Как надо понимать эту эволюцию и каковы были ее причины? Нам говорят: «Королевская власть сконцентрировалась». Но к этому ее привело ее бездействие, а не обдуманное решение. Сонливый Филипп I был не из тех, которые имеют свою программу и выполняют ее. Случаи собрать вокруг себя герцогов и графов он пропускал. Самым естественным поводом для этого была в те времена война. И в начале своего царствования, именно в 1071 г., Филипп не преминул потребовать исполнения феодальной военной службы (ost); единственное собрание этого царствовании, когда мы видим его окруженным большим числом графов, состоялось в 1077 г., в то время, когда Вильгельм Завоеватель, после тщетной попытки установить свою власть сюзерена над Бретанью (осада Доля в октябре 1076 г.), принужден был пойти на сделку и заключить мир с Филиппом; граф Пуатье, в частности, потрудился явиться, чтобы присутствовать на этом собрании, имевшем место в Орлеане; он, по-видимому, поддерживал короля против Вильгельма Завоевателя. Но в дальнейшем Филипп уже больше не пытался становиться во главе своей знати, чтобы устранить англо-нормандскую опасность. А между тем он мог извлечь выгоду из интриг и честолюбия Роберта Куртегеза, сына Завоевателя и брата Вильгельма Рыжего и Генриха I. Он и его сын Людовик Толстый упустили самый прекрасный случай отделить Нормандию от Англии. Филипп хорошо понимал, какой политике надо было: бы следовать, но для этого пришлось бы вступать в переговоры, возбуждать недоверие графов Фландрского и Анжуйского, составлять феодальную коалицию против этого англо-нормандского короля, притязания которого причиняли столько беспокойства. И апатия Филиппа не допустила его до этого[167].

Такую же беспечность он проявлял почти всегда и в делах внутренней политики. Он даже не требовал оммажа от своих крупных вассалов. Королевский суд он производил почти только в своем домене или же в тех случаях, когда один из тяжущихся пребывал в нем. Он мог бы послужить делу общественного мира, если бы присоединился, подобно Вильгельму Завоевателю, к усилиям пап заставить уважать «мир божий» и «перемирие божье». Но он и не думал об этом[168]. Нечего и говорить, что его законодательная деятельность сводилась к нулю, как и у его предшественников. Из ста семидесяти двух подлинных хартий, составляющих собрание актов Филиппа I, сто семьдесят относятся к мелким мероприятиям, принятым в интересах церквей или регулирующим вопросы, которые их касаются; только одна единственная свидетельствует об остатке уважения со стороны баронов по отношению к королевской власти[169]. Курия его опустела, и вследствие этого люди, окружавшие короля, монополизировали обязанности его советников. Уверяют, что такая перемена была благоприятной для интересов королевской власти. Я в этом вовсе не уверен. В эпоху, когда французский феодальный строй, имевший во времена Гуго и Роберта Благочестивого еще смутные очертания и не вполне развившийся, успел уже привести к наследственности ленов[170] и независимости феодальных правительств, — в такую эпоху король мог восстановить свой авторитет, лишь поддерживая тесную связь со своими вассалами и извлекая всю возможную выгоду из своего положения верховного сюзерена. И только столетие спустя королевская власть догадалась об этом.

В одном лишь отношении Филипп проявил некоторую прозорливость. Он старался увеличить свой домен и успел в этом. Дело в том, что он нуждался в деньгах. Скудость средств не оправдывает, конечно, но объясняет некоторые скандальные моменты в его поведении: форменный разбой и постыдные привычки к симонии. Этими сомнительными средствами он пользовался без зазрения совести, но он прекрасно понимал, что хорошие земельные доходы — дело гораздо более верное. Он сделал несколько аннексий, которые оказались важными в политическом отношении, так же как и в финансовом. Он воспользовался семейными ссорами, которые разъединяли баронов, для того чтобы понудить их отдать ему в 1068 г. Гатинэ и в 1071 г. Корби; Ратинэ соединял между собой два оторванных куска королевского домена — Сенонэ и Орлеанэ[171], а Корби представляла собой ценную территорию, расположенную на Сомме; после смерти своего тестя, Рауля де Вермандуа (в 1074 г.), Филипп наложил руку на французский Вексен, благодаря чему домен стал доходить до течения р. Эпт, которая сделалась теперь франко-нормандской границей. Отметим, что все эти приобретения он сделал в; молодости, не достигши еще тридцати лет. В конце его царствования мы видим только, что один сеньор, нуждавшийся в деньгах, чтобы отправиться в Святую Землю, Эд Арпен, продал ему Бурж с его судебным округом (septaine). Королевская власть приобрела таким образом землю, вклинивавшуюся в территорию на юг от Луары[172]. Зато после неудачной попытки, сделанной в 1079 г., взять замок Пюизэ, он не мешал владельцам замков, как Гуго де Пюизэ, Бушар де Монморанси, свирепый Фома де Марль и другие, наводить террор на церкви, аббатства, города и деревни. Королевская власть перестала играть роль покровительницы[173].

Важной заслугой Людовика VI, как только он сделался соправителем, было то, что он отозвался на крик угнетенных обитателей королевского домена. В течение тридцати четырех лет (с 1101 по 1135 г.) он мужественно сражался с разбойниками Иль-де-Франса, Ланнэ, Орлеанэ и иногда даже Бурбоннэ и Оверни; он сжег или разрушил их башни; он освободил епископства и аббатства, вернул крестьянам некоторую безопасность, восстановил сообщение между Парижем и Луарой, усилил домен конфискациями и покупками, а также сооружением королевских крепостей[174].

Большего он не мог сделать: наследство его отца было слишком тяжко, а сам он недостаточно умен. Он не понял значительности социального и экономического движения, происходившего в его время. Первые восстания городов произошли в царствование его отца, не обратившего на, них никакого внимания. По отношению к возникавшим городским коммунам он следовал политике немедленного извлечения выгоды; легенде, которая приписывала ему эмансипацию горожан, давно уже перестали верить[175].

Вообще он жил в своем домене, поглощенный борьбой с мелкими феодалами, вынужденный защищать против их притязаний даже высшие должности в своей собственной курии. Крупные бароны не посещали редкие торжественные собрания, собиравшиеся вокруг короля; на них являлись только прелаты, охотно признавшие королевскую юрисдикцию[176]. Людовику VI удалось, правда, заставить фламандскую знать принять избранного им графа, Вильгельма Клитона, после того как был убит граф Карл Добрый и он сам наказал убийц. Но выбор его был неудачен, и его вмешательство закончилось унижением, которое бессмысленная жестокость Вильгельма Клитона сделала неотвратимым. Граждане Брюгге, восставшие против Вильгельма, в ответ на требование Людовика VI подчиниться, написали ему, что «король Франции не имеет никакого права на избрание графа Фландрского»; и он был принужден признать кандидата «фламандского народа», Тьерри Эльзасского[177]. Этого же самого Вильгельма Клитона, который был племянником английского короля Генриха I Бокларка, Людовик Толстый попробовал сделать герцогом Нормандии. Но Генрих Боклерк был во всех отношениях более сильным противником, чем он, и решительная битва при Бремюле (в 1119 г.) привела к полному поражению[178].