Николай жил вместе с отцом в таунхаусе, разделенном на две части. В первой половине жил его отец, а во второй — он сам. Общая зона находилась на первом этаже, в месте столкновения двух половин. Здание представляло собой верхушку буквы Т, внутри которой был выход во внутренний двор, к бассейну и зоне отдыха. Фасад таунхауса не отличался разнообразной цветовой гаммой: серые стены в сочетании с коричневой облицовкой стеклянных окон и дверей. Наружная часть таунхауса была полностью защищена от людских глаз, а внутренняя — полностью застеклена. Территория внутреннего фасада, помимо расположения на ней летней террасы и бассейна, была озеленена низкорослыми кустарниками. Николай любил проводить там большую часть своего свободного времени.

Ступая по территории таунхауса, Литвинов хотел было заглянуть к отцу, чтобы поздороваться, но задумался и уже успел завернуть в свое крыло. Он знал, что отец сегодня не поехал на работу, так как была суббота, а потому вполне мог детально посмотреть матч в исполнении своего сына. Александр Литвинов не питал страсти к хоккею. Это было чистой правдой. Его под дулом пистолета не загнать на ледовую арену, если того не требуют обстоятельства. Однако за играми сына следил. Не потому, что испытывал удовольствие, а потому, что преследовал в этом свой интерес.

Отворив стеклянную дверь, Николай переступил порог и бросил сумку на кушетку, стоявшую у входа. Не снимая обуви, завернул на кухню, чтобы выпить воды с кусочками льда, однако по пути наткнулся на отца. Александр Юрьевич поджидал сына в гостиной, расположившись на диване, что был возле лестницы. Его широкая спина была выпрямлена, а сам он держал в руках планшет с открытой сводкой спортивных новостей. Он не оборачивался, но шаги за спиной слышал.

— Привет, — вымолвил Николай, обогнув белый кожаный диван. Садится он не собирался.

Литвинов старший медленно перевел взор на сына, отложив планшет на стеклянный журнальный стол, стоявший поодаль дивана. Отец испытующе смотрел на него, ожидая разъяснений. Безмолвие охватило гостиную. Сквозь приоткрытую дверь, ведущую во двор, попадал ветер, заставляя листья монстеры трепыхаться. Взор Александра Юрьевича был сверлящим, словно он хотел пробурить скважину в голове сына. Однако Николаю ничего не хотелось говорить. Подобные разговоры для него были сущей пыткой.

С самого детства Николаю твердили, что он должен быть лучшим во всем: в учебе, в спорте, в карьере. И он не противился этому, потому что сознавал, что только повиновением может заслужить любовь своего отца, который был скуп на эмоции. Кроме отца у него не было никого. Его мать оставила их, когда Николаю было пять лет. Она не сумела выдержать сложный характер Литвинова старшего. Была слишком слаба, чтобы не воспринимать сыплющиеся на нее укоры. Он уже и не вспомнит детали того злосчастного вечера, потому что был слишком мал. Он хотел узнать, что же тогда произошло, но отец пресекал любую его попытку завести разговор на эту тему. После трех фиаско он уже и не пытался.

— Не хочешь сам — я начну разговор. Объясни, пожалуйста, как вы умудрились проиграть стартовый матч? — гнусавым голосом спросил Александр Юрьевич.

Николай хотел сначала отвернуться лицом к панорамному окну, чтобы не сталкиваться с холодным взглядом отца, но не смог пошевелить корпусом. Он вдруг вспомнил, что в разговорах отец не любил, когда собеседник поворачивался к нему спиной. Потому остался в том же положении, только нервно поджал пальцы и губы.

— Так вышло. Это наша первая игра в новой лиге. Мы старались победить. Ты это знаешь. Нам не хватило лишь нескольких секунд, чтобы выйти в овертайм, — сухо ответил Николай. Он уже давно научился достойно держаться в таких разговорах.

— Знаю, так как видел. Только вот не понял, почему ты распластался на льду вместо того, чтобы подняться и достойно доиграть, — Александр Юрьевич откашлялся и встал с дивана.

