Выходят ли вдовы вторично замуж? Во многих случаях, да. Беатриса де Планиссоль, прекрасная благородная партия, и Раймонда Лизье, первый муж которой был убит, вскоре вновь сочетались законным браком: одна — с мелким помещиком, другая — с бедным землепашцем. В иных случаях все не так просто, и тогда для женщин Монтайю, лишившихся законного мужа, конкубинат становится решением не вполне удовлетворительным, «бесчестным», но заманчивым. Однако надо еще раздобыть любовника, который, быть может, редкая птица.
Это второе «решение» ставит, во всяком случае, несколько проблем. Известно, что замужество вдов, как таковое, во многих общинах старого типа наталкивается на препятствия. Приходится преодолевать табу. Вдова, выходя замуж вторично, в сущности изымает одну мужскую особь из группы потенциальных женихов, которой располагают девушки. Значит, не исключено шаривари{210} в качестве способа наказания с немедленным прощением подобного грабежа. В Монтайю признаков шаривари не наблюдается. Но вдовы выступают как объект чего-то вроде сексуального табу, которое, впрочем, при желании легко обойти. В ответ на не слишком пристойные предложения Пьера Клерга Мангарда Бюскай, вдова, проживающая в Праде, выражает возмущение:
— Ну уж нет. Это был бы великий грех. В самом деле, не забывай, что я вдова! (I, 491).
Жан Дювернуа, цитируя это утверждение Мангарды[371], считает такой «пережиток немилости к повторному браку» чертой первоначального христианства. Не лучше ли усмотреть в этом сельское фольклорное явление, подобное в принципе, но не по форме, обычаю шаривари?
* * *
В рассматриваемую эпоху преимущественно смерть одного из супругов опустошает брачное ложе. Но развод или, по меньшей мере, жизнь врозь теоретически представляет собой еще один способ расторжения брака. В той же Монтайю женщины слишком забиты, слишком зажаты жестокой системой domus, чтобы послать подальше своего сеньора и хозяина. Но некоторые мужья сами не стесняются угрожать жене изгнанием или даже действительно изгнать ее. И все это в силу того факта, что по праву наследования хозяевами осталя являются они.
Пример полного изгнания — Фабрисса Рив. Вначале эта женщина ведет совместное хозяйство с мужем, землепашцем Понсом Ривом, а также, любопытный случай, с отцом и матерью последнего, носящими имя Бернар и Алазайса Рив (I, 339 — 340). Бернар Рив — личность бесцветная, пляшущая под дудку своего сына Понса, который de jure или de facto возглавляет domus. Правящую верхушку осталя образует дуэт Понса Рива и его матери, властной и обходительной Алазайсы. Катарский дуэт — каково! Все смешалось в этом доме с появлением Фабриссы в постели Понса. Фабрисса не еретичка. Вплоть до того, что доносит кюре Клергу (который плевал на это с колокольни) о пребывании «добрых людей» в деревне (I, 324). Мужи свекровь вскоре пришли к выводу, что молодая жена мешает им служить катарской ереси как полагается. Дьявол привел тебя в наш дом, — говорит Понс Фабриссе.
Итак, он изгоняет ее из осталя. Отвергнутая, ни мало не растерявшись, она начинает после этого карьеру независимой женщины в качестве деревенской кабатчицы. Воспитывает, как может, дочь Грациду. Обе, однако, вскоре попадут в орбиту domus Клергов. Фабрисса — в силу зависимости от осталя Бернара Клерга, оказывающего ей некоторые услуги; Грацида — в качестве любовницы кюре.
Итак, Фабрисса Рив была изгнана из дома мужа, поскольку не была еретичкой. Аналогичная напасть (только в обратном смысле!) едва не приключилась с ее золовкой: Гийеметта Рив, дочь Бернара Рива и сестра Понса Рива, вышла замуж за Пьера Клерга, однофамильца и более-менее близкого родственника кюре. Дом этого Пьера открыл двери раздору, что отметил Пьер Мори (III, 162). Гийеметта близка еретикам. Супруг к ним враждебен. В семейной жизни ей приходится, как огня, остерегаться своих прежних катарских связей. В противном случае Гийеметта Клерг была бы действительно суждена смерть или развод:
— Однажды, — рассказывает она, — муж пригрозил мне:
— Если будешь шляться в дома, где принимают добрых людей, я или убью тебя, или прогоню прочь! (I, 3 4 6).
