Нужно себе представить, что вокруг короля Генриха II — и это придает своеобразие его царствованию — эти канонисты жили подолгу, встречали в курии ученых и полемистов, как Петр Блуаский или Вальтер Man, хронистов, как Гервасий Кентерберийский или Роджер Говден; все эти ученые смешивались со специалистами из королевской канцелярии, из Палаты шахматной доски и из судов, спорили с ними, составляли трактаты по вопросам права и администрации, небольшие политические сочинения и хроники, могли получать назначения на должности то государственные, то церковные. С точки зрения интеллектуального оживления, плодотворной творческой работы, как и во многих других отношениях, курия Генриха II опередила лет на сто капетингскую курию. Однако монархическое усердие всех этих людей было неодинаковым, и они сохраняли за собой свободу слова; так что, если бы нам нужно было, исходя из их писаний и действий, в двух словах определить английскую королевскую власть этой эпохи, сказать, что она была феодальной королевской властью или что она не была феодальной королевской властью, то мы рисковали бы натолкнуться на противоречивые тексты. Необходимо дать себе отчет в том, что у всех у них было неодинаковое понятие о власти короля.

Попробуем представить себе общие элементы, а также различия их понятий об этом. Каково учение юристов курии? Каково учение церкви? А что думают бароны, которых король созывает в курию, если они вообще что-нибудь думают?

Для постоянных советников, которые ежедневно трудятся над расширением королевской прерогативы, эта последняя не имеет пределов. «Quod principi placuit, legis habet vigorem», — скажет позднее Гланвиль, ссылаясь на институции. Уже казначей Генриха II в своем Диалоге о Палате шахматной доски, техническом трактате о публичных финансах, вводит в него, впрочем, из чисто личных соображений, аналогичную теорию. Короли, — говорит он, — должны иметь возможность делать большие расходы для сохранения своего королевства, и их чиновники обязаны ревностно блюсти их финансы; среди этих чиновников совершенно не запрещено находиться и духовным лицам, даже в качестве казначеев; так как служить государю — это значит служить власти, установленной богом; всякая, власть от бога; это учение церкви. Но Фиц-Ниль подчеркивает это и высказывает следующее убеждение:

«Возможно, что короли не входят в рассмотрение права, а руководствуются лишь обычаями страны или тайными побуждениями своего сердца, или даже принимают совершенно произвольное решение. То, что они делают, не должно быть ни — оспариваемо, ни осуждаемо теми, кто ниже их, так как их сердце и движения их сердца в руке божьей; и решения тех, кому попечение — о подданных вверено самим богом, подлежат суду божьему, а не суду человеческому»[248].

Таким образом, для того чтобы устранить аргументы, которые выдвигают против священников-чиновников, Фиц-Ниль приходит к теории королевского абсолютизма и обходит молчанием оговорки, которые делает церковь относительно божественного права королей. И он не единственный, который так искажает церковную доктрину. Мы знаем от Иоанна Солсберийского, что Генрих II находил в некоторых епископах худших своих льстецов. А во времена Генриха I именно какой-то священник из курии советовал, чтобы король Англии стал проявлять чудодейственную силу исцеления, при помощи которой был поднят престиж Капетингов[249]. В эпоху Генриха II эта традиция уже настолько твердо установилась, что Петр Блуаский, вообще не склонный к лести, не оспаривает ее, и в этом он видит основание для оправдания священников-чиновников. «Я должен признать, что помогать сеньору-королю — дело святое, так как он свят и помазан от господа, и не напрасно, он получил посвящение посредством помазания на царство, действительность которого, если ее не ведают или подвергают сомнению, может быть вполне удостоверена исчезновением паховой язвы и исцелением золотухи[250].

Королевская канцелярия дает официальное, выражение для этих притязаний. Формула «король божьей милостью», лишь случайно попадающаяся в течение столетия, следующего, за завоеванием, становится обычной в, дипломатике Генриха II и его преемников, начиная с начала 1173 г.; и было замечено, что это утверждение божественного права совпадает со временем, когда Генрих II совершил публичное покаяние в Авраншском соборе (27 сентября 1172 г.) по поводу убийства Фомы Бекета. С этих пор канцелярия упорно формулирует это монархическое притязание в подписи актов[251].

И тем не менее церковь, а за нею и светские подданные, сохраняют понятие об избирательной королевской власти. Это и есть настоящее церковное учение, которое, однако, не исключает мысли о том, что королевская власть, как вообще всякая власть, идет от бога. Как мы видели, Стефан смиренно признал, что обязан своей короной избранию церкви и народа, посвящению архиепископа кентерберийского, и даже утверждению святого престола. В 1141 г. его родной брат, епископ винчестерский и легат, покинул его потому, что он был побежден и захвачен: Линкольнская битва была своего, рода судебным поединком. Бог высказался за Матильду, тем не менее Матильда, «госпожа Англии», не была помазана королевой, и в этом — символ того, смятения в мыслях и противоречия, в которые погрузилась тогда Англия.

При восшествии на престол Генриха II произошло, обратное: не было совещания духовенства и баронов, и Генрих, который начал восстанавливать порядок в, Англии, сам твердой рукой захватил власть. В силу наследственного права и в силу соглашения, которое он заключил со Стефаном, «он взял свое королевство при приветственных кликах всех»[252], «был избран всеми»[253] и даже не потрудился, как мы это видели, упомянуть об этом единогласном избрании в своей хартии; наконец, он был без промедления помазан на царство. Значило ли это, что церковь отказывалась от права, которое она себе присвоила, обсуждать и взвешивать достоинство кандидата на престол самостоятельно или по соглашению с баронами? Генрих II был не из тех, которые готовы были признать за ней это право. Был способ, употреблявшийся Капетингами, чтобы избежать кризисов в престолонаследии и освятить первородство, — это соправительство. И Генрих II прибег к этому способу при обстоятельствах, которые ясно указывают на столкновение понятий об этом между монархией и церковью. В 1155 г. он заставил признать своего старшего сына своим наследником в большом собрании баронов. В 1170 г., когда король был в открытой борьбе с архиепископом кентерберийским и Фома Бекет укрывался во Франции, он созвал торжественное собрание курии в Лондоне и добился того, что Генрих Молодой, едва достигший шестнадцати лет и не посвященный еще в рыцари, был коронован как король. Коронование было поручено архиепископу Йоркскому и произошло в присутствии одиннадцати английских и нормандских епископов, которые не посмели ослушаться короля. Напрасно папа противился помазанию на царство, которое совершал не архиепископ кентерберийский, что являлось нарушением его прерогативы. При этом не было сделано никаких нововведений в формуле присяги, хотя святой престол требовал, чтобы государь отныне клялся соблюдать церковные права и вольности, в частности права кентерберийской церкви[254]. Словом, коронование Генриха Молодого казалось победой королевской власти над церковью. Но победа была непродолжительной. Обстоятельства показали, что Генрих II ошибся и что соправительство могло явиться опасным оружием в руках мятежного сына. Генрих Молодой считал себя, в силу помазания, таким же королем, как и его отец, и против того, кто заставил его короновать вопреки святому престолу, искал опоры в церкви и в папе[255]. После преждевременной смерти Генриха Молодого король отказался от применения соправительства и до самого конца своей жизни не соглашался позволить Ричарду Львиное Сердце просить у баронов признания своего наследственного права[256].