После рассуждения о браке в Монтайю скажу несколько слов о том, что было (некогда) его естественным завершением — о детях.

Детство в Айонском крае. Прежде всего, разберемся с цифрами. Наша деревня являет пример, как можно предположить, нормальной для своего времени крестьянской семьи. Многочисленной. Мангарда и Понс Клерги имеют четверых сыновей и по крайней мере двух дочерей, существование которых засвидетельствовано[374]. У Гийеметты Бело четверо сыновей и две дочери. Гийом и Гийеметта Бене имеют по меньшей мере двух сыновей и трех дочерей. Раймон Бай имеет четверых сыновей (о дочерях не упоминается). У Пьера и Мангарды Мор четверо сыновей и одна дочь. Есть четыре брата Марти. Алазайса и Раймон Мори имеют шестерых сыновей и по меньшей мере двоих дочерей.

Рождение ребенка. Резьба по дереву XV в. Германия.

Есть и менее многодетные семьи: у Бернара и Гозьи Клерг известно только двое детей, мальчик и девочка. Две четы — Гийеметта и Раймон Мор, Бернар и Гийеметта Мор — имеют по два сына, возможны и дочери, но ни имена, ни количество их неизвестны... В общем, если сгруппировать соответствующую информацию, которая имеется о семьях Монтайю, вырисовывается восемнадцать пар, доступных нашему учету. Это те восемнадцать пар, у которых, как можно предположить, было достаточно времени для продолжения рода. Они представляют собой соответственно «полные» и «неполные» семьи, которые теоретически и хронологически способны — за исключением фактического прекращения существования в связи со смертью одного из супругов — стать полными. Все данные по демографическому периоду с 1280 по 1324 год в основном получены из Регистра Жака Фурнье. Эти восемнадцать полных и неполных семей дали жизнь как минимум 42-м мальчикам и 20-и девочкам. Количество девочек при учете заведомо занижено. Среди мальчиков не фиксируется, скорее всего, младенческая смертность, приходящаяся на период между датой рождения и концом первого года жизни. Не учтена и неопределенная доля детской смертности, особенно в возрасте от года до 5-ти лет. В условиях такой статистической недостаточности будем исходить, тем не менее, из среднего показателя 2,3 мальчика на одну супружескую пару. Таким образом, разумно, с учетом многих неизвестных[375]{212}, исходить из 4,5 детей мужского и женского пола, рожденных в законном браке на одну семью, полную и неполную. Монтайонская рождаемость в начале XIV века равна, таким образом, весьма высокой рождаемости Бовези в Новое время (кроме того, внебрачные показатели в Монтайю превышают то, что зарегистрировано в Бовези).

Несколько замечаний об этой монтайонской многодетности:

1. Частично она объясняется ранним возрастом девушек на выданье. Она присуща, в частности, эндогамному ядру сроднившихся между собой катарских семей крупных хозяев-скотоводов, которые доминировали в Монтайю около 1300 года. Я имею в виду Клергов, Мори, Марти, Бай, Бело, которые производят на свет десятки сыновей и дочерей, предназначенных друг другу в супруги. По причинам, быть может, исключительно случайным, некоторые дворы деревни, в которых проживали католики, например двор семьи Азема, отмечены меньшим количеством детей и меньшим числом браков, нежели еретики. В этом одна из причин временного ослабления меньшинства, остающегося в Монтайю верным римской вере.

2. Эта плодовитость наталкивается между тем на ограничения с нескольких сторон. Наиболее богатое семейство Клергов в поколении Пьера и Бернара проявляет некоторый интерес к методам ограничения рождаемости (магическая трава или, возможно, coitus interruptus{213}). Многочисленные сыновья Понса Клерга, во всяком случае, оставили нескольких бастардов, но ни одного законного ребенка (правда, в деревне существуют другие Клерги, которые не дадут имени прерваться). Что касается низшего пастушеского слоя населения, то он имеет тенденцию к отказу от брака по причине бедности, зачастую вполне реальной. И, наконец, последнее поколение, вступившее в брак между облавой 1308 года и дознанием 1320—1325 годов, как правило, испытывает ужасное потрясение, все чаще сталкиваясь с тюремным заключением; некоторые упавшие духом пары прибегают, вероятно, к сексуальному воздержанию и даже контрацепции. В 1310-е годы, которые во всех отношениях неблагоприятны для экономики и сельскохозяйственного производства, рождаемость в Монтайю, кажется, падает.

