Она хихикает, а я хватаю помидорку и засовываю в рот прежде, чем Кошка успевает отреагировать.

— Эй! — недовольно вскрикивает она и бьет меня кулаком в плечо: наверняка останется синяк. — Что за шуточки, Барнс! Еще раз тронешь мою еду — и я сломаю тебе руку.

— Прости, — говорю я, — можешь съесть мою, — и протягиваю ей кружку.

Она морщится и отталкивает мою руку.

— Спасибо, не надо. Если ты хотел помидоров, почему было просто не взять их? Или ты хочешь сказать, что уничтожил весь дневной рацион еще до вылазки?

— Ага, — киваю я. — Почти. У меня выдались тяжелые деньки.

— Ой, точно, — говорит она. — Прости, я и забыла, что ты погибал вчера вечером. Ты же только что из бака, да? — Она кладет в рот кусочек, жует, проглатывает. — Каково это?

— Каково что? Вылезти из бака?

Она кивает, берет кроличью косточку и обгрызает с нее мясо, оставшееся возле хрящика.

— Ага. Мне всегда хотелось знать, каково это: проснуться после смерти, точно зная, что твое новое тело еще недавно было белковой биомассой в рециклере. Что ты чувствуешь?

— Ну, — объясняю я, — пока находишься в баке, ты без сознания. Просыпаешься уже в своей постели. Сначала немного дезориентирован, мучаешься чем-то вроде похмелья и не можешь вспомнить, как здесь очутился. Пытаешься понять, не напился ли ты накануне, но и этого не помнишь. Последнее, что всплывает в памяти, — как подключался, чтобы выгрузить сознание…

Она откидывается на спинку стула и кивает.

— Ага. И в этот момент все понимаешь.

— Да, именно тогда. Со мной такое происходило уже семь раз, но всякий раз это как удар по яйцам.

Кошка сочувственно улыбается, но вдруг ее взгляд застывает на ком-то у меня за плечом и улыбка сползает с лица. Я оборачиваюсь и вижу Нэшу: она стоит, скрестив руки на груди.

— Привет, — говорит она. — Как прошла встреча с командором?

Я двигаюсь, чтобы освободить ей место. Она перешагивает через скамейку и садится рядом.

— Хорошо, — говорю я. — Точнее, ожидаемо. Маршалл грозился сунуть меня в трупосборник, но все-таки удержался.

Нэша кривится.

— А для тебя это до сих пор угроза? После всего того, что этот ублюдок сделал с тобой с момента нашего приземления, он все еще надеется тебя испугать?

Кошка косится на Нэшу и переводит взгляд на меня.

— Ну, — говорит она, — командор действительно угрожал сунуть его в мясорубку яйцами вперед.

Нэша качает головой и похлопывает меня по спине.

— Сестра, ты понятия не имеешь, что пришлось вынести этому парню.

— Ты имеешь в виду медицинские процедуры и все такое?

— Ага, — кивает Нэша. — И все такое.

Кошка отворачивается и снова принимается глодать кроличью косточку. Я толкаю Нэшу локтем в бок. У Кошки была тяжелая вылазка. Не стоит еще больше вгонять ее в депрессию. Нэша вздыхает.

— Короче, неважно, — говорит Нэша. — Суть в том, что даже если засунуть Микки в рециклер живьем, никакого наказания не получится, потому что он все равно ничего не вспомнит, когда выберется из бака. А вот если сначала отрезать ему яйца, бросить их в трупосборник, потом заставить выгрузить сознание и только после этого столкнуть в дыру — вот тогда угроза сработает. Потому что он все запомнит.

Кошка усмехается, Нэша улыбается ей в ответ.

— Ого, — говорю я, — вижу, ты все продумала!

— Да нет, — отнекивается Нэша, — просто способы поиздеваться над тобой сами на ум приходят.

Кошка с любопытством оглядывает нас.

— Вы двое — парочка, да?

Я смотрю на Нэшу. Она пожимает плечами.

— Большую часть времени. Не считая тех моментов, когда его кто-то съел или задавило ящиками в кладовке. А что? Хочешь к нему подкатить?

— Даже не знаю, — говорит Кошка. — Стоит ли овчинка выделки?

Нэша косится на меня.

— Возможно. Зависит от твоих предпочтений, наверное.

Я чувствую, как лицо заливает краска, и обе хохочут в голос.

— Да шучу я! — Нэша обнимает меня за плечи. — Этот парень — мой. Только тронь его — и я выпотрошу тебя, как рыбу.

Кошка вскидывает руки вверх: сдаюсь!

— Не беспокойся, — говорит она. — Я как раз собиралась уходить.

Она отодвигает стул от стола и собирает вещи. После того как Кошка исчезает, Нэша прислоняется лбом к моему лбу, обхватывает ладонью щеку и говорит:

— Просто чтобы ты знал: кишки я выпущу не только ей одной.

Она коротко целует меня, встает и уходит.

Когда я возвращаюсь к себе, Восьмой сидит на моем стуле за моим письменным столом и читает что-то с моего планшета. Услышав, что я вошел, он закрывает окно с текстом. Тугую повязку со своей нерастянутой кисти он снял.

— Привет, — говорит он, поднимая на меня глаза. — Как дела?

— Отлично, — говорю я. — Мы на четыре трупа ближе к тому, чтобы у тебя появилось свое место в экспедиции.

— Ого! — Он убирает планшет в ящик стола, встает и потягивается. — Мы всегда были социопатом или это что-то новенькое? Улучшенная версия после перезагрузки?

— То есть вот так? Мы — социопат?

Он ухмыляется.

— Прости. Местоимения для нашего случая еще не придумали.

— Похоже на то, — соглашаюсь я. — И, отвечая на твой вопрос: нет, мы не социопат. Но мы очень-очень голодны.

Восьмой разражается невеселым смехом.

— Ну нет, — говорит он. — От тебя я ничего не желаю слышать о голоде. Я только что из бака, забыл? Сам бы попробовал продержаться на голой протеиновой пасте.

— Кстати о пасте. Я только что съел протеина на сто килокалорий. Так что тебе осталось двести. Извини.

Лицо у него каменеет.

— Ненадолго тебя хватило в роли хорошего парня, правда?

Я мотаю головой.

— Не начинай, Восьмой. Меня только что чуть не убили, пока ты спал. Это тоже считается.

— Возможно, я забыл об этом упомянуть, но я буквально умираю с голоду, Седьмой.

Конечно, он прав. И Шестой, и я бесконечно бухтели по поводу увеличения рациона после бака, а по сравнению с Восьмым мы питались как короли. Я сдираю с себя рубашку, швыряю ее на пол, сажусь на кровать и начинаю расшнуровывать ботинки. Восьмой садится рядом.

— Ладно, — говорит он. — Расскажи, что там происходит? В сводке новостей говорится о четырех несчастных случаях и одном пропавшем без вести за пределами купола, но без подробностей. Как такое могло случиться?

Я снимаю ботинки и растягиваюсь на кровати.

— Ну, строго говоря, не все они находились за пределами купола. Один был в главном шлюзе, который, кстати, выведен из строя, потому что в нем проделали бойницу.

Мои слова будто повисают в наступившем молчании.

— Бойницу? И в кого стреляли?

Я закидываю руки за голову и закрываю глаза.

— В ползунов.

Восьмой снова смеется, но уже веселее.

— Ладно, понял. Ты пошутил. Так что там стряслось на самом деле?

— Они на самом деле закачали в шлюз плазму, чтобы уничтожить ползунов, которые проделали брешь в полу, а попутно зажарили считай уже мертвого идиота по фамилии Галлахер.

— Ползуны — это животные, Седьмой. Никто не станет тратить плазму на убийство животных.

— Ты, наверное, меня не расслышал. Эти животные действительно проделали брешь в полу шлюза.

— То есть, когда ты говоришь «проделали», ты имеешь в виду…

— Я имею в виду, что ползуны пробили дыру в металлическом полу, а потом стали скатывать его, как ковер.

— Скатывать? Думаешь, они… забрали пол?

Я дергаю плечом.

— Похоже на то. Планета бедна железной рудой, сам знаешь. Может, для чего-то им понадобился металл.

— Ого. — Восьмой чешет в затылке. — Подвинься.

Я освобождаю ему место, и он ложится рядом. Ощущение по-прежнему странное, но за последние двадцать четыре часа в моей жизни произошло столько странных событий, что я почти не обращаю внимания.

— Никто и не думал, что эти зверюшки безобидны, — говорит Восьмой. — Но одно дело знать, что они опасны, и совсем другое — что они способны прорвать насквозь металлическую обшивку корабля, так ведь?