— Что ж, в следующий раз сделаете.

Эти слова снова выводят Энна из себя:

— Когда это в следующий раз! Нет у меня времени каждую неделю мотаться туда-сюда! Вечно я да Март! От Оскара никогда никакого толку! — Он замечает, что мать чешет руку, и прикрикивает на нее: — Чего скребешь!

— Так чешется!

Раздражение Энна передается матери.

— Прекрати сейчас же! Потому и чешется, что чешешь!

— Не потому, а от нервов, так врач сказал! Это ж модная болезнь — дети нервные, ну и я тоже!

— Ты сама всю жизнь была самая нервная. Вечно тебе мало. От этой возни со скотиной кто угодно станет нервным, носишься без передыху!

— Малл обещала мази из города привезти… — Мать задумывается ненадолго и продолжает: — Раз уж так трудно приезжать, то я могу нанять и деревенских!

Энн недовольно фыркает:

— Каких таких деревенских? Здесь и мужиков-то не осталось!

— Тише-тише! Яагуский Отть и веэреский Юхан за пол-литра завсегда готовы!

— Никогда ты этого не сделаешь! — резко говорит Энн. — Гордость не позволит! Да разве ты осмелишься признаться соседям, что дети больше не идут на помощь!

Мать, словно в предчувствии чего-то, кидает взгляд в окно, затем подбегает поближе и радостно восклицает:

— Идут, идут!

По ведущей к хутору дороге, обсаженной старыми высокими липами, ступают Март и Ильма. Март шагает легко. Он тянет за собой Ильму — у нее такой вид, будто она отшагала целый день без остановки.

Мать, выбегая на порог, кричит:

— Господи помилуй! Ильма еще похудела! Кожа да кости! Что ж ты своей жене есть не даешь!

— Она ничего не хочет, — жалуется Март. — Не могу же я силком в нее пихать!

— Женщина и не должна быть толстой! — вмешивается недовольный Энн. — Мать всех своих коров перекармливает, вот у них и параличи после отела да всякие другие беды!

Ильма не то вздрагивает, не то икает, а мать продолжает:

— Глупости! Есть надо! Кто не ест, тому и работа не под силу! — И, несмотря на возражение Энна, заставляет детей войти в дом; Энн идет следом за остальными и ворчит:

— Все еда да еда, а когда работать прикажете?

Но на него не обращают внимания.

— Да, не мешало бы перекусить, — рассудительно замечает Март.

Между тем Энн отправляется в жилую ригу, чтобы надеть рабочую одежду. Он возится там и ругается, потому что не может найти нужные сапоги. Его голос звучит в просторном помещении гулко и слышен в кухне, как из репродуктора:

— Черт! На этой старой колымаге им надо было с вечера выехать! К утру бы добрались!

— Ильмара еще нет? — спрашивает Март.

— Что, и Ильмар должен быть?! — просовывается в дверь любопытное лицо Энна.

— Я позвал его — все одним мужчиной больше!

— Ну-ну! Вот смеху-то будет! Этот несчастный сопляк приедет нас критиковать! — куражится Энн, и голос его звучит хрипловато, временами визгливо, как у Малл.

Мать уже было открывает рот, чтобы вступиться за Ильмара — она всегда готова всех защитить, — как вдруг Энн, все еще возбужденно, но уже с удивлением и приветливо восклицает:

— Ого, здравствуй, Ильмар!

В кухню входит Ильмар, одно плечо немного выдвинуто вперед, глаза часто моргают, на лице робкая улыбка.

— Гляди-ка! На чем же ты добрался? — удивляется Март.

— На автобусе, — отвечает Ильмар тем естественным, само собой разумеющимся тоном, которым он всегда говорит неправду.

— На каком автобусе? — спрашивает Март. Возможно, он просто думает вслух, ему всегда нужно до всего докопаться, как следователю.

— Не знаю, на каком-то скором, — отвечает Ильмар как будто между прочим и благодарит мать, которая тут же усаживает его за стол.

— Если это скорый, то он на нашем перекрестке не останавливается, — рассуждает Март.

— Я попросил, и шофер остановил! — поясняет Ильмар.

Он не стал бы вдаваться в столь подробные объяснения, если б не опасался, что другие подумают, будто он приехал на такси, как это в действительности и было, ибо здесь это считалось излишней роскошью.

— Они действительно говорят, что не останавливаются, но на самом деле останавливаются! — подтверждает Энн из жилой риги. — Разве что какая дубина не остановится!

— Ну да, — говорит Март, — все зависит от шофера, но на это никогда нельзя полагаться!

Ильма и Ильмар рассматривают в спальне ковры.

Ильмар скользит взглядом по комнате. Это жилая комната старого деревенского дома, потолки низкие и, как это обычно принято в деревне, оклеены обоями; но окно большое, двустворчатое. Отец Марта был столяр. Похоже, что и эту широкую кровать он сделал сам. Она явно не из магазина, судя по резным спинкам… На стене за кроватью висит домотканый ковер — насыщенные коричневато-красные полосы перемежаются с блекло-розовыми, сизо-зелеными, цвета сосновой хвои, черными. Кровать покрыта купленным в магазине шерстяным одеялом в розовую и серую клетку. На ней мать и расстилает ковер… Напротив кровати большой темный шкаф для одежды. Он как бы составляет с кроватью единое целое — отличная простая работа. Шкафу, видимо, не один десяток лет, но, в отличие от модных в то время массивных фабричных шкафов, он кажется легким. Между кроватью и шкафом втиснулся маленький ночной столик, весь уставленный пузырьками с лекарствами и тюбиками с мазями. В изножье кровати зеркало в темной раме, сделанной теми же руками, что и кровать со шкафом. От зеркала к стене протянута занавеска. Сейчас она наполовину раздвинута, за нею видны еще кровати. На одной из них, вернее, на узенькой кушетке лежит груда ковров.

— Ну, это вот для Марта, — говорит мать, и похоже, что она несколько растеряна.

На ковре полосами чередуются синие тона: от темного, почти черного, до нежно-голубого, как утреннее мартовское небо.

— Это, конечно, не бог весть что, — нерешительно произносит мать.

— Почему же! — восклицает Ильма и впивается взглядом в ковер.

— Бесцветный какой-то! — говорит мать. — Правда, не смотрится на кровати?.. Но это Март сам выбрал такие цвета — он ведь не признает других цветов, кроме синего…

— Синий — это цвет раздумий! — бросает Ильмар. Для него важнее то, что говорит мать, а не ковры, как для Ильмы.

— Потому он, видать, и выбрал, — соглашается мать, а затем повеселевшим голосом продолжает: — Ничто другое его не интересовало. С самого детства, как выдастся свободная минутка, уткнется в книгу! Другие дети — как дети! Ну, Малл, она, правда, не была белоручкой, зато Энн горазд был с утра до ночи по деревне слоняться, то и дело хватайся за розги…

— А ковер Энна тоже здесь? — лукаво спрашивает Ильмар.

— Здесь! — так же лукаво отвечает мать.

Она сворачивает синий ковер, и это, похоже, вызывает досаду у Ильмы — она недовольно помаргивает.

На ковре Энна четкий рисунок и чистые тона: темно-лиловый, алый, холодный светло-зеленый, черный. Мать выпрямляется и с гордостью говорит:

— Вот такой ковер и ткать одно удовольствие!

— Здорово! — восхищается Ильмар.

Ильма кидает на брата удивленный взгляд: предыдущий ковер понравился ей куда больше. Но Ильмар восторгается совершенно искренне. Даже, возможно, не столько самим ковром, сколько замыслом; он произносит вполголоса:

— Вот это краски!

В Ильмаре естественно сочетаются благородство и хитрость; он чем-то напоминает молодого лиса, когда тот с любопытством поднимает голову. Но при этом он не навязчив… Ильма завидует ему. Она более резкая, мрачная; она не умеет разговаривать с людьми; когда ей что-то нравится и хочется похвалить это, у нее сводит челюсти судорогой, будто во рту лимон.

— Но и мороки с ним было! — говорит мать. — Одна я и основу набрать не смогла — михклитоомаская Мильде пришла помочь; всю ночь провозились, пока справились. Ну а сколько времени ткать его пришлось, лучше и не спрашивайте!

— Наша бабушка на спицах вязала, — говорит Ильмар.

— А я на спицах не могу! Больно уж нудная работа: перебирай петлю за петлей!.. Что, эти кофты тоже ваша бабушка вязала?