Точно так же и пресловутый «мир герцога Нормандии», о котором хронисты говорили с восхищением, не имел абсолютного характера и должен был приспособляться к нравам, буйность которых везде была ужасная[99]. Право мести, кровопролитные ссоры, частные войны лишь несколько затруднялись ограничениями, а именно «божьим перемирием», которое предписывала церковь, поддерживаемая герцогом, и целым рядом изъятий, которые герцоги всячески старались умножить: запрещением нападать на того, кто пашет землю, или является по призыву своего сеньора; запрещением носить оружие в лесу; запрещением тому, кто собирается мстить, вызывать своего противника в таком снаряжении, как на войну, со знаменем и рогом, что позволяет собрать своих сторонников; запрещением брать в плен и т. д.[100]. Но замечательно то, что герцог обладает силой, необходимой для того, чтобы заставить уважать эти предписания. Нигде не преследовался так разбой. Уважение к «герцогскому миру» поддерживалось чиновниками, равных которым не было и в королевском домене до учреждения бальи, а именно виконтами. Они не были простыми доманиальными агентами, которым поручалось собирать доходы своего господина и устраивать маленькие местные курии; виконты были даже в землях графов; они управляли округом, по своим размерам подобным маленькому английскому графству, и находились в постоянных сношениях с Caria ducis.

Герцогская курия, о которой мы, впрочем, имеем очень мало сведений, была очень похожа на курию Капетингов. В ней мы видим тех же должностных лиц, тог же изменчивый личный состав епископов и баронов; у нее та же компетенция, тот же характер. Под формой торжественного собрания, которую она время от времени вновь получала, курия, казалось, была собранием то судей, воинов или политических советников, то полусобором, на том же основании, как и курия какого-нибудь Роберта Благочестивого. Так, в смешанном собрании в Лиль бонне в 1080 г. Вильгельм, окруженный своими светскими и духовными вассалами, подтверждает уж давно существовавшие кутюмы относительно юрисдикции церкви.

И в самом деле, в пределах своего герцогства Вильгельм является господином духовенства в такой же мере, и даже большей, как и Капетинг в епархиях, зависящих от короны. Не только его курия устанавливает компетенцию церковного суда, но он вмешивается в случае, если какой-нибудь приговор кажется ему недостаточно обоснованным. Он деятельно оберегает богатства монастырей и соборов. Фактически им назначаются епископы и аббаты главных монастырей. При этом он не злоупотребляет своей властью для того, чтобы навязывать недостойные свои креатуры:, в среде высшего духовенства он находит своих политических советников и хочет, чтобы они были умными и образованными; он благоприятствует делу реформы, над которой трудится великий советник пап Гильдебранд, будущий Григорий VII; в свою очередь и папы готовы поддерживать его самые честолюбивые замыслы.

Капетингам XI в. недоставало надежного войска и денег. У герцога Нормандии, без сомнения, еще не было искусного финансового управления, но он имел привилегию исключительного права чеканить монету и располагал большим количеством денег. Наконец, у него были превосходные стрелки из лука и конница, которая была одной из лучших в Европе. Никакая другая область в королевстве не имела более храбрых и беспокойных воинов. У этих потомков пиратов еще держался дух викингов с их страстью к приключениям, и герцоги с трудом удерживали их от слишком многочисленных эмиграций в те страны, где дрались: в Испанию, в Италию, на Восток. О многих нормандских рыцарях Вильгельм мог сказать то, что он сказал о Бодри, сыне Николая: «Я отнял у «него все земли в наказание за то, что он ушел без моего позволения в Испанию… Я не думаю, чтобы можно было найти в войске лучшего рыцаря, но он непостоянен, расточителен и все свое время проводит в том, что рыщет по разным странам».

Таково было Княжество, маленькое, но грозное, из которого должны были выйти новые завоеватели Англии. Если мы хотим объяснить себе, почему они так быстро овладели англо-саксонским королевством и переделали его, то мы не должны упускать из виду ни результатов политики Вильгельма Незаконнорожденного и его предшественников в их собственном герцогстве, ни юной силы и отваги нормандцев. Здесь кстати вспомнить один прецедент[101], который ярко освещает героизм этих великих флибустьеров и в то же время их политический ум и над которым должен был задуматься Вильгельм Незаконнорожденный. В течение сорока лет, которые предшествовали завоеванию. Англии, небольшие шайки норманнов водворились в Южной Италии, живя ремеслом наемников или разбойничьими предприятиями, а затем основывая маленькие княжества. Их победа над войсками папы в 1053 г. ясно показала их силу. Но нормандские вожди были слишком сообразительны для того, чтобы ссориться с папой. Роберт Гвискар, что значит Хитрый, принес оммаж Николаю II, объявив себя «милостью бога и св. Петра герцогом Апулии и Калабрии, а с их помощью и Сицилии». Это произошло в 1059 г., за семь лет до того, как Вильгельм высадился в Англии со знаменем, освященным папой.

В Южной Италии и в Сицилии, где они нашли латинян, греков, мусульман, причудливый конгломерат нагроможденных одна на другую религий, традиций римских, византийских и восточных, в этой стране норманны принялись создавать государство, которое в половине XII в. стало самым богатым и самым сильным на западе. И это не было простым совпадением, что они ввели в Обеих Сицилиях те самые принципы власти, которые нормандские герцоги применяли у себя и внедрили в Англии. Везде, куда они шли, норманны приносили с собой известные навыки управления. К тому же есть указание на то, что от севера до юга Европы они старались поддерживать сношения друг с другом: они заимствовали из одного королевства в другое методы управления, которые были им открыты. Среди рыцарского общества, грубого и наивного, норманны не ограничивались тем, что раздавали добрые удары меча. Они размышляли: они уже обладали юридическим умом. Они являлись в эту эпоху народом, одаренным способностью господствовать.

В 1066 г.[102] основателю современной английской монархии Вильгельму Незаконнорожденному исполнилось тридцать восемь лет[103]. Этот толстый лысый человек, с руками атлета:, с суровым лицом, холодный гнев которого наводил страх, не любил ничего, кроме политики, войны и охоты[104]. Он был воздержан и целомудрен, с молчаливым, рассудительным и упрямым характером, способный долго и втихомолку предводить какой-нибудь план и выжидать случая. Молодость его была тяжелой и полной опасностей. В течение двадцати лет он был бесспорным властелином Нормандии. Он даже отнял прекрасную Мэнскую область у могущественной анжуйской династии. Но главной его заботой было унаследовать Англию. Он без всякого сомнения с давних пор подготовлял ее присоединение. Многие события в политической жизни Англии с 1042 г. по 1066 г. кажутся темными и странными, если, как это обычно делают историки, бояться предположить существование этой тайной работы; и все становится ясным, если ее допустить.

Могущественная англо-датская династия, основанная С венном и Кнутом Великим, была эфемерной; в течение тридцати лет (от 1013 до 1042 г.) ее силы истощились[105]. Гартакнут-эпилептик, ввиду приближающейся смерти, согласился на то, чтобы его соправителем сделали законного наследника англо-саксонских королей, Эдуарда, который был воспитан при нормандском дворе[106]. Скоро после этого Гартакнут умер (8 июни 1042 г.). Эдуард являлся для Вильгельма Незаконнорожденного очень легкой добычей; очень благочестивый и с вялым темпераментом, до такой степени вялым, что живя бок-о-бок с женой он мог оставаться девственником, «Исповедник», почитаемый за святого, как король был совершенно ничтожен. Обычно он позволял руководить собой людям, явившимся с материка. Во время его царствования в курии появляется нормандский административный персонал; должности были приблизительно такие же, как и во Франции[107]. Уже водворяются знатные нормандцы, строят себе замки и возбуждают среди населения недовольство своими вымогательствами и насилиями; нормандское духовенство начинает забирать в свои руки епископства; даже кентерберийское архиепископство предоставляется Роберту Шампару; этот Роберт Шампар только что сложил аббатский посох Жюмьежа, знаменитого монастыря, обогащаемого и покровительствуемого герцогами; как не видеть в этом происки Вильгельма? Он начинал уже господствовать над английской церковью посредством своих креатур. Наконец, зять Эдуарда Исповедника, Евстахий, граф булонский, самый наглый и самый ненавистный из втершихся «Welches»[108], разве он не был другом и соумышленником герцога нормандского? Во всяком случае он должен был быть его помощником в день Гастингса. Нам кажется несомненным, что все эти чужеземцы уже работали в интересах Вильгельма Незаконнорожденного.