Банальнейший сюжет. Трубадуры, певцы лангедокской эротики, широко развили тему несчастной в браке супруги. Муж у них — «презренный ревнивец», скупердяй и рогоносец, скоблящий задницу другого, по словам Маркабрю[258]{173}, тогда как жена, пользуясь моментом, из-под другого убегает. Супружеская любовь, имеются в виду чувства жены по отношению к законному мужу, окситанскими поэтами почиталась дурным тоном. Жена же, если им верить, вечно боялась, что муж ее побьет или посадит в заточение. Документы инквизиции из Памье подтверждают, что это не просто литературная тема: окситанский или южно-окситанский брак, относящийся к периоду до 1340 года, не являлся, несмотря на некоторые симпатичные примеры, вместилищем счастливых чувств, источающих мед и млеко человеческой нежности. Беатриса этому вполне типичный пример.

В тисках двух своих браков Беатриса тянется душой отнюдь не к мужьям, а к детям, к своим дочерям. И вознаграждается взаимностью: когда ей угрожает арест со стороны епископа Фурнье, все четыре дочери, Кондора, Эсклармонда, Филиппа и Ава, обожающие мать, которая всегда с любовью и умом занималась ими, стеная, проливают потоки искренних слез[259].

В последнее десятилетие XIII века у юной красавицы-жены впервые при жизни первого мужа приключилась интрижка, не получившая завершения. Глупый, как все мужья (того времени), Беранже де Рокфор был будто в шорах. Скромный айонский крестьянин, которого, благодаря регистрам, можно обнаружить уже постаревшим, женатым, возделывающим свой клочок земли, стал довольно жалким героем прерванной идиллии.

Раймон Руссель управлял хозяйством сира де Рокфора и его жены Беатрисы в монтайонском замке. Обратите внимание, в соответствии с окситанскими понятиями о добром хозяйствовании Раймону была вверена не только домашняя рутина скромного обиталища благородных персон. По-видимому, управитель выступал и в качестве организатора работ: занимался севом, указывал слугам и работникам, отправлял в кузницу лемеха сохи, чтобы навострить или перековать их.

Все, что уже говорилось о мелкой знати горных краев, вполне приложимо к отношениям Беатрисы с поселянами вообще и с управителем в частности. По отношению к временной хозяйке замка, которая, овдовев, стала жить в самом обыкновенном монтайонском доме, социальная дистанция не так уж велика: с деревенскими женщинами Беатриса по-приятельски сиживает у очага, обмениваясь свежими катарскими сплетнями. Крестьянка Алазайса Азема вполне может бесцеремонно поддеть вдову шателена: Что вы так вскинули брови, уж не загордились ли? Не стану я вам рассказывать, что делает мой сын. Но это всего лишь ораторский прием: спустя минуту Алазайса, которая, как всякая сплетница, любит, чтобы ее упрашивали, без малейших колебаний выложит свои невеликие секреты Беатрисе: Да, так оно и есть, сын мой Раймон Азема понес съестные припасы добрым людям[260].

Дама де Рокфор, не будучи заносчивой, скоро вступила в дружеские, с известным амурным оттенком, отношения со своим управителем Раймоном Русселем. Последний, не чуждый, как все вокруг, катарской ереси, призывает хозяйку бежать с ним в ломбардскую землю: Ломбардия была в ту эпоху землей обетованной для еретиков. Когорты лангедокских «совершенных», гонимых в собственной стране, шли туда, чтобы укрепиться духом в полной безопасности. Порядочная монтайонская дама мягко, но решительно отклоняет приглашение в путешествие. Она напоминает управителю-искусителю, сколько пересудов вызвал бы их побег: Я еще так молода. Если я уйду с тобой, Раймон, тотчас развяжутся языки. Люди не преминут сказать, что мы сбежали ради удовлетворения сластолюбия[261]. Однако сама идея путешествия будоражит воображение супруги шателена, она подумывает о компромиссном решении: готова бежать с Раймоном, но в сопровождении каких-нибудь дуэний, присутствие которых сохранит ей репутацию честной женщины. Раймон Руссель не отвергает такое решение. Он даже сводит Беатрису с двумя местными женщинами, которые согласны отправиться с нею в Ломбардию (I, 222). Обе, и этот факт примечателен, близки к domus Клергов: одна, Алазайса Гонела, любовница Гийома Клерга, брата кюре, другая, Альгея Мартра, сестра старой Мангарды, матери Пьера Клерга. Шаг возможных дуэний — с отнюдь не белоснежной репутацией! — остался без последствий. Однако заслуживает упоминания, ибо тем самым в жизнь Беатрисы впервые входит клан Клергов.

Раймон Руссель, как позднее и Пьер Клерг, принадлежит в породе крестьян-краснобаев. Он перемежает свои фантазии относительно планов бегства довольно фривольными рассуждениями о переселении душ. Беременной, внимательно слушающей Беатрисе, он объясняет: Душа ребенка, которому предстоит родиться, может проникнуть в утробный плод, находящийся в животе женщины, через самые разные части женского тела (I, 220).

— Тогда почему, коли так, младенцы не разговаривают, едва родившись, ведь они получают старые души? — простодушно вопрошает воздыхателя Беатриса.

— Потому что такое не угодно Богу! — ответствует Раймон Руссель, обычно не склонный к лаконизму.

Вплоть до сего момента все остается в надлежащих рамках, в лучших традициях трубадуров, тонких знатоков региональной этнографии. Прекрасная и юная дама из Монтайю имеет «аманта», который происходит, как подобает, из более низкой социальной среды. Раймон в данном случае одновременно и деревенский житель, и не имеет благородного происхождения. Не участвует ли тем самым Беатриса, меньше всего теоретизируя на сей счет, в демократизации любви, которая составляет одну из основных тем окситанских поэтов: «молодая высокородная дама» и персонаж низкого происхождения. При обожателе «терпеливом, красноречивом и скромном», довольствующемся положением почтительного искусителя, Беатриса играет роль вдохновительницы, Эгерии{174}, интеллектуально развиваемой, в свою очередь, воздыхателем. Ересь давала Раймону чудесное средство и пофлиртовать, и подать себя в выгодном свете. В таких условиях все могло идти к общему удовольствию, даже сам супруг, Беранже де Рокфор, не нашел бы что возразить, оставайся Раймон этаким влюбленным постником, обожателем из изумруда и сардоникса, какого Маркабрю желал бы всякой достойной внимания женщине. (Согласно Часослову любви, изумруд символизирует подавление сексуальных побуждений, сардоникс — целомудренную покорность[262].) К несчастью для себя, Раймон Руссель взалкал большой игры, он захотел спать с любимой женщиной. Подобная игра дала окситанской лирике еще одну из основных тем. Как сказано у Бернара де Вентадура{175}:

Однажды вечером, — рассказывает Беатриса, — мы ужинали вдвоем с Раймоном. После этого он украдкой прошел в мою спальню и скользнул под кровать. Тем временем я прибирала в доме. Потом легла. Все домашние уснули, и я тоже. Тут Раймон выбрался из-под кровати и примостился сверху, не снимая рубашки! И начал действовать, как если бы хотел овладеть мною телесно. Тогда я вскрикнула: «Что происходит?»

На что Раймон отозвался: «Молчи».

Тут я не выдержала: «Ах ты, крестьянское отродье! Это я-то молчи?»

И давай кричать, давай звать служанок, которые спали при мне, на других кроватях в той же комнате. Говорю им: «В моей постели мужчина!»