На Ильмаре сизо-зеленый свитер в резинку, на Ильме бледно-розовая вязанка с плетенками. Брат и сестра кивают.

— Да! — охотно подтверждает Ильмар.

— Славная мастерица была ваша бабушка! — весело прищуриваясь, говорит мать им, будто детям.

Брат и сестра беззвучно, как заговорщики, смеются, и Ильма с улыбкой говорит:

— Уж она-то не разрешала нам посидеть за книжкой — как только заметит, тут же найдет какую-нибудь работу!

— Ну, учиться-то вам давали? — спрашивает мать, и в ее вопросе слышится едва уловимая тревога.

— Мы без конца что-то учили! — весело заявляет Ильмар.

— Нашим детям приходилось учиться урывками! — торопливо начинает пояснять мать. — Придут со школы — и первым делом в коровник помогать. Я в то время за телками ухаживала. Потом работа в доме, Март помогал отцу у верстака. Но это не значило, что они могли приносить домой плохие отметки. Да, досталось им… Потому и не любят они эту работу!

— Наша бабушка тоже была из деревни, — рассказывает Ильмар, — но она не любила крестьянской работы.

— Вот-вот, и наш Магнус не любил! — с какой-то радостью произносит мать. — Он все говорил, что хозяйство это — будто крест на шее, а я всю жизнь ни о чем ином и не мечтала. С детства хотела стать хозяйкой на богатом хуторе! Все играла, что у меня много коров и овец и свиней!..

В дверях показывается Энн, он слышит последние слова матери, сердито фыркает, — он терпеть не может подобных откровений, — и резко говорит:

— Мать, пора выпускать скотину!

— Да-да, — отвечает мать, проворно оборачиваясь.

Она семенит вслед за Энном к хлеву и не переставая говорит:

— Ладно, выпустим уж их на поскотину, оттуда никуда не денутся — она тянется далеко, да и проволокой огорожена!

В открытую дверь хлева врывается сноп света. Животные растревожены и начинают голосить каждое на свой лад. Овцы похожи на взволнованных горожан: они блеют как бы восклицая и вопрошая, боязливо теснятся в углу загона и в то же время вытягивают шеи, чтобы, не дай бог, что-то не осталось незамеченным. Матери приходится силой вытолкнуть одну из них наружу, за ней гурьбой устремляются и остальные…

И вот они наконец на дворе, стоят все так же сгрудясь в начале поросшей травой поскотины и глядят, вытянув шеи, что же будут делать с коровами. Коровы, ослепленные светом, задерживаются в дверях хлева, словно сомневаясь и раздумывая, а затем пускаются вскачь. Они направляются, подпрыгивая и перегоняя друг друга, к дороге. Мать и Март преграждают им путь и не торопясь гонят назад в сторону хлева — направляя к поскотине. Энн спешит захлопнуть двери хлева и при этом не может удержаться от смеха. Ильма и Ильмар стоят несколько поодаль — около угла хлева. Они и знать позабыли всякую сдержанность и благовоспитанность: Ильма заливается как девчонка, а Ильмар громко гогочет: «Гы-гы-гы!»

Корова, что помоложе и проворнее, описав дугу, ловко ускользает от преследователей и снова устремляется к дороге. Оттуда навстречу ей движется маленький серый автомобиль, разукрашенный рыжими пятнами шпаклевки; он словно бы корчится от страха и в то же время гордо пыжится, отчаянно гудит и мигает фарами. Овцы не выдерживают. Они вздрагивают, на мгновение как бы повисают в воздухе, а затем устремляются вниз по поскотине, хвосты у них отбивают чечетку. И вот уже их светло-серые бока мелькают где-то далеко, среди кустов распускающейся черемухи. По обе стороны поскотины отливают голубизной колхозные зеленя, за ними виднеется темная полоса леса… Старая корова приостанавливается в начале поскотины, как бы переводя дух, молодая трусцой приближается к ней.

Из маленького пятнистого автомобиля высыпает народ. Первыми — Кати и Калле, за ними Эве; позабыв о своей надменности, она вприпрыжку мчится к поскотине. Калле несется вслед за нею и орет от обиды, что его посмели опередить. Кати кричит: «Тетя Ильма!» — видимо, решив, что причиной всей этой кутерьмы является Ильма, подбегает к ней и обнимает за бедра — выше ей не дотянуться. Ильма цепенеет.

Малл и Мийя разминают у машины занемевшие ноги и кряхтят. Малл первой обретает способность двигаться и, прихрамывая, спешит за детьми, лицо у нее возбужденное и смеющееся. Но вдруг она замечает Ильмара, останавливается на полушаге, и лицо ее мрачнеет… Как-то она зашла по делу к Ильме и Марту домой, то есть в ателье, как они его называют. Их не оказалось дома, но это не смутило ее, потому что у всех сестер и братьев имелись ключи от квартир друг друга. Поджидая их, — а ей и прежде доводилось так ждать, — она осмотрелась по сторонам и увидела на столе кипу отпечатанных на машинке листов. Сперва она решила, что это какая-нибудь статья Марта, но там не было ни одной формулы. То была повесть! В ней шла речь о ее матери и обо всей их семье, только муж Малл почему-то оказался пьяницей. Это было уж слишком! На первой странице стоял заголовок «Как вывозили навоз» и девичья фамилия Ильмы. Малл настолько расстроилась, что поехала к матери жаловаться. К кому ей было еще обращаться? Оскар так и так бы не захотел ее выслушать, да он и не разбирался в подобных вещах: единственная книга, которую он читал, и до сих пор дочитывал, это «Похождения бравого солдата Швейка»; верной подруги Малл, занятая своей семьей, не успела завести; Март, которому она до сих пор доверяла, теперь казался предателем; отец лежал в могиле. Оставалась только мать. У Марта мать выпытала, что повесть сочинила вовсе не Ильма, а ее брат Ильмар и что это совсем не повесть, как те, что печатают, а киносценарий, но эти сценарии, как правило, оседают где-нибудь в шкафах… А теперь этот сопляк добился того, что по его сценарию будут снимать фильм! Тема якобы актуальная! Ну конечно, почему бы ему и не писать, если готовый материал по двору бегает! Мать говорит, что тебя от этого не убудет, но еще как убудет! По какому праву этот молокосос своими длинными тонкими пальцами копается в их жизни!.. Хоть бы все по-честному было, но зачем же поклеп наводить! Откуда ему знать, что у Малл на душе, а он пишет, что Малл только и думает о том, как бы побольше добра наскрести! Март объясняет, что это, дескать, не она, а тип! Пусть бы тогда он из Марта сделал этот тип! Так ведь не сделал, Марта он боится, Март — его зять и к тому же давал ему советы, — откуда городскому мальчишке знать, как вывозят навоз, всего-то один раз и видел, как это делается… Состряпали на пару типаж и наделили его внешностью Малл, разве это честно! И Малл даже не знает, на кого ей больше обижаться: на этого чужого мальчишку, вроде бы такого скромного и благовоспитанного, или вовсе на родного брата… Она кидает взгляд на Оскара, как бы ища поддержки. Но Оскар в эту минуту с оханьем распрямляет спину, осматривает машину и ругает взбесившуюся корову.

Кухонный стол раздвинут, чтобы уместилась вся семья. Чего только нет на столе: холодное и горячее, соленое и сладкое. Здесь и блюдо с селедкой, и шпроты, и пончики; в мисках и баночках варенье разных сортов: брусничное, из черной смородины, чернослива, морошки; миски с медом, маринованными и квашеными грибами, с солеными огурцами; салаты из свеклы и тыквы в стеклянных чашках, большое блюдо с горячей свининой и морковью с брюквой, горячая, только что с плиты картошка, большой домашней выпечки серый хлеб, кувшин с молоком, чайник, графин с самодельным вином и прочие разности.

Эве презирает эти «оргии». Особенно потому, что ей не удержаться, непременно наедается до отвала. Но сегодня она не станет есть! И она кидает на сидящих за столом враждебные, осуждающие взгляды.

Каждый ест по-своему. Оскар, отец Эве, ест медленно, но с жадностью, с наслаждением и время от времени чавкает, за что Малл недовольно толкает его в бок. Сама Малл ест аккуратно, деловито — много и быстро. Она то и дело берет себе добавки и систематически прорабатывает все, что стоит на столе. Март, как и Оскар, набивает рот до отказа, но не ради удовольствия, а чтобы насытиться — выражение лица у него равнодушное. Он тоже порой чавкает, но Ильма его не останавливает… Энн ест мало и быстро, будто он сердится на еду: со злостью уничтожает кусок, который как будто случайно оказался на его тарелке, и сидит затем некоторое время над пустой тарелкой, опустив локти на стол и надменно выставив вперед подбородок… Калле спешит, как и Энн, но он то и дело забывает кусок на вилке и поглядывает по сторонам, как на соревнованиях по теннису… Мадам Мийя ест с удовольствием, как и ее сын Оскар, но не чавкает, а вилку и нож держит в руках, оттопырив мизинцы. Малышка Кати, сидящая рядом с ней, ест старательно. Этот ребенок всегда хорошо ест, говорят ее родители и бабушка. Только она еще пожалеет об этом, когда ей будет столько лет, сколько сейчас Эве! Мать, то есть деревенская бабушка, сидит во главе стола и ест с удовольствием, быстро, подбадривая остальных, особенно Ильму и Ильмара. Впрочем, Ильмара и не нужно уговаривать, несмотря на свою худобу, он ест много и с аппетитом. Да, похоже, он наслаждается едой, как чем-то таким… таким… что вдруг заставляет Эве залиться краской… Только Ильма ест как надо! То есть она толком и не ест, а разглядывает лежащую на тарелке еду как какое-то чудовище — со страхом и неприязнью. Еду на тарелку ей накладывает Март. Сам Март уже насытился и теперь выбирает со стола кусочки повкуснее — для Ильмы. Ильма ойкает и при случае пытается отвести руку Марта. Март же улыбается, предлагая ей еду, и смотрит на нее этаким особенным взглядом… Как бы они повели себя в темной ванной? — мелькает в голове у Эве, и то ее спине пробегает холодок. Нет, они бы определенно не кряхтели и не хихикали так омерзительно! У них было бы что-то возвышенное! Эве чувствует это, поймав взгляд Марта, и она завидует Марту. Ей кажется, что тишина ванной комнаты возвышает Марта, поднимает его выше остальной родни!.. Господи, опять они ведут эти пошлые разговоры о еде — именно в эту минуту мадам Мийя удовлетворенно произносит: