— Можем пройти в дом? Не хочу кормить мошкару.

— Без проблем.

В абсолютной тишине они дошли до правого крыла таунхауса, в котором жил Литвинов. Переступив порог, направились в гостиную, по пути зажигая лампы. Николай предложил Леше выпить чай, но тот отказался. И они с грохотом присели на диван. Миронов продолжал сжимать лямку спортивной сумки, что висела на плече.

— Коль, можно я у тебя поживу какое-то время? — чуть замявшись, спросил Леша.

— Нет проблем. Поругался с родителями?

— Поругался — это мягко сказано. Меня выгнали из дома.

— То есть как?

Миронов тяжело вздохнул. Через тонкую ткань светлой кофты было видно, как вздымалась его грудь. Леша стянул с плеча сумку и отставил ее сторону. Затем, положив руки на колени и сжав пальцы в крепкий замок, уставился вперед. Его взор задержался на стеллаже с наградами, завоеванными Николаем. Он переводил взгляд с кубка на медали и наоборот, прежде чем приступить к повествованию, которое не поддавалось ему.

— Сегодня вечером я отважился на разговор с отцом и матерью, — начал Леша, сглатывая слюну, что комом образовалась в горле. — Рассказал о том, что лично застал отца за изменой, когда приходил к нему на работу. В итоге меня посчитали лжецом. Мать обижена на меня за то, что я из-за вдруг возникшей ненависти к отцу поставил под сомнение их семейные узы. А отец сердится за клевету, которой в общем-то и не было. Он поставил мне ультиматум: или я приношу ему свои извинения, или я больше не смею переступать порог нашей квартиры. Как видишь, извиняться я не собираюсь.

Николай был крайне ошарашен тем, что услышал. Его мозг будто бы отказывался воспринимать происходящее. Он всегда считал Веронику Миронову умной и гордой женщиной, которая не станет терпеть оскорбительные поступки по отношению к себе. Тем более ради мужчины. Но ошибся. В этот вечер Литвинов сделал для себя новое открытие. Оказывается, влюбленные — безумные слепцы. А любовь — проблема человеческого существования. Она постыдна, если человек не может донести ее до конца. Какой смысл кричать о любви всему миру, если не способен пронести ее через всю жизнь? Он не понимал.

Мгновение спустя Николай вымолвил:

— Можешь жить у меня столько, сколько захочешь. Я попрошу Екатерину Андреевну постелить тебе в гостевой комнате.

До вторника Леша пробыл у Коли. Его родители никак не пытались с ним связаться, словно уход сына из дома — нормальное явление. Миронову хотелось бы найти их поведению оправдание, однако после долгих раздумий он перестал пытаться. Просто не видел толку. К чему эти иллюзорные надежды? За эти дни, что Леша жил у Литвинова, он словил себя на мысли о том, как сильно он начал ненавидеть собственного отца. Чувство отвращения зародилось в нем еще в тот день, когда он застал Михаила в кабинете с коллегой. И чаша его чувств пополнилась жгучей злобой оттого, что тот выставил его лжецом. Оказавшись в таком положении, Миронов начал лучше понимать Николая, у которого вражда с собственным отцом тянулась годами.

— По-прежнему ждешь звонка от матери? — поинтересовался Коля, спускаясь по лестнице со второго этажа и заворачивая в гостиную.

Там, на диване, прокручивая телефон между пальцев, сидел Миронов. Экран его мобильника то зажигался, то погасал. Левая нога, приподнятая на носок, подрагивала от отбиваемой чечетки. Звонка от матери он действительно ждал вопреки их недомолвкам: сегодня состоится игра с «Пантерами». Обычно Вероника Миронова посещала каждую игру «Лисов», отпрашиваясь с работы на несколько часов. Но в этот раз даже не позвонила, чтобы попросить достать ей билет на матч. Николай знал, что звонка не последует, но своими догадками не рушил чужие надежды.

— Наверное, зря я это делаю. Она ведь не позвонит, — резко подскочив с дивана, бросил Леша. Его мобильник тут же переместился в задний карман джинсов, а рука скользнула по волосам, которые не были собраны в хвост.

Литвинов подошел к нему и похлопал по плечу. Он вдруг ощутил вину за то, что побудил друга раскрыть горькую правду. Возможно, если бы Леша смолчал, в семье Мироновых не было бы того разлада. Но повернуть прошлое вспять было невозможно. И пришлось пожинать плоды того, что было посеяно.

— Не кори себя за то, что сделано. Ты поступил честно во всех отношениях, даже если в глазах матери ты лжец.

— Если бы я мог вернуться в прошлое, я бы снова сказал правду. Проблема в том, что моя мать наотрез отказывается видеть очевидное. И в этой ситуации мне жаль ее. Мне непонятно, почему она не поверила мне… Неужели я где-то ошибся? — Миронов повернул голову влево, туда, где стоял Литвинов.

— Скорее, ошиблась твоя мать. Иногда мы просто боимся отпускать то, что так дорого. Человеческий мозг склонен к построению иллюзий, которые прочными корнями заседают в нашей голове. Для такой корневой системы нужен острый топор, чтобы высечь все без остатка. Как бы там ни было, я уверен, что время вылечит все.

— Хотелось бы в это верить, Коль, — прошептал Миронов. — Но, чтобы высечь ненависть к отцу, одного топора будет недостаточно, верно? — он развернул корпус и уставился на Литвинова.

Николай замер в исступлении и не знал, как на это среагировать. Язык, словно скобами, приковало к нижней челюсти, и он стал неповоротливым. Коля закусил внутреннюю часть щеки и тяжело вздохнул. Он давно не задумывался о том, как можно наладить испортившиеся отношения с отцом. Какой инструмент нужен, чтобы разрушить ту неприступную стену, что выросла между ними? И, главное, сколько на это потребуется времени? Думать об этом не хотелось: Николай всю жизнь пытался заслужить отцовскую любовь, однако не получил ровным счетом ничего хорошего. Упреки и сделки — вот, что следовало за этими попытками. Александр Юрьевич больше не заслуживал шанса.

— Убивать ненависть нужно еще в зародыше. Тогда и топора не потребуется, — ответил Литвинов после раздумий. — Если затянуть, то и бульдозер с демолятором не помогут, — пальцы непроизвольно сжались в кулаки, а костяшки побелели под натиском ногтей.

Смысл этих слов расшифровывать не пришлось: Миронов уловил суть с первого раза. Пусть и говорилось это завуалировано, но Литвинов имел в виду собственную ненависть к отцу, которую уже ничем не изгнать из его скрытой души. Она пустила корни по всему телу и срослась с непробиваемой стеной, которая когда-то была возведена по наитию. Леша поднял глаза на Колю, словно надеялся прочесть в них еще что-то, но Литвинов отвел взгляд в сторону. Откровенностей на сегодня было достаточно.

— Скоро игра. Нам пора выдвигаться, — проронил Николай, глядя в окно.

Там, во дворе, садовник выравнивал верхушки деренов, которые осенью стали еще более привлекательными: листья постепенно меняли окрас с зеленого на желтый и бордовый, а на каких-то кустах белыми бусинами висели мелкие ягоды. Массивные ножницы в его сморщенных ладонях отсекали ненужные отростки. Садовник делал это так бодро и энергично, словно выполнение такой работы не составляло большого труда. И Коля подумал о том, как было бы хорошо, если бы и в жизни от всего непрошеного, что балластом тянет вниз, можно было избавиться также мгновенно.

Николай простоял так около минуты, прежде чем развернуться и молча направиться к выходу. Он пытался отогнать навязчивые мысли, что незваным гостем оказались у него в голове: играть против «Пантер» нужно было на трезвый ум. Тумблер, отвечающий за отключение эмоций, справлялся с этим превосходно. Хотя, сколько себя помнил Николай, этот рычаг практически всегда находился в одном и том же положении: нейтральном, на границе положительных и отрицательных эмоций. И внутренний переключатель менял свое направление только в двух случаях: ссоры с отцом и победы в матче. В иных ситуациях Литвинов не чувствовал ничего.

Оказавшись за порогом со спортивной сумкой на плече, Николай притормозил и оглянулся назад, чтобы узнать, идет ли Леша за ним. Ощутив легкий толчок в плечо и дыхание в затылок, он двинулся дальше, к мазерати, которую уже подготовили к поездке и выгнали к воротам. По пути к машине им встретился Александр Юрьевич. Минск охватили деньки бабьего лета и слепящего солнца, и он решил поработать в беседке. На сегодня у него не было встреч или документов на подпись, поэтому над проектами Литвинов-старший надумал поработать из дома. Завидев вдалеке Колю и Лешу, Александр Юрьевич выкрикнул: