Идет ли речь лишь об апостольско-фольклорном культе, связанном с деревенским праздником?[783] Безусловно, нет. Было бы слишком глупо и наивно считать наших крестьян неспособными подняться выше этого примитивного уровня. На самом деле в деревенском поклонении апостолам мы снова обнаруживаем преобладающую заботу о спасении. Мы уже говорили[784], что она находится в самом центре религиозности этой эпохи в верхней Арьежи. «Добрые люди» хорошо это знают: когда они сами либо их верные последователи приводят какому-нибудь пастуху пример ad hoc из жизни апостолов, они не упускают случая задеть эту чувствительную струну, которая связана с возможностью большей надежды на спасение души на том свете. Одни лишь добрые люди держатся пути истины и праведности, которого держались апостолы, — говорят скотоводы Раймон Пьер и Бернар Белибаст Пьеру Мори. — Они не берут чужого добра. Если б даже они нашли на дороге золото или серебро, они не подняли бы его. Они держатся апостольской веры, и лучше спасешься в еретической вере, чем в любой другой (III, 122). Перед молодым пастухом Пьер Отье еще больше развивает сюжет: он настаивает на подражании Христу через посредство апостолов. Я наставлю тебя на путь спасения, как Христос наставил на него апостолов, которые не лгали и не обманывали... Нас забрасывают камнями, как забрасывали апостолов, но и мы не отрекаемся ни от одного слова нашей веры (III, 123). Гийом Отье, в свою очередь, обрисовывает Бернару Марти, сыну кузнеца и начинающему пастуху, перспективу спасения, гарантированного телесной чистотой спасителей. Добрые люди спасают души, и они одни... Они не едят ни мяса, ни яиц, ни сыра; они держатся пути апостолов Петра и Павла (III, 253). Перед Раймоном Вессьером из Акса Гийом Отье развивает сходную мысль, подкрепленную на этот раз обещанием отпущения грехов по примеру апостолов, которое даст ключи к раю. Мы, совершенные из нашей секты, — говорит Гийом Отье, слова которого я слегка сокращаю, — обладаем той же властью отпускать грехи, что и апостолы Петр и Павел... Кто идет за нами, попадает в итоге в рай, а остальные — в ад (I, 282-283).

По отношению к аборигенам графства Фуа обращение к идеалам спасения, бедности, чистоты, искренности, веры, прощения грехов и подражания Христу через его ближайших соратников — все то, что резюмируется в понятии «апостольская жизнь», — не проходит даром. «Добрые люди» и доминиканцы, проповедуя каждый со своей стороны, долгое время эксплуатировали эту прибыльную жилу народных верований, но делали это как раз потому, что такая жила существовала. Пастухи из Сабартеса не считали себя апостолами. Они даже не молились им как таковым, тогда как умели молиться Отцу, иногда Деве Марии и изредка Иисусу. Но они были счастливы встретить святых людей во плоти, которые казались им похожими на спутников Христа и которые могли служить посредниками, когда речь заходила об окончательном прощении грехов с целью успешного достижения личного спасения[785].

Наряду с частным, но заслуживающим внимания случаем апостолов, в Монтайю почитаются все святые в день праздника, получившего это имя. День Всех святых имеет в Айонском крае особенное значение: согласно замечанию Жана Мори, он включен в цикл перехода на зимние пастбища, начало которого в местах, откуда начинается отгон на каталонские луга, и совпадает с этим праздником (II, 479). Этот священный праздник является одним из немногих дней в году, когда закореневший в ереси местный катар Бернар Клерг снисходит до ночного бдения и поста! (И однако ж можно прочесть по его лицу, что это ему вовсе не нравится, — замечает священник Бартелеми Амильяк, сокамерник байля [II, 283].) Для Гийеметты Аржелье, крестьянки из Монтайю, день Всех святых является таким же переломным моментом в сознании, что и праздник, посвященный Деве Марии. Со дня Всех святых до Успения, — говорит она (III, 97), — я заблуждалась, уверовав, что кюре должны работать своими собственными руками, чего они совсем не делают. Именно на Всех святых Раймонду Марти, урожденную Мори, начинает терзать ощущение греховности (чужой) и достославное неодолимое желание донести епископу на еретические действия своих деревенских друзей и знакомых (III, 104, 108). С более общей точки зрения, день Всех святых, канун Дня поминовения[786]{349}, является прелюдией к одному из наиболее интенсивных моментов фольклорной монтайонской религиозности. Года так двадцать три назад, — рассказывает Гозья Клерг (III, 356—357), — на другой день после дня Всех святых, понесла я большой кусок хлеба в дом Пьера Марти, чтобы ему дать такое пожертвование. Такой уж обычай в Монтайю (в День поминовения).

— Примите сей хлеб во искупление душ отца вашего и матери, а также других покойных родственников, — сказала я Пьеру.

— И кому ж я должен его отдать, по-вашему? — спросил он.

— Возьмите его для себя и для всех, кто из вашего осталя, да съешьте, — ответила я.

— Так это для Бога, — заключил Пьер.

И я отправилась восвояси, сказав, однако, Эмерсанде, жене Пьера, которую встретила по дороге:

— Пожертвование, что я вам принесла, для меня хорошо и похвально, раз вы Божья подруга.

Замечательный монтайонский обычай! Он объединяет два базовых компонента местной культуры: фольклорное, общинное жертвование еды тому или иному domus по случаю Дня поминовения[787] и заботу о спасении, которая подталкивает дарителя к тому, чтобы снискать заслуги за его добрые дела, опосредованно адресованные душам мертвых[788].

Как в Монтайю обстоит дело, наряду с культом святых, с практикой церковных таинств? Крещение безусловно является там церемонией, в которой принимает участие каждый. И не только в силу религиозной ценности таинства, подвергаемой тут же сомнению со стороны «добрых людей» (I, 282; И, 410). Какой бы ни была критика, крещение водой в любом случае сохраняет за собой некоторый фольклорный престиж (для тех, кто его принял, крещение является гарантированной защитой от опасности утонуть и быть загрызенным волками; кроме того, у крещеных детей, если верить одному крестьянину из Тиньяка, красивее тело и лицо [II, 16,110]). И, что является особенно драгоценным в мире, где господствуют средиземноморские отношения дружбы, это возможность приобрести кумовей. Белибаст совершенно безрезультатно пытается перевоспитать Пьера Мори и других пастухов из Монтайю, больших любителей крещений и кумовства. Впрочем, Пьер Мори мог возразить «святому мужу», что ересь не всегда проигрывает от этих крестильных уловок, совсем наоборот. Будучи завязаны по случаю крещения, отношения кумовства могут впоследствии служить для распространения альбигойства. Пошел я в Арк, в дом Раймона Пьера, кума моего, — рассказывает один скотовод из Сабартеса (II, 9), — и принялись мы тогда говорить о еретиках, а кум мой возьми и скажи мне, «что еретики — люди добрые, что вера у них настоящая» и другое, Что же до моей матушки, так она сильно сдружилась со своей кумушкой, да с сестрой той кумушки,.. Так ведь ту потом сожгли за ересь! Вот и дурные знакомства, вызванные кумовством...

Разумеется, теоретическое — если не глубинное — значение крещения не имеет ничего общего с этими откровенно фольклорными и «родственными» проявлениями, от которых волосы стали бы дыбом у сегодняшних «истинных» верующих: согласно доброй католической теологии, обоснованной папами уже в XIII веке[789], крещение прежде всего искупает первородный грех{350}. Понятие первородного греха не является совсем уж неизвестным в Айонском крае, как можно видеть из свидетельства Мангарды Бюскай, простой крестьянки из Прада, недалеко от Монтайю. Ребенок, которого я кормлю, — христианин (= крещеный) и никакого греха не совершал, если не считать того, что перешел ему от меня, — говорит эта Мангарда; она, таким образом, недвусмысленно ссылается на первородный грех, переходящий из поколения в поколение, начиная с наших прародителей (I, 499). Однако это упоминание остается единственным в Регистре Фурнье среди свидетельств собственно деревенских жителей[790]. Необходимо констатировать: связь первородного греха с крещением, — которое, между тем, лишь в этом контексте приобретает свое истинное значение — гораздо меньше известна монтайонской деревенщине, чем информация о пресуществлении в евхаристии либо об отпущении грехов как способе достичь спасения в отношении таинства покаяния.