Пьер Клерг не только сдержит свое слово, но и перевыполнит обязательства: благодаря своему брату байлю он добьется того, что Мангарде Мор, матери Гийома, отрежут язык за «лжесвидетельство», ни больше ни меньше. Он и другие Клерги, как заправские ищейки, попытаются схватить Гийома Мора, рыская по горам и долам (II, 176, 178). Кюре организует против всего осталя Моров настоящую вендетту; она является более «семейной», чем, значительно позже, классическая корсиканская вендетта, в полном смысле слова «кровная».

Вернемся к завершению цитируемого диалога между Клергом и Мором — это завершение является симметричным провозглашением вендетты и жажды насилия со стороны Гийома Мора. Я буду мстить, — кричит он кюре, — берегись меня и моих людей. На этом они расстаются; Гийому остается только искать поддержки у своих братьев, своих друзей и их свойственников.

И действительно, в 1309 году Гийом Мор укрывается в Акс-ле-Терме. К нему присоединяются его брат Раймон Мор и Жан Бене из другого domus, оскорбленного Клергами (пусть и связанного браком со свойственниками Клергов); все трое клянутся на хлебе и вине отомстить друг за друга: они убьют кюре, объединят все свои скудные средства, чтобы привести к успеху свое предприятие (II, 171). Речь идет о настоящем договоре побратимов (клятва на хлебе и вине, объединение средств). С 1309 по 1317 годы они предпринимают многочисленные попытки убить Пьера Клерга, будь то лично или с помощью наемных душегубов. Изгнанный пастух Гийом Мор настолько одержим местью, что исповедующие его священники отказываются отпустить ему грехи из-за ненависти к Пьеру Клергу, которую он хранит в своем сердце (II, 173). Месть написана у него на лице. Даже забудь он о ней, его друзья пастухи не упустили бы случая напомнить. Однажды Гийом Мор спорит с Пьером Мори и тот напоминает ему о его высоком призвании мстителя. Бейся с кюре Монтайю, а не с нами, — говорит Пьер Гийому (II, 178), — а то он задаст тебе чесноку да кислятины (говоря современным языком — «в бараний рог свернет»). Лишь из-за отказа одного из партнеров — Пьера Мора, менее упорного, чем корсиканские мстители, — да из-за постоянного невезения провалилась последняя попытка убить Пьера Клерга. Однако сделано было немало: для этого последнего покушения Гийом Мор подрядил двух каталонских наемных убийц, специально вызванных из Жероны, за плату в 500 су, включая накладные расходы, в случае успеха (11,190)...

Вендетта Мора — это, конечно, крайний случай. Но семейная взаимопомощь срабатывает и в более прозаичных ситуациях: свойственник может влиять на власти графства Фуа, используя дружеские связи, чтобы помочь одному из родственников, обвиненному в изнасиловании (I, 280): right or wrong, ту family{92}. Пьер Мори при покупке ста баранов, платить за которых сразу он не собирается, предлагает своего собственного брата Жана в качестве залога и гарантии (II, 185). И так далее.

Domus, иногда окруженный родней, может объединить все свои силы, чтобы противостоять какому-то человеку, какой-то ситуации или другому domus; но в нем возможны внутренние конфликты и трения. Они принимают особенно тяжелый характер, когда барьер ереси разделяет мать и сына или мать и дочь. Арно Бай-Сикр, например, отнюдь не чтит память своей матери Сибиллы: именно из-за ереси Сибиллы Бай материнский осталь был конфискован инквизицией. Что до сестры Гийеметты Мори, еретички Эмерсанды, то она охотно отправила бы в ад свою дочь Жанну Бефай, добрую католичку. Эмерсанда даже присоединяется к сговору, согласно которому преданные друзья должны убить ее дочь Жанну, сбросив ее в пропасть с моста Мала Мольер (II, 64-65).

Эти два случая раскола domus являются следствием семейного расслоения, вызванного исходом еретиков в Каталонию. В верхней Арьежи, до великого переселения на юг, Жанну Бефай не в чем было упрекнуть: она исповедовала ересь вкупе с отцом и матерью, еще подчиняясь им. В Монтайю инквизиция может преуспеть, пусть и не всегда, в том, чтобы восстановить один domus против другого, несмотря на отношения свойства, опирающиеся на несколько связывающих их браков: Жаку Фурнье удается поссорить Клергов с Бене. Но кровное родство сопротивляется сильнее, чем свойство: каркассонские и памьеские власти так и не могут добиться окончательного раскола, который противопоставил бы друг другу в братоубийственной борьбе членов одного и того же domus. Крестьянские слои Айонского края слишком интегрированы в семейном плане, чтобы подобное предприятие могло завершиться успехом. Разрушение монтайонского domus — совершенно неправдоподобная схоластическая гипотеза; Пьер Клерг развлекается, развивая ее для собственного удовольствия и для образования своей милой. В начале мира, — говорит кюре во время одной из бесед с Беатрисой де Планиссоль, сидя у огня, — братья познавали плотски своих сестер, но когда у многих братьев была одна или две красивые сестры, каждый брат хотел владеть ей или ими. А потому было много смертоубийств. Вот почему, — поучительно заключает наш Жан-Жак Руссо из Монтайю, выводя свою собственную версию общественного договора{93}, — пришлось запретить совокупление брата с сестрой[107]. Пьер Клерг мог спать спокойно. Осталям Монтайю, возможно, угрожают разрушительные действия епископа Фурнье, но они ничуть не рискуют развалиться или распасться изнутри, несмотря ни на тяжкие испытания, устроенные инквизицией, ни на несуразную гипотезу первоначального инцеста, сформулированную кюре.

В конечном счете, могут ли быть распространены на арьежский или монтайонский domus, с точки зрения его материальной структуры и коллективных представлений, результаты исследований, относящихся к скандинавскому odal{94}, или гипотезы Вернана и Бурдье по поводу греческих, кабильских, беарнских домов? Я склонен думать, что да. Конечно, скандинавский odal очень удален от нашей иберийско-пиренейской зоны. И само понятие odal, попросту смешивающее род и родовые земли, — не принимает во внимание понятие дом, которое остается для меня центральным в Монтайю. Поэтому я не буду останавливаться на блестящих теориях, построенных по поводу odal советским медиевистом Гуревичем. Напротив, опубликованные Бурдье[108] исследования кабильского дома представляются мне актуальными для сопоставления магрибского и пиренейского материалов в рамках сравнительного анализа. Вполне логично предположить некоторую архаичную общность аграрных и горных цивилизаций западного Средиземноморья. Кабильский дом, как и арьежский дом в давние времена, выходит за пределы конкретных судеб формирующих его индивидов. У него есть своя барака, которую может унести с собой умерший глава семьи. Он, безусловно, оказывается в точке пересечения мужских и женских ролей в линьяже и в деревне. Достаточно оснований для того, чтобы предпринять сравнительное исследование представлений о domus в крестьянских культурах с глубинными архаичными корнями, которые вовсю цветут по обоим берегам западного Средиземноморья. Подобный сравнительный анализ не входит в задачу этой книги, являющейся прежде всего монографическим исследованием одной деревни. Но он остается необходимым.

В Монтайю существует социально-экономическая стратификация domus. Мы встречаем дома относительно зажиточные, даже богатые (Бене, Бело, Клерги), и дома бедные, или считающиеся таковыми (Мори, Бай, Тестаньер, Пелисье, некоторые Марти). Последние образуют в деревне, по всей видимости, важное меньшинство. Трудно дать статистику в отсутствие кадастров, но многочисленные тексты позволяют предположить, что разрыв в благосостоянии между скромным имуществом обездоленного человека и наиболее обеспеченным незнатным осталем прихода (то есть домом Клергов) может быть пятидесятикратным. Зажиточные (все относительно!) могут владеть восемью—десятью гектарами земли и лугов на каждый domus, бедные — одним—двумя гектарами или меньше. Эти различия не препятствуют тесным контактам и общению между двумя полюсами, но делают время от времени эти отношения достаточно напряженными. Даже в отсутствие действительной классовой борьбы.