Этот белый, с шелковистой шерстью пудель жил на втором этаже двухэтажного деревянного дома, неподалеку от Кадриоргского парка.

Дом был старый, но хорошо сохранившийся — не так давно его покрасили в коричневый цвет, крыша была покрыта прочным толем, на окнах висели чистые тюлевые занавески.

Пудель жил в двухкомнатной квартире, с кухней и плитой, которую топили дровами. Можно сказать, что собака эта выросла на диване. Правда, постоянное место пуделя находилось под столом — там было тихо, темно и уютно. Но когда ему надоедало сидеть под столом или хотелось посмотреть телевизор, он забирался на диван и устраивался рядом с хозяйкой. Хозяин с хозяйкой жили вдвоем, детей, если не считать пуделя, у них не было. Днем они уходили на работу и запирали пуделя в квартире. Прежде у них жил еще большой черный кот, но кот умер, и хозяйка сказала, что, кроме пуделя, ей никто больше не нужен.

Пуделю, разумеется, это польстило, но, с другой стороны, жить вместе с котом было куда интереснее.

Еще в щенячьем возрасте ему втолковали, что нельзя приставать к коту, лаять на него и гоняться за ним; но уже тогда пудель начал понимать, что, когда тебя никто не видит, ты можешь делать что хочешь. Кот не мог на него наябедничать. Поэтому надо было подождать, пока они останутся одни. И тогда пес, подкравшись к коту, хватал его за хвост. Ему нравилось, как кот фыркает. В несколько огромных прыжков он загонял кота на стул, оттуда на стол, а иной раз и на шкаф, и караулил, чтобы кот не задремал или не слез вниз. Дразнить толстого черного кота доставляло пуделю тайную радость. Только следовало соблюдать осторожность, чтобы кот не слишком разозлился и не заехал ему лапой — он расцарапал бы ему нос и все бы раскрылось.

Вечерами, когда хозяева занимались своими делами, пудель не обращал на кота никакого внимания, будто его и не было.

Когда кот умер, пудель несколько дней тосковал, даже скулил и выл потихоньку. Он понимал, что кот никогда больше не вернется и уже никто не будет, дразня его, ходить по комнате, вспрыгивать на стул, оттуда на стол, на шкаф и шипеть, как сердитый кофейник.

Задним числом пудель, можно сказать, полюбил кота и даже испытывал муки совести из-за того, что так безжалостно издевался над ним.

— Гляди-ка, наш пудель оплакивает кота, — сказала хозяйка, — а ведь какой-нибудь другой собаке было бы все равно. — И она принялась утешать пуделя.

Пудель, однако, довольно быстро смирился с одиночеством. Не так уж это и долго — восемь-девять часов продремать под столом. Затем возвращались хозяин или хозяйка и выпускали пуделя погулять во двор.

Двор был обнесен высоким прочным забором с воротами. За домом росли пять яблонь и несколько кустов крыжовника; перед домом была песочница и висели качели; посыпанная щебенкой дорожка бежала по утоптанной траве от входных дверей к воротам.

В доме жили еще две собаки: умная овчарка Берта и маленькая глупая шавка Квин. Иногда все трое встречались во дворе. Квин обожала Берту. Она пыжилась, воображая себя и впрямь королевой, и лаяла, как ей казалось, с достоинством и так же басисто, как овчарка. Тем не менее чувствовалось, что Берта относится к ней свысока, с легким презрением. Пудель и Берта ладили между собой. Хотя пудель и не питал к Берте никаких особых чувств, он был расположен к ней дружелюбно, как и ко всему вокруг (лишь мелкие твари вроде Квин и кота раздражали его), и, похоже, Берта ценила интеллигентность пуделя. Случайные собаки во двор не забегали, потому что вокруг был прочный забор, а ворота всегда на запоре. Не соприкасался с ними пудель и на улице. Он шел всегда на поводке, рядом с хозяевами, поэтому он ничего не знал о жизни вне дома и двора — все остальное было прогулкой, картинками, время от времени сменявшимися перед его взором.

Обычно они гуляли в парке. Народу там было мало. Но чтобы попасть в парк, надо было пройти мимо старого развалюхи-кафе и пивной будки, вокруг которой вечно толпились гогочущие мужчины. Иногда от толпы отделялся какой-то кособокий и косоглазый человек, покачиваясь, подходил к ним и наклонялся, пытаясь погладить пуделя: «До чего же красивый белый пудель!»

Хозяин резко тянул пуделя вперед и говорил хозяйке, что по таким местам следовало бы пройтись бульдозером. Пудель послушно вышагивал рядом с ними.

Как-то в полдень пудель дремал в одиночестве под столом и прикидывал, сколько еще осталось до вечерней прогулки. Неожиданно он услышал на лестнице шаги. Пудель насторожился — в эти часы большинства жильцов обычно не было дома и они не ходили по лестнице, да и шаги были чужие.

Шаги все приближались и наконец замерли у дверей его квартиры. Шелковистая шерсть пуделя встала дыбом. Неужто вор! Что же делать? Будь хозяйка дома, пудель помчался бы к дверям и оглушительно залаял, чтобы показать, какой он верный пес. Но как быть сейчас?

В замочной скважине заскрежетал ключ. Дверь скрипнула и тихонько отворилась. Пудель замер под столом, стараясь казаться как можно меньше, и горящими глазами оглядел вошедшего с ног до головы: грязные сбитые полуботинки, зеленовато-синие, не знавшие утюга брюки с бахромой, тяжелое серое пальто и большой красный нос. Пудель заметил, что мужчина клонится вправо, а его глаза над пунцовым носом смотрят в разные стороны… Да это же тот самый косоглазый, который у пивной будки каждый раз порывался погладить его! Пудель совсем струхнул, он почувствовал, как внизу живота у него все сжалось — это было давно задуманное вторжение! Теперь бандит убьет его и очистит квартиру, унесет телевизор, вышитую диванную подушку, и хозяйка, когда вернется домой, найдет лишь окровавленный труп своего любимого белого пуделя. Пудель так ясно представил себе это, что в ужасе взвизгнул.

— Ну-ну, — сказал мужчина и наклонился к нему.

Вытянув руку, мужчина почти залез под стол. Пудель прижался к стене и негромко зарычал, но мужчина словно пытался ободрить его, как будто  о н  был здесь хозяином. Пудель дрожал от напряжения: его возмущало наглое поведение мужчины, но в то же время оно сулило и какую-то надежду. Он предостерегающе рычал, готовый в отчаянье не то вцепиться мужчине в лицо, не то еще глубже забиться в угол, и от волнения даже не заметил, как на его шее оказался поводок и его выволокли за дверь — лишь лапы пуделя еще пытались оказывать какое-то сопротивление.

Только очутившись за воротами, пудель понял, что случилось: самое ужасное из всего, что вообще могло случиться. Он, страж квартиры, вместо того, чтобы задержать вора и защитить квартиру, сам дал похитить себя. А ведь еще вчера он рвался из рук хозяйки и как лев пытался вонзить клыки в горло почтальону, который принес телеграмму. Все это было так ужасно, что пудель, охваченный безумным стыдом, поджал хвост, как будто он был голый и стеснялся этого.

Мужчина шагал спокойно, покачиваясь из стороны в сторону, и понемногу пудель начал приходить в себя. До него дошло, что из квартиры похищен только он. Даже дверь снова закрыта на ключ! Но ведь это, должно быть, неспроста: значит, этот тип явился именно за пуделем. Пудель знал, что у него красивая курчавая шерсть, и какой-то внутренний голос тут же шепнул ему: этому человеку нужна собачья шапка.

Таким образом, из-под кухонного стола пудель попал в водоворот самых противоречивых чувств, в положение, при котором люди, как правило, начинают искать веревку и крюк; потому он так послушно и ковылял рядом с незнакомцем, ничего не замечая вокруг: ни дребезжащего трамвая, ни других собак, что-то вынюхивавших на аллее, ни бродячих кошек, ни даже первой, еще сонной весенней мухи на собственном носу. Если бы ему вздумалось сейчас пожелать чего-нибудь, то он наверняка пожелал бы, чтобы явился собаколов и в два счета покончил с этой запутанной, жуткой и позорной историей.