Как бы то ни было, обыкновение — не значит норма, пользуясь выражением Пьера Бурдье[320]. Чтобы осознание генеалогии породило в социально активном лице чувство неприятия инцеста, требуется еще, чтобы генеалогия была известна этому лицу. Иными словами, если Ego не знает, что Alter{197} — это ее двоюродный брат или двоюродный брат ее матери, Ego будет невинным образом спать с Alter или даже в полном неведении вступит с ним в брак. Незнание генеалогии — нередкий факт в бесписьменных обществах[321]. Оно может обесценить самые лучшие этнологические построения.

Знали ли вы, — спрашивает Жак Фурнье Грациду Лизье, упрекая ее в «инцесте» с кюре Пьером Клергом, — знали ли вы, что этот священник был двоюродным братом вашей матери Фабриссы, правда, незаконным?

— Нет, я не знала, — отвечает Грацида относительно искренне, — если бы знала, то не дала бы священнику познать меня телесно[322].

Правильное решение запоздало. Незнание иной раз срывает воплощение наилучших принципов.

Генеалогическое невежество было еще сильнее в каталонском убежище. Некоторые девушки, уроженки Монтайю, даже не предполагали, что они двоюродные сестры. Однажды в Сан Матео Пьер Мори просит свою кузину Жанну Бефай, дочь его тетки Эмерсанды Мори, приготовить ему яйца. Та, будучи в недобром расположении духа, отказывается[323]:

— Чирей вам, а не яйца!

— Кузина, — отвечает Пьер Мори, — не надо так злобствовать!

— Чего? — говорит озадаченная Жанна, — Это в каком же смысле вы мой кузен?

— Я сын Раймона Мори из Монтайю.

— И как это случилось, что старая тетка моей матери скрыла от меня такое в прошлый раз...

Жанна сразу смягчилась, отправилась покупать яйца и вино для Пьера. Причиной первоначальной неприветливости было всего лишь неведение. При других обстоятельствах она могла бы дойти и до инцеста.

При всех прорехах брак и любовь в Монтайю и во всей верхней Арьежи опутаны целой сетью исключений, табу, локальных, религиозных, социальных эндогамий.

Было ли в этих условиях невозможно полюбить с видом на брак? Не осуждали ли молодежь на брак по расчету вышеотмеченные запреты всякого рода? Традиция трубадуров, указывающая страсти место вне брака, не применима ли она и в нашем приходе желтых крестов? На все три вопроса, не вдаваясь в детали, можно было бы ответить утвердительно. Но это было бы ошибкой. Пьер Бурдье исследовал одну беарнскую деревню 1900—1960-х годов, где ограничения в выборе супруга столь же строги, что и среди наших жителей Монтайю. Тем не менее социология воспроизводства констатирует частое совпадение движений крестьянского сердца и императивов создания семьи. «В Лескире (название деревни, рассматриваемой Бурдье) счастливая любовь, то есть любовь, одобряемая обществом, а стало быть предрасположенная к успеху, является не чем иным, как разновидностью amor fati{198}, той любви с особой общественной судьбой, которая соединяет социально предопределенных партнеров путем внешне случайного и произвольного свободного выбора»[324]. Короче говоря, у сердца свои резоны, которые вполне уживаются с уловками рассудка. В Монтайю в свое время, как в Лескире в наше, можно было любить страстно, оставаясь в рамках внешне жестких структур, предопределявших и направлявших выбор спутника жизни.

Надо признать, что для тех из наших крестьян, кто хотел жениться по любви, возможности чаще возникали вне самой деревни. Это, в частности, относится к людям, которых изгнание заставило искать свою долю в каталонском убежище. Там были более свободные нравы и дети менее зависели от родителей, как это отмечает Белибаст, неплохой, в данном случае, специалист по сравнительной социологии (III, 189). Именно поэтому Жан Мори, сын Гийеметты Мори из Монтайю, скрывающийся в Сан Матео, страстно влюбляется (III, 189) в местную девушку по имени Мари. Однако Мари отнюдь не еретичка. Тем не менее Гийеметта и даже «совершенный» Белибаст в конечном счете соглашаются на брак Жана с возлюбленной, руководствуясь принципом ап. Павла: «...лучше вступить в брак, нежели разжигаться»{199}. Упомянутый брак к тому же увенчался полным успехом... в отношении чувств между свекровью и невесткой. Мари, — говорит Гийеметта, — как невестка пришлась по сердцу нашей семье. Все, чего бы мы ни захотели, Мари не просто хочет, но еще и делает (II, 189). Несмотря на одобрение, которым свекровь жалует послушную невестку, Гийеметта отнюдь не отбрасывает старый принцип монтайонских крестьян, который настаивает, чтобы в брачных планах порывы сердца уживались с расчетами семей супругов. В тот самый день, когда арьежская фермерша удостоверила таким образом почтительность своей невестки, она резко поставила на место приглашенного к обеду невысокого смуглокожего кюре лет тридцати:

— Почему бы нам не женить вашего сына Арно? — простодушно обратился к хозяйке священник. Хозяйка же, одев маску брюзги, отрезала:

— Ни за что! В этом году мы его не женим! Пока не найдем людей или женщину, которой сможем доверять. Мы ведь не знаем здесь людей (II, 188). Разумеется, «люди», которых надо найти, это семья другой, будущей невестки Гийеметты. Необходимое условие: чтобы этой семье, а значит и невестке, можно было доверять. Дополнительное условие, помимо прочего: чтобы Арно полюбил девушку, которую ему прочат.

Брак Жана Мори, брата доброго пастыря, дает лишний пример согласия между неодолимыми силами судьбы и любовным влечением. Жана изгнали из одного селения, байли которого потребовали от него женитьбы на местной, чтобы его стадо могло свободно пастись на местных пастбищах. В общем, байли требовали от Жана «пощипать травки на лужке супружества», чтобы его овечки могли пощипать травки на лужке общины! Отказавшись принудительно обзаводиться семьей, Жан вместе со своими овечками перебирается в другое место. Он отправляется в Альби (район Таррагоны), чтобы отыскать одного монаха, которому заложил свои вещи. В Альби пастуху говорят, что монаха надо искать в Хункозе (тот же район). Жан отправился до этого второго селения. И там, о чудо, разыскивая монаха, встретил девушку (II, 487). Он испытывает к Матане Сервель, встреченной в Хункозе, не столько романтическую любовь, сколько душевное влечение: она ему нравится.

Тогда пришлось прибегнуть к посредничеству одного кюре (мы знаем, что кюре и к югу, и к северу от Пиренеев охотно играют роль сватов, не упуская иной раз случая получить за комиссию натурой[325]). Благие старания священника увенчались успехом, и Жан женился на Матане. Этот брак учитывает благоприятные факторы эндогамии. Укрывшиеся в Каталонии молодые люди — уроженцы верхней части графства Фуа. Он из Монтайю, она из Тараскона. К тому же оба причастны катарской традиции, ею — воспринятой, им — отвергнутой (более или менее). Итак, любовь Жана Мори расцветает на весьма благоприятной географической, социальной и культурной почве.

В самой Монтайю и эндогамных деревнях верхней Арьежи, несомненно, труднее надеяться на любовь с видами на брак, чем в каталонском изгнании, где географические перемещения эмигрантов, равно как и большое количество доступных им населенных пунктов, умножают возможности встреч и флирта для молодежи. Однако мы уже видели, что в средоточии деревенской эндогамии байль Монтайю Бернар Клерг питает любовь-страсть к своей будущей жене Раймонде Бело. Поскольку Бернар чувствителен к насмешкам, он весьма опасается брата Пьера, кюре, который, как малоромантичный донжуан, предпочитает интрижки и серийные романы. Он способен сделать посмешищем страстную привязанность, питаемую молодым байлем в отношении своей Раймонды. Вот уже больше двенадцати лет, — рассказывает Бернар Клерг в 1321 году, — прошло с того лета, когда я безумно влюбился в Раймонду (дочь Гийеметты Бело), мою нынешнюю жену: хотел я как-то войти в дом Бело... но заметил в дверях собственного дома (соседнего с домом Бело) брата моего, кюре Пьера Клерга. И не посмел уже сразу войти в дом Бело. Ибо брат мой кюре смеялся надо мной по причине безумной любви, которую я питал к Раймонде Белоте[326].