матери просветленное, будто она говорит вовсе о том, как девушкой ходила на покос: неделями дома не бывали, еду брали с собой, а на опушке леса сооружали уборную — чтобы было удобно ходить по нужде.

По телевизору идет передача клуба рекламы. Вся семья, кроме Кати, собралась в горнице. На широком диване напротив телевизора устроились Эве и Калле, они сидят, обхватив руками колени и прижавшись к ним подбородками. Рядом на стуле, опустив руки, выпрямив спину и вытянув шею, сидит Мийя, левым ухом повернувшись к экрану, время от времени она спрашивает: «Что он сказал?!.» Энн и Оскар сидят в креслах. Оскар, вытянув ноги и выпятив живот, сладко похрапывает; Энн невидящим взглядом уставился в телевизор. Мать сидит на стуле по другую сторону стола, в руках у нее коробка с бигуди. Малл накручивает ей волосы. Волосы у матери короткие, седые, редкие. Ильмар сидит на полу у книжной полки. Прислонясь к стене, он углубился в книгу «Эстонские народные ковры». В самом дальнем углу на диване, около теплой стены, лежат Март и Ильма, повернувшись к телевизору затылками. Они держатся за руки, перебирают пальцы друг друга и, точно сговорившись, глядят в потолок, правда, не в одну точку. После бани все чистые, распаренные и разомлевшие.

Ильмар что-то бормочет себе под нос и вдруг так резко вскакивает, что все на мгновение оборачиваются в его сторону — даже Оскар просыпается.

— Ты только посмотри! — спешит Ильмар к сестре, чтобы, как всегда, поделиться с ней своей находкой, если Ильма оказывается под рукой. — Это же просто мистика — о чем она думала, когда творила такое? — Его поразил большой темно-серый многоугольник в центре алеющего ковра.

— Что там? — оборачивается мать.

— Ну-ну! — сердится Малл, чуть не выронив от такого неожиданного рывка расческу. Она дергает мать за волосы, но и сама тянется к книге.

Оскар сонным взглядом окидывает комнату, замечает Калле, притулившегося в углу дивана, и прикрикивает:

— Эй, малый, спать!

— Не-е, — тянет Калле. — Сегодня будут показывать «Неуловимых»!

— Кати давно уже спит, — уговаривает его бабушка Мийя.

— Ей это неинтересно, она девчонка! — протестует Калле, на что Оскар добродушно смеется.

— Там стреляют! — выкрикивает Калле, ему кажется, что сейчас самое время для шуток.

И дядя Энн тоже смеется:

— Молодец, парень!

А Малл, вздыхая, говорит:

— Эти мальчишки просто помешаны на стрельбе! И Калле тоже — дома ни одного бумажного кулька не осталось: он надувает их и превращает в хлопушки!

Энн смеется еще громче:

— Парень что надо!

— Хвали его, хвали! — сердится Малл. — Как бы еще патрон где не раздобыл! Я не забыла, как из-за вас у меня душа болела!

— И сразу мчалась домой ябедничать!

— А как же иначе! От вас бы мокрого места не осталось!

— Ну-ну, — лениво встревает Март, — не такие уж мы дураки были! Немного я в этом деле все же разбирался.

Вообще-то Малл не была ябедой, но она очень боялась выстрелов и однажды, выведав, где у них тайник, уволокла весь запас патронов.

— А где они достали патроны? — интересуется Калле.

— Нашли где-то на болоте. После войны они везде валялись, — поясняет Малл.

— Ох, я не вынесу этих разговоров! — пронзительно вскрикивает Мийя и выбегает на кухню.

Все замолкают, а Калле решает завтра же непременно отправиться в лес.

Вскоре Мийя возвращается, глаза у нее слегка покраснели, а вокруг рта остались невытертыми капельки воды.

Мать переводит разговор на другое, чтобы нарушить гнетущую тишину:

— Калле, а ты знаешь, что завтра придется очень рано вставать — мы пойдем искать овец?!

— В лес, да? — спрашивает Калле.

— В лес! — отвечает деревенская бабушка.

— И к болоту? — допытывается Калле.

Энн, занятый настройкой телевизора, говорит:

— Неуловимые все твое стадо в лес бы загнали, из милосердия, чтобы ты себя работой не гробила, и настал бы в доме покой!.. Треплешься где-то с бабами, телевизор не смотришь, а тут как раз показывали крупную ферму — на тысячу коров!..

Но мать не слушает его.

— Видела я эти фермы! — с неожиданной горячностью прерывает она Энна. — Сущая беда: животные на голом цементе, коровы яловые, телята дохнут. Попомните мое слово, придет день, и все коровы на свете переведутся!