Выглядел я, вероятно, как морфинозависимый наркоман, находящийся в ломке после двух дней абстиненции, — таким меня впервые и увидел Маршалл.
Маршалл встретил нас в лаунж-зоне: он парил у смотрового окна напротив шлюза и обозревал ночную сторону Мидгарда, проплывающего в пятистах километрах под нами. Командор дождался, пока последний из дюжины будущих колонистов не выплыл из шлюза, соединяющего шаттл с орбитальной станцией, и дверь за ним герметично захлопнулась, — только тогда Маршалл обратил на нас внимание. Я сразу сообразил, что передо мной человек, который считает себя великим стратегом, не иначе. Весь он — от стриженных коротким ежиком, черных как смоль волос до крепко стиснутых челюстей и с осанкой настолько прямой, что даже в невесомости он умудрялся держаться так, будто в позвоночник ему вставлен металлический стержень, — казался пародией на легендарных, закаленных в боях военачальников со стальным взглядом, в которых Мидгард не нуждался и которых там никогда не было.
Мне потребовалось три года и две реинкарнации, прежде чем я понял, что Маршалл на десять процентов состоит из искреннего самодовольства, еще на десять — из повышенной тревожности, а остальные восемьдесят ушли на гиперкомпенсацию комплекса неполноценности из-за одного малоприятного факта: хотя после приземления он стал полновластным хозяином колонии, во время перелета его считали не более чем балластом.
— Что ж, — сказал Маршалл, оттолкнувшись от пола и двигаясь по направлению к будущим колонистам. Он ухватился за шест, закрепленный между полом и потолком, подтянулся ближе и оказался более или менее прямо передо мной. — Добро пожаловать на станцию «Гиммель». Она будет вашим домом, пока нам не дадут добро перейти на борт «Драккара». Меня зовут Иероним Маршалл, и я руковожу нашей маленькой экспедицией. Есть ли среди вас такие, кто уже бывал за пределами родной планеты? — Примерно шесть рук поднялось вверх. Маршалл кивнул. — Превосходно. И кто из остальных сейчас пытается сдержать рвотные позывы? — На этот раз поднялось три руки, а чуть позже, робко, четвертая. Он снова кивнул. — Что ж, со временем это пройдет. Или нет. В любом случае вы здесь до упора, как говорится.
— Сэр? — поднял руку один из тех, кого тошнило.
Маршалл повернулся к нему:
— Слушаю.
— Дуган, сэр. Биолог. Когда… — Он рыгнул и, поморщившись, сглотнул слюну. — Кхм… Когда нам переправят личные вещи? Нам не разрешили взять их с собой на челнок.
Маршалл натянуто улыбнулся.
— Боюсь, что никогда. Общая масса груза, как вы, наверное, догадываетесь, имеет немалое значение в такого рода путешествиях. В результате мы приняли решение отказать в транспортировке на станцию личного багажа. — Со всех сторон раздались недовольные возгласы, но он пресек их одним взмахом руки. — Отставить нытье! Обещаю, каждый будет обеспечен всем необходимым, да вы и сами вскоре поймете, что в колонии первооткрывателей нет места безделушкам. — Он обвел взглядом всех присутствующих: — Еще вопросы?
Я поднял руку. Это была первая из целого ряда ошибок, которые я совершил, едва успев стать колонистом.
— Да, — сказал Маршалл. — А вы у нас?..
— Микки Барнс, — представился я. — Нам говорили, что разрешается взять с собой тридцать килограммов личных вещей.
Командор еще шире растянул губы, так что гримаса у него на лице теперь лишь отдаленно напоминала улыбку.
— Как я уже сказал, мистер Барнс, это распоряжение было отменено.
— Нас никто не предупредил, — упорствовал я. — У меня в сумке остались вещи, без которых я не могу обойтись.
Маршалл окончательно перестал улыбаться.
— Мистер Барнс, — сказал он. — Когда мы закончим погрузку, на борту «Драккара» будет сто девяносто восемь колонистов, включая команду. Если каждый из нас возьмет с собой по тридцать кило милых сердцу сувениров, крема для рук и прочей ерунды, это увеличит массу корабля почти на шесть тонн.
— Знаю. Я умею считать. Просто…
— Тогда вы, наверное, знаете, сколько энергии потребуется, чтобы разогнать массу в шесть тысяч килограммов до ускорения отрыва?
— Э-э… — протянул я.
На лицо Маршалла вернулась улыбка.
— Похоже, вы не так уж сильны в математике, правда?
— Это не имеет значения. Шесть тонн от общей массы корабля не превышают погрешность при округлении.
— Нет, это имеет значение. И если вас интересует ответ, то это будет четыре на десять в двадцать третьей степени джоулей, и такое же количество энергии понадобится, чтобы замедлить эту массу в конце путешествия. Законы физики безжалостны, мистер Барнс, а антивещество, которое служит топливом для космического корабля, невероятно дорогое. Масса «Драккара» была уменьшена до абсолютного минимума, необходимого для выживания членов экспедиции в девятилетием путешествии — примерно столько времени нам потребуется, чтобы добраться до конечного пункта, — и правительству Мидгарда наш перелет обойдется в астрономическую сумму. Полагаю, вам известно, что девяносто процентов ваших будущих товарищей-колонистов совершат это путешествие в форме замороженных эмбрионов?
— Да, но…
— Как вы думаете, мистер Барнс, почему? Может, потому что мы мечтаем потратить лучшие годы жизни на то, чтобы нянчиться с ордой сопливых ребятишек? — Он помолчал, глядя на меня, будто рассчитывал, что я отвечу. А когда понял, что ответа не дождется, продолжил: — Нет, не поэтому. Потому что взрослые люди весят куда больше эмбрионов. А знаете, что еще много весит? Еда, мистер Барнс. Когда вы увидите, сколько килокалорий будет составлять ваш обычный дневной рацион до естественного конца вашей жизни, то начнете думать, что лучше бы мы взяли с собой шесть дополнительных тонн сельскохозяйственных культур. Лично я, будь у меня возможность взять на борт лишних шесть тонн, предпочел бы завербовать еще семьдесят или восемьдесят взрослых колонистов. Так или иначе, каждый из нас может придумать сотню вариантов, на что распределить дополнительную массу, помимо вашего багажа.
Я хотел было сказать ему, что мой багаж, в отличие от семидесяти дополнительных колонистов, не потребует увеличения на сорок процентов запасов пищи, воды, кислорода и жилых помещений на космическом корабле, а самое главное, если бы меня кто-то предупредил, что багаж не поедет со мной на борт, перед посадкой в шаттл я просто рассовал бы по карманам планшет и пару карт памяти — ни о чем другом я, в общем-то, и не жалел.
К счастью, я не совсем идиот. Бросив один взгляд на командора, я тут же решил, что обойдусь молчаливым протестом.
— Между прочим, — сказал Маршалл, — я не совсем уловил, какова ваша функция.
— Моя что? — переспросил я.
— Функция, сынок. Вот мистер Дуган — биолог. А вы кто?
И тут я усугубил свою первоначальную ошибку. Я ухмыльнулся.
— А я ваш расходник, сэр.
Маршалл не улыбнулся в ответ. Его перекосило, будто он надкусил пирожок с несвежей начинкой или ступил босой ногой в кучу навоза.
— Думаю, я мог бы и догадаться. — Он подпрыгнул на месте, ухватился за поручень, выровнял тело в нужном направлении, затем оттолкнулся руками и, перекувыркнувшись через голову, вошел в воздух, как пловец в дорожку бассейна, и заскользил к дальнему выходу из лаунж-зоны.
— Как видите, на станции недостаточно места, чтобы обеспечить каждого колониста и члена команды индивидуальной каютой, — бросил он через плечо перед тем, как выплыть в отъехавшую в сторону раздвижную дверь. — Однако во всех помещениях общего назначения развешены гамаки. Занимайте свободные; гамак будет вашим домом до погрузки на «Драккар».
Он выплыл из салона, и дверь скользнула на место.
— Ого, — сказал Дуган. — Что это было?
— Командор Маршалл исповедует унитарианство[2], — пояснила высокая брюнетка, болтавшаяся неподалеку от двери шлюза.
Дуган захлебнулся резким, лающим смехом.
— Серьезно? — Он повернулся ко мне: — Ты попал, дружище.
Я перевел взгляд с Дугана на брюнетку и сказал:
