— Итак… Ф-фух… Твои предложения?

— Давай вернемся наверх, — говорит он. — Я утоплю тебя в унитазе, потом порублю на куски в химическом душе и скормлю рециклеру по частям.

Я смотрю на него в ужасе. Он ухмыляется.

— Мне пока не до шуток, — ворчу я. — То есть совсем. Серьезно, Восьмой, что нам делать? У нас по-прежнему одна на двоих койка и один рацион. А главное, одна зарегистрированная личность. Если хоть кто-то узнает, что мы размножились…

Он пожимает плечами:

— Так ведь и обстоятельства исключительные, разве нет?

— Да, возможно… но в условиях жесткого распределения ресурсов командование вряд ли нам посочувствует. Если мы сейчас обратимся к Маршаллу, один из нас исчезнет в люке рециклера.

— Наверняка, — соглашается он. — А если попытаемся схитрить, велика вероятность, что сразу оба превратимся в питательную жижу.

Я крепко зажмуриваюсь и жду, пока сердце сперва перестает бухать молотом в груди, а потом трепыхаться пойманной птичкой, наконец возвращаясь к нормальному ритму. Когда я снова открываю глаза, Восьмой смотрит на меня с беспокойством, почти с тревогой.

— Ты как, Седьмой?

— Нормально, — говорю я, трясу головой, делаю вдох и выдох. — Все в порядке. Я, конечно, слышал выражение «смотреть смерти в лицо», но…

— Вышло слишком буквально, да?

— Точно, — говорю я. — Если Маршалл соберется скормить меня рециклеру, очень надеюсь, что у него хватит порядочности сначала меня убить.

Восьмой снова кладет руку мне на плечо:

— Я тоже на это надеюсь, брат. А пока нам нужен план действий.

— Согласен. Есть идеи?

Он запускает обе пятерни в волосы.

— Не знаю, не знаю… Нас не готовили к тому, как поступать в такой ситуации.

И то правда. Тренировки на сто процентов были посвящены умению умирать. Не помню, чтобы хоть раз речь зашла о навыках выживания.

— Слушай, — говорит он. — У нас с тобой жирная продуктовая карточка. Если ты не успел накосячить в тот период, когда не обновлялся, нам по-прежнему положены две тысячи килокалорий в день.

— Да, так и есть.

— Если мы поделим рацион пополам, то какое-то время вполне сможем протянуть. Радости мало, но с голоду не помрем.

Меня невольно передергивает.

— Тысяча килокалорий в день? Это жесть, Восьмой. Не пойдет, нужно придумать, как увеличить рацион. И как мы поступим с Берто? Ведь все вышло из-за него. Может, рассказать ему правду, надавить на чувство вины? Пусть делится с нами своей пайкой.

В глазах Восьмого мелькает сомнение.

— Можно, но я бы оставил этот вариант на крайний случай. Не припоминаю, чтобы среди колонистов Нифльхейма Берто славился альтруизмом, а вот про его отношение к мультиклонам мы ничего не знаем: а ну как он радикальный фундаменталист в этом вопросе?

— Да, умеешь ты убеждать, — замечаю я. — К тому же не забывай, что вчера вечером он бросил меня подыхать в пещере: еще один аргумент не в его в пользу.

— Тоже верно, — говорит он. — Ну хорошо. Может, тогда напишем Маршаллу заявление на увеличение рациона?

Я закатываю глаза.

— Ну да. Держи карман шире.

— Послушай, — говорит Восьмой, — когда я спускался к рециклеру, по дороге заглянул в столовую. Биомасса сейчас продается с двадцатипятипроцентной скидкой. Если не брать ничего, кроме нее, то наш рацион автоматически увеличится до тысячи двухсот пятидесяти килокалорий на каждого. Тоже не идеально, но…

— Ладно, — говорю я. — Допустим, от голода мы не умрем, во всяком случае сразу. Но это никак не решает основную проблему: нас двое. Маршалл и без того всякий раз кривится, будто наступил в дерьмо, когда ему поневоле приходится вспоминать, что в его колонии есть такой парень Микки Барнс, или иметь со мной дело. Если он что-то пронюхает, то рециклер покажется самым гуманным выходом.

Здесь стоит добавить, что командор Маршалл узнал о моих неприятностях с Дариусом Бланком примерно неделю спустя, как мы ушли с орбиты Мидгарда, взяв курс в открытый космос, и воспринял известие как личное оскорбление: будто я преступник, проникший в ряды порядочных колонистов. Присовокупите тот факт, что он исповедует религию, которая даже разовую биопечать людей из белковой массы считает мерзостью пред Господом, и вы поймете, почему уже через полминуты Маршалл пожелал вытолкнуть меня из шлюза за борт, пока не вмешалась капитан «Драккара», милейшая женщина по имени Мара Сингх, ныне возглавляющая наш инженерный отдел, и не напомнила ему, что до приземления на Нифльхейме руководство миссией осуществляет она.

Так что текущая ситуация вряд ли улучшит мнение командора обо мне.

— Да знаю я, знаю, — ворчит Восьмой. — И однако, если ты не собираешься сегодня отправиться в люк, эту проблему мы пока решить не можем, согласен?

— Да, пожалуй.

— Конечно, если ты вдруг передумаешь…

— Не суетись, Восьмой. Если передумаю, ты узнаешь об этом первым.

Он улыбается во весь рот, весело ему. А вот мне совсем нет.

— Спасибо, — говорит он. — Слушай, а как быть с Нэшей? Мы ей расскажем?

Я не могу ответить с ходу, мне нужно подумать. Мы с Нэшей вместе с того времени, когда я еще был Микки-3, и, в отличие от Берто, вчера она готова была рискнуть своей единственной жизнью, лишь бы вытащить меня из чертовой расщелины. Если и есть в колонии человек, которому мы можем довериться, так это она.

С другой стороны, если не повезет и придется предстать на суд Маршалла, я бы очень не хотел, чтобы она отправилась в рециклер вместе с нами.

— Знаешь что? — говорю я. — Давай пока оставим все между нами.

— Не вопрос, — соглашается Восьмой. — Судя по тому, как обстоят дела с момента приземления, один из нас все равно скоро умрет. Проблема решится сама собой.

М-да… А ведь он, вероятно, прав.

Кстати, о скорой смерти: вот вам история. Как-то раз, через несколько месяцев после приземления на Нифльхейме, Берто взял меня полетать. В тот день он предпочел одномоторный флиттер-разведчик с неподвижным крылом вместо тяжелых грузовых судов, на которых обычно летает. Когда мы уже поднялись в воздух и кружили над куполом, я спросил, как удалось втиснуть генератор гравитации в такой крошечный самолетик. Он повернулся ко мне с насмешливой улыбкой:

— Гравитации? Ты шутишь?

— Нет, — ответил я. — Не шучу.

Он покачал головой, прибавил обороты и начал круто набирать высоту.

— Это самолет, Микки. Мы держимся в воздухе исключительно благодаря принципу Бернулли.

Я понятия не имел, кто такой Бернулли и какие у него принципы, но услышанное мне не понравилось.

До этого момента в полете меня всегда защищала уверенность, что я окружен надежным гравитационным полем и, как бы ни сложились обстоятельства, не рухну с высоты со скоростью в сто пятьдесят метров в секунду, чтобы расколоться о землю, как спелый арбуз.

— Берто, — осторожно спросил я, — а ты не хочешь выровнять флиттер? Или, еще лучше, вернуться на базу и обменять его на что-нибудь более… устойчивое.

Он рассмеялся.

— Серьезно? Ты хоть представляешь, сколько мне пришлось льстить и уговаривать, чтобы выпросить именно флиттер? Да весь смысл в том, что на нем можно выполнять фигуры высшего пилотажа, недоступные грузовому самолету!

Я собирался возразить, что вовсе не хочу испытывать никаких трюков в воздухе, но не успел, потому что Берто сделал «бочку», и я заорал, как… как человек, которого обуял внезапный, первобытный, заставляющий позабыть всякий стыд страх смерти. Таким человеком я, впрочем, и являлся.

Думаю, именно тогда я впервые осознал: несмотря на все тренировки, на жесткую идеологическую промывку мозгов и даже неопровержимый факт, что я умирал пять раз, но до сих пор жив, — в глубине души, в ее святая святых, я не верил ни в какое бессмертие.

— Погоди-ка, — говорит Нэша, — что это за завтрак аскета?

Я давлюсь неподслащенной биомассой, черпая ее из мисочки объемом в шестьсот килокалорий, где осталась всего половина. Должен заметить, что в экономике первооткрывательских колоний калория калории рознь. На разные блюда может быть большая скидка или наценка в зависимости от того, насколько они соответствуют вашим вкусовым предпочтениям. Как и сказал Восьмой, на желе и витаминную суспензию сейчас скидка двадцать пять процентов, что означает: если я буду питаться только ими, то в течение недели-двух мне удастся поддерживать текущий вес. Нэша ест пюре из ямса и зажаренных до черноты сверчков по рецепту каджунской кухни. Они сегодня продаются по номинальной стоимости. Я видел на раздаче даже тушеные кроличьи окорочка и несколько вялых помидоров, но на них наценка в сорок пять процентов. Думаю, о подобной роскоши можно забыть, пока рядом болтается Восьмой.