Лишнее подтверждение того, что и так ясно: живое чувство, которое Бернар испытывает к Раймонде, соединяется с идеологическими предпосылками (оба молодых человека — катары). Оно накладывается на характерные для нашего прихода домашние структуры: страстное отношение байля к своей суженой фактически распространяется, как мы уже отметили, на весь осталь Бело![327] Эта страсть обращается, в частности, на тещу, старую Гийеметту. Бернар буквально заливает ее вином. Вторичная и производная привязанность зятя к теще сохранится до конца дней старой Гийеметты. После смерти последней деревенские сплетницы не преминут пройтись по этой достопамятной нежности. Плакать по ней нечего, — говорит Гийеметта Бене Алазайсе Азема, имея в виду Гийеметту Бело (I, 462), — у Гийеметты «Белоты» было все, чего можно пожелать. И это благодаря зятю, который столько для нее сделал, что она могла жить припеваючи.

Бернар так любил старую Гийеметту, что перед самой смертью он склонил ее к endura (предсмертный пост, практикуемый катарами после того как принят consolamentum) с тем, чтобы она ушла уверенной в спасении души. В сущности, Бернар побудил или вынудил тещу умереть от голода с тем, чтобы побыстрее отправить на тот свет. Пусть познает там несказанное блаженство, коего мы лишены в сем дольнем мире! Более заботливым быть невозможно: брат кюре был зятем, каких не бывает.

Обратимся к свадьбе Бернара Клерга. Несоменно, этот довольно молодой человек представлял собой, благодаря богатству и положению байля, одну из лучших партий в деревне. Он легко мог себе позволить жениться по любви, лучшие дома Монтайю готовы были отдать за него своих дочерей; такие возможности выбора для него и гипергамия для них усиливали возможность любви с первого взгляда[328]. Феномены подобного рода были нередки в среде богатых хозяев, известной нам по регистру Жака Фурнье. Раймон Пьер, крупный овцевод из деревни Арк, сердечно любит (diligit) свою жену Сибиллу[329]. Эту любовь нарушает семейная сцена, вызванная расхождением во взглядах супругов на обращение в ересь их больного младенца. Позднее, когда вернулось доктринальное согласие, Раймон снова полюбил жену. Отметим попутно, как союз духовный еще раз благоприятствовал сердечному согласию.

Итак, не стоит впадать в преувеличенную сентиментальность мидинеток{200}: были некоторые вполне определенные социокультурные условия (общность религиозных воззрений, возможности гипергамии для невесты) для браков по любви в Монтайю и тем более в каталонском изгнании. Впрочем, иные свадьбы подготавливались семьей и друзьями без учета чувств вступающих в брак, так, Пьер Мори, способный и на страсть, и на интрижку, стал объектом двух матримониальных предприятий. В первый раз с девочкой шести лет с прицелом на весьма отдаленное будущее. Во второй раз — с любовницей друга. В обоих случаях почти никого не интересовала подлинность или глубина чувств доброго пастыря, который все-таки не был дураком. Естественно, что обе попытки завершились провалом.

В высших классах тоже процветают браки по сговору: чувствуется, что при заключении первых двух союзов Беатрисы де Планиссоль к сердцу дамы прислушивались меньше, чем к мотивам знатности и происхождения. Само существование в элите Памье плановых браков, предварительного знакомства с суженой, подтверждается злоключением шевалье Бертрана де Тэ. Я был очень разочарован своей супругой, — рассказывает он, — ибо думал, что женюсь на дочери Понса Иссора, из Ларны, на деле же она оказалась дочерью Мэтра Иссора, из Ларки[330]. Ошибка была досадной: Иссора I из Ларки был добрым католиком. Иссора II из Ларны симпатизировал ереси. Бертран мог питать законные надежды, женившись на дочери Иссора II, отдаться занятию, которое любил больше всего на свете, а именно: заполнению долгих зимних вечеров бесконечными беседами о катарстве, приверженцем которого был. Понятно, что обманувшись в невесте, Бертран де Тэ был жестоко разочарован. Принужденный вести совместную жизнь с женой римской веры, дочерью Иссора I, он замкнулся в себе более чем на двадцать лет супружества. В Монтайю же не могло быть ошибок такого рода, все семьи находились в непосредственных контактах между собой и все знали каждого. Тем не менее даже (и особенно) в этой деревне брак заключался скорее и в большей степени с domus, нежели с брачным партнером. Поэтому жениться по любви для молодых людей было далеко не всегда возможно. Просто это было вполне мыслимо и случалось не так уж редко.

Важным было как раз то, что после разных процедур — флирта в таверне (III, 156), обручения, почтительных визитов в дом любимой, подношения вина теще или пробной семейной жизни[331] — в конечном счете брак по любви время от времени осуществлялся — для мужчин. Так утверждалось возможное согласование местной карты Страны нежных чувств{201} со схемой социальной структуры. По ту сторону барьера, если речь идет о чувствах, испытываемых (или нет) девушками по отношению к кавалеру, соискателю ее руки, картина менее радужная. Не часто регистр сообщает нам о молодых женщинах, вступающих в законный брак осознанно, в согласии с собственным сердцем, тогда как, и мы это уже отмечали, тот же регистр не скупится на сведения о юношах, которые определенно достигли подобной цели. Асимметрия института брака в его тогдашних формах еще будет рассмотрена. Отметим в первом приближении, что женщина в нем рассматривается как объект. Объект любви или побоев, в зависимости от случая. Тогда как партнер мужского пола играет роль субъекта, царственно милующего или карающего свою благоверную. В этой сфере историк вступает, быть может, в соприкосновении с зоной культурного безмолвия[332]. Эта зона образует нечто вроде черной дыры в социальной психологии: вполне возможно, и иногда доказуемо, что молодые любящие мужчины, которых нам описывает регистр, вызывают в девушке, за которой ухаживают с целью брака, аналогичные и взаимные чувства. Но документы об этом почти безмолвствуют[333]. Причину такого умолчания можно предположить. К добру или к худу, но мужчине в верхней Арьежи предназначена инициатива и даже монополия в любовных и сердечных делах[334], по крайней мере если речь идет о добрачных и брачных отношениях. Будь прекрасной, и молчи, — говорит окситанская культура невестам и молодым женам. Даже когда эти дамы говорят между собой — и как говорят! — их, случается, считают молчащими.

Во всяком случае, женщины Монтайю редко в прямом смысле употребляют, когда речь идет об их отношении к мужу, глагол любить в его романтической, душевной модальности или модальности привязанности (adamare или diligere). Когда они склоняют упомянутый глагол, — время от времени такое все-таки случается! — они, за некоторыми исключениями, не связывают это со своими чувствами по отношению к браку, равно как и с любовью, которая должна завершиться браком. В этих случаях — но только в этих случаях — в них проявляется умонастроение трубадуров: они исключают законный брак из вероятной сферы любви. Я страстно любила (adamabam) Бартелеми Амильяка, думаю, он меня околдовал, — говорит Беатриса де Планиссоль по поводу своего второго любовника-священника. Именно так, оставаясь холодна в двух законных браках, она, пылая желанием, заключает с Бартелеми всего лишь конкубинат, временный, хотя и легализованный нотариусом. Я крепко-крепко, всей душой любила (diligebam) Арно Виталя, — говорит Алазайса Гилабер, — я вступила с ним в бесчестную близость... и жила с ним в такой бесчестной связи (I, 413). Алазайса, таким образом, говорит о любви, но в связи с тем Арно Виталем, который какое-то время был ее сожителем. Что касается будущего мужа Арно Форе, то ему она принесет чувства, которые соотносятся с тем, что она испытывала к Арно Виталю, как трезвый расчет с голосом влюбленного сердца. Любить мужчину страстно или возвышенно — это в нашей деревне привилегия прежде всего женщины в возрасте или женщины свободной. Эта привилегия почти не воплощается в брак, она оставляет место только преходящим союзам.