В общем, Фабрисса Рив была изгнана из domus и супружеской постели, поскольку не оказалась доброй катаркой. Зато ее золовка Гийеметта Клерг тоже едва не изведала изгнания, поскольку оказалась слишком катаркой!
Итак, только два или, скорее, «полтора» случая развода. Развал семьи был большой редкостью в Монтайю благодаря присущей народу гор прочности семейных структур. Потребовалась вся взрывная сила идеологических разногласий, чтобы дело дошло до подобной крайности, отмеченной в наших документах всего два раза и только единожды доведенной до конца. Один случай развода и одна угроза разводом на пятьдесят пар, старых и молодых, реально существовавших в нашем приходе, — это, в конечном счете, не так уж много. Надо бы добавить к этому несколько специфическое досье Раймонды Клеман, жены Пьера Форе: она покидает domus своего мужа, страдающего импотенцией, и возвращается в родительский domus, чтобы жить своей жизнью[372].
Я отметил, что, как бы то ни было, ввиду мужского шовинизма, царившего в деревне желтых крестов, изгнание или угроза оного были действием мужа по отношению к жене, но не наоборот. В крайних случаях, если женщина сама покидает супруга, она покидает одновременно и супружеский domus.
Зато за пределами Монтайю, в маленьких арьежских городках, которым знакомы начала свободного ремесла и городской вольности, а также за Пиренеями в эмансипированной Каталонии можно встретить арьежанок, принимающих на себя инициативу развода с мужем, что, возможно, вдохновлено матриархатом. И в этих случаях причины, ведущие к супружескому разрыву, носят религиозно-идеологический и конъюнктурный характер. Но плоскости расслоения, порожденные этими разрывами, ориентированы вполне современно: они иные, нежели те, что можно видеть в горной деревне наподобие Монтайю. За пределами монтайонской общины разрыв, действительно, совершается не только по мужской, но и по женской инициативе. В Акс-ле-Терме, как уже отмечалось, Сибилла Бай, катарка, изгоняет мужа Арно Сикра, молодого нотариуса-католика. В городке ярмарок и рынка Ларок д’Ольмесе Гийеметта Мори (сестра доброго пастыря) дважды устраивает побег из семейного гнезда, в котором свирепствует ее супруг, плотник Бертран Пикье. И здесь мотивы побега религиозные, но в обратном относительно дела Бай-Сикр смысле. Гийеметта исповедует катарскую ересь, а ее супруг — католик. И третий разрыв, который на сей раз совершается скорее на основе продуманного решения, происходит в каталонском изгнании: Раймонда Марти, дочь кузнеца из Жюнака, констатирует, что обстоятельства исхода окончательно отделили ее от судьбы мужа, Арно Пикье, тарасконского ловца форели. А посему решает завязать нежный роман с Белибастом. Забыв прежний брак! «Фиктивная вдова», она ограничивается констатацией[373].
Эти несколько весьма конкретных — и в этом их ценность — случаев статистики не делают. У них, мне кажется, другое достоинство: способность, если надо, a contrario{211} доказать применительно к Монтайю специфически мужское происхождение феномена расторжения брака, если это обдуманная инициатива. Впрочем, это крайне редкое явление. Но тем более интересное и показательное. Плотные колонны не всегда дают хорошую статистику. Иногда отклонения от нормы — каковыми, например, являются супружеские разводы — раскрывают глубинные правила игры и скрытые схемы. Как бы то ни было, domus, этот краеугольный камень, даже в самых необычных случаях никогда до конца не теряет своих прав: в случае мужской импотенции супруга покидает совместный осталь; Гийеметта Мори разыгрывает партию своего отцовско-братского и монтайонского domus против гнета ее семьи в Ларок д’Ольмесе, ставшего невыносимым для ее воли. Сибилла Бай никогда не смогла бы изгнать своего мужа, не призови она на помощь возможности, которые ей заранее предоставляло владение матриархальным domus. В той же Монтайю Понс Рив может себе позволить выгнать из дома жену Фабриссу, открывая по ней огонь из всех орудий своего укрупненного domus при поддержке совместно с ними проживающей четы предков. Оставим в стороне специфические проблемы каталонской дезинтеграции. В той же верхней Арьежи весьма редкое физическое расставание (которое, разумеется, никогда не санкционируется разводом по должной форме) есть лишь довольно слабый намек на индивидуализм. Скорее в нем проявляется в своем собственном стиле необоримая сущность осталя как родового института. Расставание естественно укладывается в свои собственные, весьма тесные рамки.
