А двумя годами раньше Генрих Плантагенет женился на Алиеноре, герцогине Аквитанской. У Алиеноры все время, а в особенности в XIII в., была плохая репутация[225]. Сплетники и полемисты раздули ее плохое поведение до абсурда. Однако причиной ее развода с Людовиком VII, по-видимому, была действительно в большей степени неверность, чем сомнения, которые могли явиться у короля относительно законности их брака, ввиду бывшего между ними родства[226]. Сделанная Вильгельмом Тирским и автором Historia pontificalis оценка поведения Алиеноры на Востоке во время крестового похода согласуется с письмом, которое Сугерий отправил королю, чтобы просить — его не продолжать своего отсутствия; а что касается королевы, писал Сугерий, то пусть король сдержит свой гнев до возвращения; тогда уж, он примет какое-нибудь решение[227]. Осенью 1149 г. находившиеся в ссоре супруги возвращались через Рим. Папа Евгений III решил их помирить. «Папа, — рассказывает вполне — осведомленный автор Historia pontificalis, — запретил впредь всякое упоминание о родстве между ними, утвердил их брак на словах и письменно и воспретил под страхом анафемы слушать того, кто будет на него нападать, а также расторгать его под каким бы то ни было предлогом. Это повеление, по-видимому, очень понравилось королю, ввиду того что он сильно, почти как мальчишка, любил королеву. Папа заставил их спать на одной кровати, украшенной за его счет самыми драгоценными материями. В каждый из этих коротких дней прощения он старался дружескими беседами возобновить их нежность. Он почтил их подарками и, когда они прощались с ним, он, несмотря на то, что был человек суровый, не мог удержать слез»[228]. Вот любопытное свидетельство о том, как католические попы всех времен вмешивались в супружескую жизнь; оно проливает также свет на психологию Людовика VII, который, будучи восстановлен против своей жены ревностью и религиозными сомнениями, быстро складывал оружие под влиянием наивной страсти и авторитета, к которому он относился с уважением.

Алиенора вернулась из Рима беременной, но она, как и в предыдущий раз, не принесла Людовику VII наследника мужского пола; она, имевшая потом от Генриха II пять сыновей, родила вторую дочь, и это, без сомнения, послужило обстоятельством, которым враги не преминули воспользоваться для возбуждения неудовольствия в Людовике VII. И когда благоразумный Сугерий умер (13 января 1151 г.)[229] они возобновили нападение. Алиенора, впрочем, не имела никакого желания оставаться с мужем, которого она обвиняла в монашеском образе жизни. В течение этого года Генрих II Плантагенет посетил двор французского короля: атлетическое сложение этого юноши, бывшего на десять лет моложе Алиеноры, произвело на нее сильное впечатление[230]. «Людовик, воспылавший ревностью, отправился с Алиенорой в Аквитанию, велел разрушить все начатые укрепления и увел гарнизоны»[231]. Он решил развестись и уже приступил к эвакуации Аквитании. Наконец 21 марта 1152 г. собрался собор в Божанси и объявил о расторжении королевского брака ввиду родства. Папа, вероятно, лучше осведомленный о намерениях Алиеноры, чем Людовик VII, хранил молчание.

Руки Алиеноры так сильно добивались, что она была вынуждена вернуться в Аквитанию тайком и ночью, чтобы ускользнуть от претендентов, которые хотели ее похитить. Очевидно, она уже уговорилась с Генрихом Плантагенетом. Не прошло и двух месяцев, как они поженились (18 мая 1152 г.)[232]. Напрасно Людовик VII, немного поздно заметивший опасность, противился их браку[233], который делал Генриха, eщe до того, как он стал королем Англии, вассалом более могущественным, чем его сюзерен.

Когда Генрих II был коронован в Лондоне, 19 декабря 1154 г., ему ее было еще двадцати двух лет. Он даровал своим «верным» следующую хартию:

«Генрих, божьей милостью король Англии, герцог Нормандии и Аквитании, граф Анжу, приветствует всех своих графов, баронов и верных, французских и английских. Да будет вам ведомо, что, во славу бога и святой церкви, я пожаловал и возвратил и настоящей своей хартией подтвердил все пожалования и дарения, вольности и свободные кутюмы, которые король Генрих, мой дед, им дал и пожаловал. Также еще я делаю отмену и жалую уничтожение, от себя и от своих прямых наследников, всех дурных обычаев, которые он уничтожил и отменил. А посему я хочу и крепко приказываю, чтобы святая церковь и все графы и бароны и все мои люди имели и держали все эти кутюмы и дарения, и вольности, и свободные обычаи свободно и спокойно, хорошо и мирно, полностью от меня и от моих прямых наследников для себя и для своих прямых наследников также свободно, спокойно и полностью во всем, что король Генрих, мой дед, им дал и пожаловал и подтвердил своей хартией. Свидетельствует Ричард де Люси в Вестминстере»[234].

Эта хартия вольностей, очевидно составленная нормандцем Ричардом де Люси, одним из самых замечательных министров Генриха II, очень хорошо указывает под своей внешностью болтовни и пустословия программу новой королевской власти. Об избрании духовенством и народом, об утверждении святым престолом, об отказе от дела короля Генриха I здесь нет и речи. То, что отменяется и что жалуется, это то, что Генрих I отменил или пожаловал. На двадцать лет анархии набрасывается покров молчания: продолжаться будет царствование Генриха I. Но теперь впервые король обращается к своим «французским» верным, как и к «английским». Генрих II является главой «империи», и с самого своего вступления на престол он заявляет, что будет управлять всей этой империей на основании одних и тех же принципов.

Уже одно умиротворение и реорганизация Англии являются великой задачей. Она побудит Генриха II укрепить границы Англии, сделать короля Шотландии и уэльсских вождей своими вассалами, начать завоевание Ирландии. Но Генрих II будет прежде всего французским государем: большую часть своего царствования он проведет в своих владениях на материке[235]. Обладание Аквитанией впервые поставит короля Англии в сношения с югом. Генрих II выдаст двоих из своих дочерей за короля Кастилии и короля Сицилии, заключит союз с королем Арагона, будет пытаться овладеть графством Тулузским, доставит одному из своих сыновей владение Савойей, быть может, будет мечтать о том, чтобы сделаться императором.

Его сын Ричард позволит себе прельститься Средиземным морем и Востоком, будет некоторое время вести себя в Сицилии, как хозяин, завоюет остров Кипр, пожелает распоряжаться престолом Иерусалимского королевства и после своей неудачи с крестовым походом будет мечтать о новом походе и о возложении на себя императорской короны в Константинополе.

Люди, перед глазами которых открывались такие горизонты, были сотворены для грандиозных предприятий. Генрих II и его сын Ричард Львиное Сердце, имея очень различный характер, были, однако, оба честолюбцами и беспокойными непоседами.

Один из лучших писателей т ого времени, Петр Блуаский[236] дал нам характерный портрет Генриха II, которого он знал близко:

«Это, — говорит он, — человек с рыжеватыми волосами, среднего роста; лицо у нега львиное, четырехугольное, с глазами на выкате, наивными и кроткими, когда он в хорошем настроении, и мечущими молнии, когда он раздражен. Его ноги, какие бывают у кавалериста, широкая грудь, руки атлета выдают человека сильного, ловкого и смелого. Он нисколько не заботится о своих руках и надевает перчатки только, когда держит сокола. Одежда и прическа его удобные, без всякой роскоши. Он борется с тучностью, которая ему угрожает, при помощи умеренности в упражнений, и благодаря ходьбе и езде верхом он сохраняет свою молодость и утомляет самых сильных своих спутников. С утра до вечера, без остановки, он занимается делами королевства. Он никогда не садится, кроме тех случаев, когда едет верхом или принимает пищу. Случается ему в один день совершить верхом поездку, в четыре или пять раз большую обычной. Очень трудно знать, где он находится и что он будет делать в этот день, так как он часто меняет свои намерения. Он подвергает жестокому испытанию выносливость своей свиты, которой приходится иногда проблуждать три-четыре Мили по незнакомому лесу, ночью, и спать в грязных лачугах. Но таким образом, в то время как другие короли почивают в своих дворцах, он может застать врасплох и привести в замешательство своих врагов, и он за воем наблюдает, особенно стараясь судить о тех, кого он поставил судьями над другими. Когда он не держит в руке лук или меч, он находится в совете или занят чтением. Нет человека более остроумного и красноречивого, и, когда он может освободиться от своих забот, он любит — спорить с учеными. Он великий строитель: идет ли дело о возведении укреплений, устройстве ограды для охотничьего парка, или садка для рыбы, или же о постройке дворца, — никто не может быть более ловким, ни более великолепным. По своему нраву он спокоен в опасности, сдержан в счастии. Он ненавидит кровопролитие и считает мир самым желанным благом, которое только может дать король своему народу. Чтобы его поддержать, он принимает на себя величайшие труды, и для него он собирает и тратит — огромные богатства, так как он предпочитает добиться мира деньгами, чем оружием; именно для него он наводит страх на вельмож, смиряет гордых, строит замки, заключает договоры и союзы. По отношению к окружающим он показывает себя ласковым и щедрым. Когда он даровал кому-нибудь свое расположение, то с трудом лишает его; но если он почувствовал к кому-либо отвращение, то уже не легко допустит их до близости к себе. Духовным лицам[237], которые советуют ему быть милосердным до отношению к врагам он отвечает, что не может найти в своем сердце столько терпения и смирения. Однако своих сыновей, несмотря на их возмущения с оружием в руках, которые должны бы были повлечь за собой лишение наследства, он не может и не хочет обездолить; его сердце на это неспособно.