3. Тем не менее доминирующей нотой в деревне остается baby boom{214}, иначе говоря, избыток детей для периода 1280—1305 годов. С точки зрения географической и культурной, данный феномен ничем не выделяется на общем фоне: вне Монтайю тоже крупные фратрии из двух-трех братьев в порядке вещей (I, 193, 203). Даже идея высокой рождаемости воспринимается вполне естественно. Для каждого ясно, что если ты утратил ребенка, у тебя есть все шансы, пока не слишком стар, наделать Других. И в них, благодаря катарским представлениям о метемпсихозе, интерпретируемом в фантастическом духе, возможно, вернутся к матерям отлетевшие души умерших братиков и сестренок (I, 203).

Кума моя, Алазайса Мюнье, — рассказывает Гийом Остац, орнолакский байль[376], — впала в уныние. Четверых сыновей потеряла она в короткое время. Видя скорбь, я спросил о причине.

— И как же мне не быть в печали, — отвечала она, — если я прямо друг за другом потеряла четверых славных ребятишек?

— Не надо, кума, — говорю я, — ты с ними еще встретишься.

— Ага, в раю!

— Нет, ты вновь встретишься с ними именно в этом дольнем мире. Ты ведь еще молода. Понесешь сызнова. Душа одного из твоих умерших ребятишек воплотится в новый плод. И так далее!

Мы видим, что Гийом Остац, который служит непосредственным эхом культуры своего времени, не считает странным предрекать в целом восемь беременностей (четыре состоявшихся и четыре будущих) матушке Мюнье.

Более того, крестьяне той эпохи — такие, как Гийом Остац из Орнолака или Жан и Пьер Мори из Монтайю, — имеют весьма четкое ощущение демографического давления 1300-х годов{215}: результатом его, кроме прочего, является только что отмеченная высокая плодовитость. Эти трое в разных обстоятельствах задаются вопросом: Где же могли бы помещаться эти столь многочисленные души всех людей, которые умерли и которые еще живы. Сосчитать всех, так мир был бы полон душ! Все просторы от Тулузы до Меранского перевала (через Пиренеи) не смогли бы вместить их (I, 191). К счастью, — развивает мысль Гийом Остац, — Бог нашел весьма простое средство против чрезмерного размножения: многоразовое использование душ. Едва человек умрет, душа покидает его тело и почти тотчас же вселяется в другое. И так далее. Вполне возможно, что фантазия метемпсихоза есть неизбежное следствие горной плодовитости, которая, в свою очередь, определяется ключевым институтом domus.

Катарская догма, теоретически исповедуемая многими в Монтайю, но слабо известная им в деталях, на практике была враждебна браку и, стало быть, деторождению. Самые просвещенные крестьяне-катары, дошедшие до ранга «совершенных» или псевдосовершенных, как Белибаст, прекрасно знали о таком пункте доктрины. Желаю, — говорил святой муж, который хотел «перенести в другую жизнь семена нашей непорочным путем», — чтобы никакой муж не соединялся с женщиной телесно; тем более не желаю, чтобы от них рождались сыновья или дочери. Ибо, если подобным образом не плодить детей, все творения божьи будут вскоре собраны (в раю). И мне то любо[377]. Несколько иной ход мыслей мы наблюдали в Монтайю, когда Пьер Клерг прибегал к контрацепции (магической?). Но многие ли в этой деревне желтых крестов могли дойти до такой изощренности? Долг воздержания, во всяком случае, принимался на себя только «добрыми людьми», но не простыми верующими. Значит, крестьяне Монтайю, даже сочувствуя ереси, продолжали производить на свет многочисленное потомство: земли и особенно пастбищ, создающих рабочие места в пастушеской экономике, в высокогорных деревнях хватало для всего этого маленького мирка, которому было уготовано численно расти. Каталония, где, по словам Белибаста, не было недостатка ни в пастбищах, ни в горах для баранов, широко раскрывала объятья для лишней молодежи Монтайю, довольствовавшейся наймом в качестве пастухов и погонщиков мулов (II, 42). При таких условиях зачем стесняться? Быстро растущий, богатый детьми domus — это domus, богатый рабочими руками, короче говоря, просто богатый domus. Этим объясняется или, по крайней мере, оправдывается a posteriori множество мальчиков в семействах крупных хозяев Монтайю: Бело, Мори, Марти и tutti quanti. Одни Клерги в последнем поколении, достаточно богатые, чтобы почти не заниматься физическим трудом, были как domus не заинтересованы в избытке рабочих рук в семье. Они-то и могли подняться, в порядке исключения, до идей контрацепции и враждебности браку, воплощая их, при необходимости, на практике.