Опасности, которые он пережил в течение первой части своего царствования, сложные интриги, показавшие ему людей в их настоящем свете, заставили его очень быстро созреть. Его «завещание» 1190 г., которое он продиктовал, имея двадцать пять лет от роду, является делом вполне зрелого и владеющего собой политика. Наконец, крестовый поход, знакомство с миром средиземноморским и восточным довершили его развитие. Мне кажется, что историки не поняли, какое огромное значение имело в этом отношении его двухмесячное путешествие по Италии (октябрь — декабрь 1191 г.). Он увидел Рим с его памятниками, узнал, что такое папская курия, которую он тщетно старался склонить на свою сторону: он мог оценить ее осторожность, хитрость и трудность извлечь из нее какую-нибудь пользу. Он видел большие итальянские республики, как Сиена и Милан, где горожане так могущественны. В Милане он имел свидание с гордым императором Генрихом VI[440]. Но эти годы усиленного формирования, а также серьезная болезнь, которой он страдал в Сирии, изнурили его нервную систему. Он вернулся во Францию физически ослабевшим, лысым, кривым, нервно больным, подверженным неосновательным страхам. Он серьезно верил в то, что Ричард Львиное Сердце хотел его убить. Это состояние неврастении было острым в то время, когда он женился на Изамбуре Датской в 1193 г.; он был бледен и дрожал, когда происходила церемония коронации королевы и не мог закончить обряд венчания[441]. И однако ничто не могло сломить его моральные силы; Ричард и Иоанн Безземельный никогда не находили его ослабевшим.
Как бы рано он ни созрел, все же в первые четыре-пять лет его царствования управляли, очевидно, его родственники и, советники. После смерти Сугерия (13 января 1151 г.)[442] и ухода тамплиера Тьерри Галерана (около 1163 г.)[443], в окружении Людовика VII не появлялось ни одного выдающегося государственного человека. Можно было думать, что настало время посредственностей, когда Людовик при приближении смерти поручил оберегать молодого короля пустому и непостоянному графу Фландрии, Филиппу Эльзасскому; граф, окруженный блестящим рыцарством, держал королевский меч во время церемонии коронования и выступал в качестве «опекуна», к великому неудовольствию королевы Адели и ее братьев[444]. Шампанцы, однако, скоро взяли верх; на их стороне была очень влиятельная семья советников, Клеманы, мелкие сеньоры из Гатинэ, которые, по-видимому, руководили администрацией в эти критические годы[445]. Около 1184 г. это руководство перешло к Вильгельму Белорукому, Реймскому архиепископу, брату королевы Адели[446]. Во время крестового похода он вместе с королевой Аделью исполнял обязанности «вице-короля»; Филипп-Август в своем завещании 1190 г. поручил именно им заботу о том, чтобы устраивать раз в четыре месяца прием для «выслушивания и разрешения жалоб людей королевства». В этом же документе, рядом с двумя регентами, упоминаются Бернард, Гранмонский приор, Вильгельм де Гарланд, Петр Маршал, клерк Адам и шесть парижских горожан; правительственный персонал набирается в эту эпоху и долго еще будет набираться из мелких сеньоров, клириков, разночинцев Иль-де-Франса и Орлеане. Мы очень мало знаем о них. Мы видим только, что Филипп-Август, возмужав, сумел использовать их компетентность и преданность, требуя в то же время, чтобы его держали в курсе дел и советовались с ним, даже когда он был далекой Клерк Адам был его сборщиком государственных доходов, приор Бернард — советником по религиозным делам[447].
Что же касается пяти высших должностей, относительно которых можно было бы опасаться, что ими завладеют люди, способные вызвать подозрения в короле, то Филипп-Август должность канцлера те замещал с 1185 г., а должность сенешала Франции упразднил после смерти своего дяди Тибо Блуаского, занимавшего ее. На остальные он назначил доверенных людей, взятых им из Бовэзи: мелких графов Болтонского и Клермонского, Дрё де Мелло, сеньоров Санлиса[448].
Вокруг этих лиц группировалась «Курия короля», то украшенная баронами и прелатами, случайно приезжавшими или созываемыми на собрание, то сведенная лишь к составу постоянных чиновников. Мы уже описали ее. В течение XII в. она мало изменилась. Здесь не было ничего подобного удивительным успехам в области администрации, финансов, суда, достигнутым по ту сторону Ламанша. Франция отставала на сто лет.
Однако три важные черты отмечают развитие Curia regis. Прежде всего в ней разбирают крупные тяжбы: епископы привлекают к суду герцогов, и графов или какую-нибудь коммуну; так, в 1153 г. епископ Лангрский судится в курии с герцогом Бургундским; в 1165 г. аббат Везелэ — с графом Неверским; в 1190 г. епископ Нуайона — с его горожанами.
С другой стороны, допускают, чтобы дела расследовались и велись профессиональными юристами, как «jurisperitus Мainerius», и случается, что в присутствии баронов произнесение приговора передается именно этим специалистам; прибавим, что «Дворец» Старого Города (Palais de la Cité) в Париже становится главным судебным центром[449]. Наконец, часто устраиваются имеющею важное значение собрания курии[450], и при Людовике VII они нередко играют решающую роль в вопросе организации крестового похода или ведения воины с Англией. Несомненно, указы общего характера, исходившие от этих собраний, как, например, указ 1155 г. об установлении мира на десять лет в, интересах церкви и народа[451], не имели никакого практического значения; и только те, которые относились к крестовым походам, были применены на деле. Но было важно то, что король получал для своих больших предприятий, как и для своих судебных приговоров, одобрение своих баронов, и епископов; без них он ничего не мог сделать[452]. Видя, что король Людовик VII необдуманно ввязывается в войну с Жоффруа Плантагенетом, Сугерий пишет ему:
«Подождите до того времени, когда вы будете иметь мнение ваших верных епископов и баронов, которые в силу преданности, которой они обязаны королевству и короне, помогут вам всеми своими силами сделать то, что они вам внушат».
Этот текст ясно указывает на ту выгоду, которую доставляло Капетингам их феодальное право требовать совета у баронов. Свою моральную силу перед церковью и народом Людовик VII и Филипп-Август получали, без сомнения, от помазания на царство и от монархической традиции, но по отношению к баронам они ее заимствовали из своего звания сюзерена. И мы увидим, как Филипп извлекает решительную выгоду из своей феодальной прерогативы. Curia, именно в силу своего феодального характера, делается в его руках опасным орудием.
Что же касается силы материальной, то ее король черпал все еще, главным образом, из своего домена. Людовик VII упустил Аквитанию и ничего не присоединил. Но Филипп уже в первые годы своего царствования наверстал потерянное время. Не говоря уже о нормандских и бэррийских кастелянствах, которые, как мы это увидим, он вырвал у Плантагенетов, он приобрел Артуа благодаря своей женитьбе на Изабелле Геннегауской; а также графство Амьенское, Мондидье, Руа и Перонну. Королевское кастелянство Монтреиль-сюр-Мэр, до тех пор изолированное, оказалось, таким образом, примыкающим к домену, и у королевской власти явились виды на Ламанш[453]. Наконец, в управлении доменом произведено было капитальное нововведение. В течение более чем столетия домен эксплуатировали и им управляли право. Королевский прево обычно владел своей должностью как леном, и стремился сделать ее наследственной; он эксплуатировал королевские земли, собирал доходы, арестовывал и судил преступников, командовал королевским замком в городе, собирал феодальное войско. Некоторые прево уже были проникнуты тем агрессивным и властным духом королевского чиновника, который впоследствии приведет мало-помалу к разложению феодальной организации[454]. Но прево приносили еще больше вреда, чем пользы, своими грабительскими инстинктами и жестокостью, которые выводили из себя церковь, горожан и крестьян; их управление, часто подозрительное, их строптивость беспокоили королевских советников, которые лишь изредка совершали объезды для посещения отдаленных превотств[455].
