— Как это понимать? — с гневом выпалил Александр Юрьевич, когда Николай показался на горизонте.

— Воспринимай это как неудачную выездную серию, — спокойно ответил Коля, подойдя ближе к отцу и заглядывая тому в глаза.

— Три проигрыша из четырех матчей!

— Мы не роботы, чтобы выигрывать каждый раз, как тебе этого хочется. Ты никогда не принимал во внимание человеческий фактор.

— Бездари! И куда ты только тратишь свои ресурсы? На команду, которая болтается на дне турнирной таблицы?

— Ты несправедлив.

— А ты упертый! «Лисы» тебе больше не команда! — кулак Александра Юрьевича ударился о стену.

— А какая команда по мне, м? В КХЛ только «Лисы» представляют нашу страну. Вряд ли ты спустишь меня с цепи, на которую посадил, и отправишь в Москву или Питер.

— Я не сажал тебя на цепь! Следи за словами! — Литвинов-старший оскалился, и в секундной тишине был уловим скрежет его зубов.

— А как называется то, что происходит между нами? Здоровые детско-родительские отношения?

Николай заметил, как пальцы Александра Юрьевича сжались в кулаки. Но не подал виду. Тот часто так делал, когда гнев овладевал им. То, что произошло дальше, Коля никак не ожидал. Литвинов-старший до того разозлился, что сдержать себя было сложно. Он замахнулся и впечатал кулак в щеку сына. Николай пошатнулся от молниеносного удара. Обида огромным комом встала в горле. Внутри все кричало от несправедливости. Но снаружи ни один мускул не шевельнулся.

— Твой метод кнута и пряника работает отвратительно, — выпалил Коля, приложив руку к саднящей от удара скуле. — И после этого ты думаешь, что не сажал меня на цепь.

— Месяц. Ваши позорные матчи я терплю лишь один месяц. Если вы не подниметесь хотя бы на двенадцатое место в таблице, ты распрощаешься с хоккеем навсегда. И тебя уже ничего не спасет.

I can't tell you what it really is,

Я не могу сказать, что же это на самом деле,

I can only tell you what it feels like,

Могу лишь сказать, каково чувствовать это,

And right now it's a steel knife in my windpipe,

Сейчас у меня словно стальной нож в горле,

I can't breathe, but I still fight while I can fight,

Я не могу дышать, но буду бороться, сколько смогу.

Почти всю ночь Николай не сомкнул глаз: бессонница взяла его в свой плен. Он то лежал на кровати в домашней одежде, то подходил к окну и наблюдал за тем, как ночь окутала их сад, то брал в руки третий том «Война и мир» Льва Толстого в старинном переплете. Звезды то зажигались ярким светом, то потухали, как спичка. Мысли беспорядочно крутились у него в голове. Скула саднила от отцовского удара и становилась напоминанием его бессилия. Как бы Коля ни старался, противостоять Александру Юрьевичу становилось все тяжелее. Любая просадка в турнирной таблице злила отца и отторгала Николая от мечты.

Уснуть удалось только к трем часам ночи. Однако с полноценным отдыхом это нельзя было отождествлять: Литвинов крутился на кровати и открывал веки каждые десять минут. Из головы по-прежнему не выходил поступок Александра Юрьевича. Слово. Размах кулака. Удар в скулу. Ультиматум. Ощущение собственной ничтожности. Из-за этого воспоминания, вспышками мерцающего даже во сне, в пять утра Николай подорвался с места. Упершись ладонями в матрас, взглянул в панорамное окно, завешенное полупрозрачным тюлем. Ночная мгла постепенно растворялась в первых признаках рассвета. Он спрыгнул с кровати и спустился по лестнице на первый этаж. Бег на дорожке — это то, что всегда помогало ему собраться воедино и абстрагироваться от триггерной ситуации.

Переодеваться из ночных черных штанов и темно-синей футболки в спортивную одежду Коля не стал. Сбросить запущенный мыслительный процесс и прийти к заводским настройкам хотелось прямо сейчас. Он погрузил ноги в кроссовки и направился в сторону беговой дорожки. Отрегулировав ее наклон, стал на ленту. Палец потянулся к таблу с большим количеством кнопок и с натиском нажал на «Старт». Лента медленно пришла в движение, и постепенно Коля набирал скорость, переходя с шага на бег. Каждое приземление ног на беговую ленту отдавалось громким звоном в ушах, и, если бы полотно было мягким, то на нем бесспорно остались бы вмятины: с такой силой Литвинов ступал на него.

Слово. Размах кулака. Удар в скулу. Ультиматум. Ощущение собственной ничтожности.

Крепко зажмурив веки, Николай прибавил скорость. Он снова мчался без остановки, как в ту ночь, когда «Лисы» проиграли стартовый матч в сезоне. Только вот он больше не надеялся на отцовскую любовь. Колю испепеляло чувство ненависти и отвращения к нему, единственному родителю. К тому, кто поднял на него руку во второй раз. И на этот раз массивный кулак все же отпечатался на его лице. Разве нормальные родители так поступают?

Николай бежал и бежал, пока дыхательные пути не сковало алюминиевым обручем. Широко распахнув веки, он уставился перед собой. В глазах от интенсивной нагрузки замелькали сине-зеленые мушки. Со лба стекали капельки пота, солоноватый вкус которых ощущался на искусанных губах. Мышцы заныли, но Коле не впервой. Вслепую кликнув по таблу, он остановил движение ленты и спрыгнул с беговой дорожки.

За окном уже рассвело. Значит, Коля провел на беговой дорожке около полутора часов. Внутренний циферблат явно сломался, ведь по собственным ощущениям Николай пробыл в тренажерном зале гораздо меньше. Отдышавшись, он направился в душевую, что была сопряжена с тренажерной комнатой. Горячая вода омыла пот, и солоноватый привкус больше не чувствовался на губах. Шампунь, нанесенный на волосы, превратился в обильную пену, что стала стекать вниз и попадала в глаза. Веки вмиг защипало, однако Коля отмахнулся рукой, обильно промыв глаза водой. Разве это боль? Нет.

Выйдя из душа, Литвинов подошел к пенальному шкафу, в котором было пару сменных вещей. Вытащив оттуда свежую белую футболку и серые штаны, облачился в одежду. Подошел к раковине. Стоя у зеркала в ванной комнате, Николай взглянул в свое отражение. От горячей воды образовался пар, а зеркало запотело, и он кулаком стер влагу. Оперся руками о серую раковину и осмотрел припухшую скулу через зеркало. Кожа была стерта, а вокруг недавнего удара образовались кровоподтеки. Николай потянулся к тумбочке, что была под раковиной, и выудил оттуда лейкопластырь телесного цвета. Вскрыв рывком упаковку, приклеил пластырь на рану. Заглянул в зеркало: если несильно присматриваться, то и незаметно. Пару раз Коля легким нажимом подушечек пальцев коснулся пластыря, чтобы убедиться, что он приклеился. Для проверки Литвинов снова обратился к зеркалу.

Внимание приковали глаза цвета морской глубины. Такие же, как у матери. На мгновение Николай унесся в детство, когда ему было четыре. Палящее солнце в жарком июле. Мощеная камнем дорога. Коля садится на трехколесный велосипед, который только что выкатился из магазина. Рядом идет Вета. Собирает золотистые локоны в тугой хвост: уж очень порывистый ветер. Николай разгоняется и что есть мочи несется по дорожке вперед, объезжая прогуливающихся людей. Подхватив задор, он сильнее и сильнее крутит педали, вовсе не оглядываясь назад. Коля теряется в бесконечном людском потоке. Останавливается и потухшими глазами выискивает Вету. В груди зарождается щемящее чувство тревоги. Он потерялся. Но плакать нельзя, хоть руки и губы подрагивают от страха. Отец бы непременно пристыдил его за это. Коля откатывает велосипед в сторону и продолжает оглядываться по сторонам. Там, пробиваясь сквозь толпу, бежит всклокоченная Вета. Заметив сына, она немного успокаивается, подбегает к нему, падает на колени и обхватывает руками его лицо. «Ты напугал меня. Но не потерял надежду быть найденным. Мальчик мой, запомни, чтобы ни случилось, всегда карабкайся вверх, даже если будет казаться, что все пути отрезаны».

— Даже если будет казаться, что все пути отрезаны, — вцепившись пальцами в раковину, прошептал Николай. К горлу снова подступил ком. Воспоминание о матери оказалось болезненным.