В «Жизнеописании» появляются метафоры — образы, основанные на опыте реальной жизни. Можно предположить, что Беда руководствовался здесь предписанием св. Григория Великого объяснять непонятное через понятное и таким образом привлекать людей к познанию непонятного[146]. Метафоры Беды передают небесное через земные образы. Подобные метафоры особенно характерны для поздних произведений Беды — «Жития св. Катберта», проповедей.

Развернутая метафора, основанная на евангельской притче о благочестивом купце, помогает раскрыть образ Бенедикта-настоятеля. Рассказывая о том, что Бенедикт Бископ старался снабдить монастырь всем необходимым, Беда называет его «religiosus emptor» (с. 717) — «благочестивый покупатель» и «provisor impiger» (с. 717) — «неленивый попечитель», который привозит в монастырь «spiritualium mercium fenus», «приращение духовных доходов». «Fenus» — «прибыль, барыш, прирост» — и «merces» — «вознаграждение, доход» — принадлежат к торговой лексике. О «приросте доходов» мог говорить купец, о том же, но в духовном смысле, — «благочестивый покупатель», который мог ассоциироваться с евангельским купцом (Мф 13:45), который «emit» — «покупает» — драгоценную жемчужину, Царство Божие, а также с «верным и благоразумным домоправителем» (Лк 12:42). Таким образом, Беда, не переходя границы жанра, показывает читателю духовный смысл хозяйственной деятельности главного героя.

Примером авторской метафоры может служить употребление глагола «corono» — «украшать, увенчивать венком», производного от «corona» — «венок, венец, гирлянда». Кеолфрид украшает церковь в Ярроу иконами: «in gyro coronat» (с. 820) — «украшает по кругу, словно венцом». Обычно этот глагол указывает на то, что алтарь украшен венками или гирляндами. У Беды вместо цветов появляются иконы.

По сравнению с более ранними произведениями «Житие св. Катберта» (721 г.) чрезвычайно богато риторическими средствами. В тексте жития, по сравнению с анонимным житием, можно выделить несколько устойчивых групп метафор-символов[147], в том числе развитую группу «воинских» метафор, о которых говорилось выше.

В одну из этих групп входят метафоры-символы, связанные с названиями частей тела. Они были известны уже в античности[148], но с распространением христианства получили богословское осмысление и стали возводиться к Новому Завету, соотносясь с понятием «внутренний человек». Тема «внутреннего человека», то есть души, была развита прп. Макарием Египетским. «Сокровенный сердца человек» (1Пет 3:4), душа, имеет вид, «подобный внешнему человеку»[149], потому что «душа, будучи утонченною, облеклась оком, которым смотрит, и ухом, которым слышит, а подобно сему, языком, которым говорит, и рукою; и одним словом, всем телом и членами его облекшись, душа срастворяется с телом ...»[150]. Это место из бесед прп. Макария стало источником и богословским обоснованием многочисленной группы метафор-символов, из которых наиболее часто встречаются «ухо сердца», «око сердца». Например, у Блаженного Августина читаем: «Не суетись, душа моя: не дай оглохнуть уху сердца от грохота суеты твоей»[151].

Беда, рассказывая о перемене, произошедшей с отроком Катбертом, также употребляет эту метафору. По мысли Беды, детство его героя было прологом к его будущему духовному возрастанию: он, «достигши зрелого возраста, познает Господа совершеннее и примет слово Божие открытым ухом сердца» (Vita st. Cuthberti, I) — «revelata cordis aure». Эта метафора помогает Беде объяснить, каким образом еще в детстве произошло обращение его героя от детских игр к подвижнической жизни. Автор жития нигде не упоминает о каких-либо духовных наставниках своего героя до его поступления в монастырь. Подразумевается, что все отрочество Катберта прошло под управлением Промысла Божия. Употребленная Бедой метафора-символ должна вызывать в памяти читателя образы святых, которые, как и его герой, вразумились свыше. О них Беда мог читать в «Собеседованиях о жизни италийских отцов» св. Григория Великого[152]. Таким образом метафора-символ подчеркивает принадлежность Катберта к Вселенской Церкви.

«Очи сердца», «сердце, созерцающее небесные видения», также часто встречаются у христианских авторов. Согласно прп. Макарию Египетскому, «как внешние очи издали видят терния, и стремнины, и пропасти»[153], так и «чистое сердце» видит то, что относится к области духовного: «козни и наветы супротивной силы»[154], но также и видения горнего мира. Так, Беда упоминает об одном монахе,

В этом примере метафора, обращаясь к памяти читателя, к его знаниям, является единственным средством характеристики персонажа и помогает создать образ подвижника, достигшего высшей степени духовного совершенства. Ничего не зная о жизни и аскетических подвигах этого престарелого монаха, читатель, благодаря метафоре-символу, сразу понимает, что это — «муж Божий», святой старец.

Другая группа метафор-символов, которую мы находим в житии Беды, связана со зрелищами или спортивными состязаниями и также встречается уже у античных авторов[155]. В христианской литературе раннего Средневековья эта группа метафор использовалась для выражения одной из богословских идей — духовного единоборства христианина с миром, с демонами. В эпоху раннего Средневековья «духовная брань» понималась как поединок двух равных по силе сторон, в котором побеждает христианин, «научаясь от начальника борьбы «то есть Бога», как должно бороться»[156]. Зрелищные метафоры-символы мы встречаем уже в Апостольских Посланиях. Жизнь человека уподобляется долгому поединку атлета. «Bonum certamen certavi» — букв, «я боролся в добром поединке ...» (2Тим 4:7), говорит о себе св. Апостол Павел. Христианин описательно называется «тем, кто борется на народных состязаниях» — «qui in agone contendit» (1Кор 9:25), «qui certat in agone» (2Тим 2:5). Образ атлета часто встречается в раннехристианских памятниках[157].

Характер использования зрелищных метафор у Беды показывает, что ему была свойственна раннехристианская трактовка «духовного единоборства». Герои Беды — Катберт и его последователь Фельгильд — называются «бойцами Христовыми» — «athletae Christi» (Vita st. Cuthberti, 8, 46). Главный герой вступает в единоборство с «древним врагом»:

Глагол «certare» — «бороться, состязаться в борьбе» — употреблен в своем прямом значении всего один раз — в 1 главе «Жития», когда Беда рассказывает о детских играх своего героя. Далее на протяжении всего повествования этот глагол, употребляясь в переносном смысле, используется для обозначения духовного поединка. То же самое можно сказать и о существительном «certame n» — «состязание, борьба, единоборство». В следующем примере: