— Эх! — презрительно и недовольно машет рукой Энн: с матерью бессмысленно спорить.

Ясное весеннее утро. Вся семья, кроме Мийи, Кати и Калле, спящего сном праведника и способного проспать все на свете, — собралась у входа в поскотину. День обещает быть пригожим, однако утро прохладное, и у всех поверх рубах и халатов накинуто что-нибудь теплое: куртка или вязаная кофта. Молодежь спросонок жмурится от солнца. Энн, выпятив подбородок, проводит смотр своего войска, похоже, настроение у него отличное, он чувствует себя при деле и командует:

— В лес пойдем по матсиской поскотине, вчера ветер с той стороны дул, туда они, должно быть, и подались!

«Войско» движется вдоль кромки поля в направлении соседской поскотины. Впереди деловито, бодрым шагом выступает Энн. За ним семенит мать, следом трусит собака — рыжая длинноногая дворняга, вид у нее независимый и внимательный, кончик одного уха разодран и болтается.

Мать рассуждает:

— И то верно, лучше отсюда пойти, заодно я матсискую овцу прихвачу — на мой голос они вчера не отозвались!

— Правильно, одолжи овцу! — чуть презрительно передразнивает ее Энн. — Твой пес все равно след брать не умеет! Если бы жив был мой Раки… — с горечью добавляет он… Собака, опустив нос к земле, уже обогнала их и большими прыжками несется дальше.

— Назад, Мури! — кричит Энн, но собака только машет хвостом.

Хутор Матси, утопая среди высоких деревьев и кустов сирени, радует взор. Однако строения его старые и запущенные. Гонтовая крыша заросла мхом и около трубы провалилась, так что гребень изогнут дугой, как спина хозяйки дома, только в обратную сторону. Матсиская Мари стоит во дворе у ворот, а мать уже в поскотине и тянет за поводок овцу. Мари, как и недавно на хуторе Кадака у Маали, усмехается, сжав губы в тонкую полоску. Непонятно, что кроется в ее усмешке: то ли злорадство и зависть, то ли, наоборот, смущение. Пожалуй, она все же скорее смущена при виде такого множества городских, которые снуют по поскотине — молодые, крепкие, — и она говорит:

— Ну, раз уж у тебя столько помощников, то мне и незачем идти…

В конце поскотины, там, где она сворачивает в заросли, Энн останавливается, ждет, пока запыхавшаяся мать догонит остальных, и начинает раздавать указания:

— Так, дальше разобьемся в цепочку! Парочки отправятся в лесок!

Эве заливается краской, а Оскар, выпятив живот, весело смеется: «Гы-гы!», польщенный тем, что их с Малл тоже считают парочкой; он даже обнимает Малл за талию и пытается притянуть ее к себе, и хотя жене такая откровенность не совсем по душе, она все же удовлетворенно фыркает.

Энн как будто не замечает ничего, он сказал это как бы между прочим и продолжает отдавать распоряжения, но не приказным тоном, а довольно мягко, словно предлагая свой план, против которого каждый может возразить:

— Ты, Март, ступай с Ильмой вдоль покоса, а потом краем поля — ведь не побежали же они по открытому месту!

С Малл он обращается менее обходительно:

— Ты и Оскар двигайте прямо через кустарник и держите ухо востро, не прозевайте, если блеять будут!

Затем, нахмурив брови, он смотрит на мать, словно что-то прикидывая:

— Шагай прямо по дороге и в кусты не суйся — иначе мы перепутаем голоса и кинемся ловить матсискую овцу… Не торопись и не обгоняй нас!.. Ты, Эве, — кивает он в сторону племянницы, — пойдешь с Ильмаром вдоль берега — с одной стороны река, с другой мать со своим «горном», так что парня в кусты утянуть не удастся! — От такой пошлости Эве снова заливается краской и кидает на Энна и Ильмара полные ненависти взгляды.

— Так, сам я тронусь по этой дороге — сделаю круг, — заканчивает Энн, — встретимся всё на краю пустоши. — Разумеется, он предпочитает идти вкруговую, потому что ему, как и матери, не по нраву плестись еле-еле.

Все это время Март глядит на брата с легкой усмешкой, вроде бы добродушно, но как бы и подтрунивая. Энна это страшно раздражает. Март словно издевается над тем, как он отдает распоряжения. Только чего тут смеяться — командовал бы сам! Но он даже рта не раскрывает! Кто-то должен и этим заниматься — не идти же им скопом или туда, куда каждому в голову взбредет!

«Вот так всегда! — с горечью думает Энн. — Кто сам ничего не делает, тем, конечно, хорошо смеяться и критиковать!»

Затем они расходятся в пяти направлениях. Все плетутся медленно, за исключением Энна, который ступает размашистым шагом, спина у него выпрямлена, голова гордо поднята, словно он куда-то торопится… Дольше всех видна мать — остальные сворачивают в заросли кустарника, она же идет прямо по дороге. Мать старается идти мелкими шажками, но все равно движется слишком быстро, да и овца, которая вопит, как иерихонская труба, тянет ее вперед… Постепенно дорога поворачивает, и мать тоже скрывается за деревьями. И вот больше никого не остается, лишь безлюдная дорога, купающаяся в солнечных лучах, да птичий щебет; время от времени издали доносится блеяние, а со стороны лугов громкое тетеревиное воркование, прерывистое — поскольку дело близится к полудню.

Малл и Оскар продираются сквозь кустарник. Малл уверенно шагает впереди, Оскар плетется за нею. Под ногами трещат сучья, лицо все время приходится оберегать от веток. Местами заросли настолько густые, что надо сгибаться и раздвигать ветви руками… Похоже, в своих мыслях Оскар и Малл сейчас далеко отсюда. Они даже не смотрят ни по сторонам, ни под ноги, не выбирают дороги получше, не прислушиваются, не блеют ли овцы, они идут напролом в том направлении, которое указал им Энн. Идут потому, что надо идти, да и кому может доставить удовольствие такое блуждание в зарослях. Когда кустарник редеет и переходит в вырубку, они, облегченно вздохнув, начинают обсуждать свои повседневные дела. Малл говорит более резко и быстро, Оскар с ленцой, немного гнусавя. Оскар как бы рассуждает вслух, но Малл своей железной логикой не оставляет камня на камне от его рассуждений.

— Не знаю, есть ли смысл возиться с этой дачей? — осторожно начинает Оскар.

— Зато как хорошо, когда она будет готова!

— Так ли уж она нужна нам? Ведь здесь отдыхать приятнее! Была бы приличная машина — тогда ездить сюда пара пустяков!

— Ну да! — повышает голос Малл. — Где ты возьмешь эту приличную машину! Даже если б деньги были, все равно не достанешь! — Оскар ведь выяснял: за обычные «жигули» запрашивают восемь с половиной, было б еще за «люкс»!

— Но ведь дачу можно обменять на «люкс»…

— Дачу на машину? Да ты соображаешь, что говоришь! Сейчас за дачу дают в два раза больше — конечно, зависит от дачи и района!

— Так я и говорю — еще и деньги останутся: можно будет гараж поставить…

— А сам где будешь летом отдыхать?

— До сих пор нам всем тут места хватало. Детям здесь лучше всего — молоко от своей коровы и… Отличная парная баня. Не то что эти финские с электрообогревом.

— Да, но все это до поры до времени, пока мать здесь! — отвечает Малл.

Оскар ленив до невозможности, ему надо все разжевать и в рот положить, сам бы он только спал, таков уж он есть, этот единственный сыночек в семье — хоть бы его брат был жив!

— Когда матери не будет, здесь ничего не останется. Сейчас-то у тебя, да, свое молоко, а тогда ходи по деревне и клянчи, только и деревня опустеет, много ли здесь дворов-то осталось, вот и живи тогда один как волк!.. Сейчас приезжаешь сюда как к себе домой, а когда матери больше не станет, то и Эннова женушка, пожалуй, будет здесь появляться. Да и Март с Ильмой небось детьми обзаведутся, где же мы все разместимся, к тому же наследник-то Март!.. У нас трое детей, они подрастают, на своей даче сад разобьешь, теплицу поставишь, не надо думать, что можно, а что нет, сам себе хозяин, а тут со всеми делись, со всеми считайся…

— Да, да, — бормочет вконец утомившийся Оскар, ковыляя с легким посапыванием вслед за Малл. Но постепенно он собирается с духом и пробует подступиться с другого конца: