Этот колосс с бледным лицом обладал симпатичными свойствами. Он был храбр, жизнерадостен, немножко наивен; некоторые, как признает его советник Сугерий, говорили, что он «прост»[156]. Он, невидимому, сознавал в своей преждевременной старости, что упустил ряд прекрасных случаев[157]. Тем не менее, преисполненный сознания своего, королевского долга, он не раз с большой пользой обнажал меч. Сын его, Людовик VII, которого он сделал своим соправителем в 1131 г.[158] не имел такого энергичного, характера, как он, и скоро, подпал под власть попов; его продолжительное царствование не отмечено сильной волей государственного человека.
Вследствие ли своей вялости или скудоумия, эти три человека осуждены были подпасть под влияние тех, кто их окружал — своих жен, баронов и прелатов, посещавших их курию, крупных и мелких своих служащих. Впрочем, жены их были «королевами милостью божьей» и были сопричастны монархическим прерогативам. Мы уже знаем, какой властью пользовалась какая-нибудь Бертрада. Мы видим также происки Аделаиды де Морион, которая могла похвалиться тем, что родила девятерых детей Людовику VI; после смерти своего мужа она одно время оспаривала власть у Сугерия. Алиенора Аквитанская сыграла бы, может быть, крупную роль в истории Франции, если бы оставалась женой Людовика VII. Деятельность этих трех королев имела очень большое значение. Какова была деятельность Балдуина Фландрского, которому Генрих I вверил опеку над Филиппом I[159]? Невидимому, он пользовался регентством только для своих личных выгод. Большая часть других личностей высокого происхождения, которые появляются при дворе, нам мало известна. Что, однако, можно утверждать, это то, что они очень косо смотрели на укрепление влияния советников не очень знатных или же из простолюдинов. Сам Сугерий не избежал интриг и зависти.
Сугерий, который вышел из народа, был единственной крупной фигурой среди королевских советников в этот период. Он справедливо пользуется славой в истории Франции, хотя и трудно установить точно все этапы его карьеры советника Людовика VI и Людовика VII, а относительно характера его отношений к ним часто ошибались[160]. Он был прежде всего представителем церкви, преданным королевской власти потому, что считал ее покровительницей церкви. И если он был привязан к Людовику VI, так это потому, что он видел, как тот, даже до своего восшествия на престол, восстановил забытые традиции. «Славный и отважный защитник королевства своего отца, — писал Сугерий в своей Жизни Людовика Толстого, — он заботился о нуждах церкви, оберегал безопасность священников, земледельцев и бедных, что уже давно было не в обычае делать». После смерти Филиппа I Людовик Толстый «не мог отвыкнуть защищать церкви, покровительствовать бедным и несчастным и заботиться о мире и о защите королевства»[161]. Вот почему Сугерий, избранный аббатом Сен-Дени в 1122 г., отдал около этого времени свой талант очень искусного администратора на службу королевской власти, которая снова стала верной присяге, приносимой во время коронования. Этот маленький хилый человек c ясным и практическим умом был неутомим. Он поделил свое время между политикой и аббатством, которое он возвысил, обогатил и одарил великолепной базиликой. В Сен-Дени, как и в курии, он обнаружил то же усердие в работе, тот же дух справедливости и умеренности. Преданный идеям христианского согласия, он не сочувствовал крайностям реформистского фанатизма святого Бернарда и лишь очень поздно поддался влиянию аскетизма; он также не понимал иной войны, кроме войны с разбойниками и язычниками; он находился в дружеских отношениях с грозным королем Англии, Генрихом I Боклерком, которым он восхищался, и он даже намеревался примирить Людовика VII с Тибо шампанским, закоренелым врагом, к которому он должен был бы относиться с недоверием. Когда Людовик VII отправился в Святую Землю, он поручил регентство главным образом этому монаху безвестного происхождения. И Сугерий показал себя (1147–1149 гг.). Он исправно вел хозяйство в королевском домене, высылал своему господину необходимые деньги, накопил запасы, поддержал порядок. Такие продолжительные отлучки на Восток были опасны для королевской власти; когда Людовик VII возвратился, престарелый аббат Сен-Дени начинал тяготиться своим бременем; ему пришлось за это время смирять родного брата короля, которого недовольные побуждали овладеть троном. Вскоре после этого он умер (13 января 1151 г.). В последнем своем письме к королю он говорит: «Любите церковь божью, защищайте сирот и вдов, таков мой совет»[162]. Это был неизменный (совет духовенства королевской власти. Но должно было произойти новое стечение обстоятельств, при которых благочестивый ученик Сугерия покажет себя недостаточно вооруженным.
Близость аббата Сен-Дени к двум королям, возвышение этого монаха безвестного происхождения до степени регента вызывали зависть, но не удивление. Духовный сан мог доставить сыну вилана первостепенную политическую роль; этим именно путем ум мот в средние века взять свое. Делом новым, так по крайней мере можно предполагать, было то административное и правительственное значение, которое получил «Дворец» («Palais»), т. е. окружение приближенных короля и его служащих. Вместе с освобождением домена это представляет собой в истории французской монархии самое значительное явление того периода, который мы изучаем.
Капетинги XI в., включая и Филиппа I в первой части его царствования, жили, как и Каролинги, окруженные клерками и домашними Служащими, и часто созывали вельмож и епископов, чтобы получать от них советы: и разбирать с ними судебные дела[163]. Я, со своей стороны, совсем не верю тому, что дворцовые служащие, происхождение которых относится еще к эпохе Меровингов, исчезли во времена Гуго Капета и Роберта: молчание текстов, очень скудных и очень малочисленных, ничего не доказывает; и если мы вновь видим высших служащих, фигурирующих в подписях грамот Генриха I, то не имеем права делать из этого вывод, что его предшественники не пользовались их службой[164]. Ведь нужны же были сенешал, коннетабль, кравчий (bouteiller) для того, чтобы предводительствовать военными экспедициями, заведовать королевским домом, приготовлять помещение для постоя королевского двора (gItes), присматривать за жатвой, шамбриэ и шамбелланы для того, чтобы беречь комнату короля и примыкающие к ней помещения с платьем, мехами, оружием, драгоценностями государя, а также его казну, которая хранилась при нем; канцлер и клерки, чтобы составлять и изготовлять грамоты и ставить на них печати; капелланы для духовной службы. Эти приближенные должны были время от времени играть решительную роль, которую мы угадываем[165]. Но приблизительно в середине царствования Филиппа I намечается в их пользу перемена, которая будет иметь важные последствия: большие собрания делаются все более и более редкими; решение всяких дел, пожалование королевских милостей, судебное разбирательство становятся уделом дворцовых должностных лиц. Именно они подписывают и свидетельствуют королевские грамоты; после 1085 г. подписи графов становятся все малочисленнее и в конце концов совершенно исчезают, число же подписей простых дворцовых рыцарей увеличивается, подписи высших должностных лиц (сенешала, коннетабля, кравчего, шамбриэ), до того времени разбросанные среди других, собираются вместе, и наконец в двух актах 1106 и 1107 гг. появляются они одни, предшествуемые следующей формулой, которой предстояло сделаться обычной: «При сем были из нашего дворца те, имена и печати которых имеются ниже»[166]. Подпись канцлера, нередко еще отсутствующая, станет встречаться все чаще и чаще и будет завершать оформление торжественных актов XII и XIII вв. Это преобразование королевской дипломатики наглядно указывает на разрыв с политической концепцией каролингской эпохи.