Подняться с дивана Литвинову старшему удалось не быстро. Виной тому был возраст и низкая физическая активность. В свои пятьдесят лет Александр Юрьевич обладал характерной возрастной полнотой. Личный врач давно рекомендовал ему заняться легкими физическими активностями: ходьбой с палками или плаванием. Но Литвинов старший никак не находил на это время: он постоянно занимался делами НИС-групп. Оказавшись на ногах, Александр Юрьевич подошел к сыну и заглянул ему в лицо. Голубые глаза изучающе смотрели на его седину.

— Я все еще ожидаю от тебя объяснений. Но ты молчишь, сын.

— Мне нечего сказать. Я знаю свою ошибку. Но повернуть время вспять мне не под силу.

Губы Александра Юрьевича расплылись в ухмылке. Он посмотрел на сына и увидел в нем молодого себя. Непоколебимого, стойкого, дерзкого и местами заносчивого. Николай определенно унаследовал большую часть его черт. Это отрицать Литвинов старший никак не мог. Их разговоры довольно часто накалялись из-за одинакового темперамента, когда они находились наедине. Если в общественных местах Николай и слова плохого не мог сказать про отца, чтобы пресса не написала ничего гадкого, то дома всегда предпочитал отстаивать свою точку зрения и спорить.

— Ты понимаешь, что это не тот разговор, в котором ты можешь показывать характер? Я в два счета могу забрать у тебя хоккей.

— Ты не посмеешь, — крепко сжав пальцы в кулаки, процедил Николай. В секундной тишине был уловим скрежет его зубов.

Александр Юрьевич положил руку на плечо сына и приблизился к его уху. Он слышал, как прерывисто дышал Николай, и ухмыльнулся, ведь знал, что задел сына за живое. С силой сжав его плечо, Литвинов старший прошептал:

— По условиям нашего договора еще как смею.

Николай отстранился от отца и увеличил дистанцию между ними. Манипуляции отца привели его в бешенство. И он с трудом сдерживался, чтобы не разнести собственную гостиную. Литвинов окинул взглядом периметр комнаты. Остановил взор на стеллаже, тянущемся вдоль серой стены. Там, на полке, стояли фотографии команды и награды, которые они завоевали в МХЛ. Там была вся его жизнь, точнее, единственная отдушина в ней. Глядя на медали и кубки, Николай вдруг ощутил, как горло сковала невидимая петля, которую набросил ему на шею его отец. Почувствовал, будто бы эта петля сужается, а невидимый стул, на котором он стоит, вдруг выбивается отцом из-под ног. Александр Юрьевич одной фразой выбил то равновесие, которое было у Николая. И вот он уже жадно глотал воздух, пытаясь выбраться из душащей его петли.

— Я не нарушаю условий нашего договора. Один матч — это не повод перечеркнуть мою спортивную карьеру и закрыть меня в своей клетке.

— Но отличная предпосылка для этого.

Разговор с отцом привел Николая в смятение. Он с минуту стоял на месте в полном безмолвии. Быть может, ему и хотелось ответить на угрозу отца. Однако обстановка была накалена до предела, потому Николай попросту смолчал. Вместо остроты, которая так и норовила сорваться с его губ, качнул головой и потер переносицу. Из его уст вырвался нервный смешок. Он обогнул отца, чуть задев того плечом, и направился к лестнице, ведущей на второй этаж. Сейчас Николай желал только одного: побыть наедине со своими мыслями.

Александр Юрьевич не стал останавливать своего сына, так как знал, что тот его услышал, и сознавал, что заставил того призадуматься. Развернул корпус на сто восемьдесят градусов и посмотрел Николаю вслед. Затем подобрал планшет с журнального столика и неспешным шагом покинул левое крыло таунхауса, скрывшись до позднего вечера в своем кабинете.

Поднявшись на второй этаж, Николай оказался в холле, который ветвился в трех направлениях. Справа была дверь в гостевую комнату, слева — в его собственную, прямо перед ним — на летний балкон. Гостевая комната практически всегда пустовала, так как с ночевкой у Николая никто не оставался. Разве что пару раз Леша Миронов находил у него ночлег, когда ссорился с родителями. Литвинов предпочитал больше находиться в своей комнате, которая по размерам, несомненно, превосходила гостевую. Точной площади ему не было известно. Однако пространства было достаточно, чтобы вместить гардеробную и ванную внутри.