— Я писала то письмо, потому что… — голос девушки дрожал, — потому что думала, что он тоже чувствует ко мне что-то, но… — она замолчала, смахивая слезу. — Почему я вообще допустила мысль, что он может быть со мной? Мария права, мне не место рядом с таким как он. Но больно мне не от того, что он постыдно отверг меня. Больно от того, что я была настолько наивна, что уверовала в его ко мне чувства! — расписала Варвара драматично, а последняя фраза особенно болезненно отозвалась у меня в душе.

Мы были знакомы с Варварой всего день, и я понятия не имела, как реагировать на ее внезапные откровения, поэтому просто молчала. Я не знала, на что она рассчитывала, когда писала то письмо. И неважно, кто бы его передал, оно бы рано или поздно дошло до цесаревича. Очевидно, что люди вроде Александра и Константина не способны на глубокие чувства. У них слишком много женщин и соблазнов в жизни, чтобы растрачивать всю любовь на одну. И потом, человек, любящий только себя, не может вдруг разделить эту любовь с кем-то ещё. Чувствам Варвары суждено было умереть. Это понимала я, понимал Константин, Мария и даже сама Варвара наверняка тоже это понимала. Признаваться им в чувствах означало подписывать себе смертный приговор!

— Успокойся, этот человек совсем не достоин твоей любви, и уж точно того, чтобы тешить свое эго твоими признаниями — сказала я серьезно, приобнимая девушку за плечо, которое то и дело подрагивало от всхлипываний.

— Я знаю, но что поделать, я люблю его до беспамятства.

Не будь она сейчас в таком состоянии, я бы посмеялась над ней. Невозможно любить столь очевидного эгоиста, каким бы красивым и богатым он ни был. Можно любить фантазию о том, что когда-нибудь с ним будет хорошо.

— Все будет в порядке. Поверь, завтра ты его и не вспомнишь. А на следующем балу встретишь достойную замену.

Девушка с надеждой посмотрела мне в глаза:

— Слабо верится, что я смогу пережить такое.

Спустя час она окончательно успокоилась. Было уже за полночь, когда девушка все же решила вернуться к себе.

Когда я осталась одна, то, наконец, смогла забраться под теплое одеяло и с наслаждением расположиться на мягких подушках. Несмотря на безумное желание поскорее уснуть, я была слишком возбуждена после всего увиденного и услышанного за день, отчего сон никак не наступал. Сперва я думала об отце и все пыталась понять, как можно помочь человеку, задолжавшему такую сумму. Но дельных мыслей так и не появилась, потому я задумалась о ситуации с Варварой. Как бы я поступила на ее месте?

«Нет, я бы никогда не натворила таких глупостей, несмотря на всю свою наивность», — думала я сквозь волны сна, постепенно пробивающие брешь в моем сознании. И единственное, что я запомнила, перед тем как погрузиться в ночное забвение, это клятву, данную самой себе. Я поклялась никогда не открываться и не доверять людям, тем более таким безразличным и пустым, как Александр и Константин. Хотя даже сама мысль влюбиться в одного из них казалась мне абсурдной.

Шло время. Зима в тот год наступила внезапно, и почти сразу после моего появления во дворце ударили первые заморозки.

Был самый разгар бального сезона, а потому скучать мне было некогда. Лились реки вина и шампанского, сладковато пахло пряностями, которые привозили из далеких стран, а гостей в бальные залы порой набивалось столько, что присутствующим едва ли хватало мест за столом.

Я проводила подле Марии почти все время и довольно скоро поняла, что чем больше я старалась ей угодить, тем хуже она относилась ко мне, подсовывая самые нелепые и безумные приказы. В Институте все было куда проще. Стоило только выучить больше языков, чем другие девочки, провести больше часов в музыкальном и танцевальном классе, как титул любимицы преподавателей Института был получен.

Но дворец жил по другим правилам, о которых почему-то забыли сообщить во время учебы. Высшие моральные качества при дворе были совсем не в почете. Скорее, совсем наоборот. Возможно, это говорила моя гордыня, однако я видела, что слишком сильно отличаюсь от большинства обитателей дворца. В особенности меня пугали мои же наивные предположения о том, что завоевать признание высшего общества и получить огромное состояние ради спасения отца, можно и без участия в дворцовых интригах. Но с каждым днем я все яснее видела, что мир живет по другим правилам, которые я принять была не готова.

С приходом весны стало чуть легче. Герцогиня часто каталась в свое родовое гнездо, редко приглашая кого-то кроме Елены и Ольги. Меня полностью увлекли мысли об отце и его долгах. Я думала об этом каждый день, но идей, как помочь ему, по-прежнему не было. Моего годового жалованья едва хватило бы, чтобы покрыть десятую часть долга. А на улучшение финансирования мне рассчитывать точно не приходилось. За полгода, что я провела около герцогини, я не стала не то что ее любимицей, но даже не обзавелась правом называться по имени. И если Марии Павловне и было что-то нужно, то она взывала ко мне, как к чему-то недосягаемому и потустороннему, невинно похлопывая глазками и приговаривая: «Где же эта новая фрейлина?».

И все же, несмотря на все трудности, я верила, что однажды мне повезет. И, наверное, я все же родилась под счастливой звездой, потому что в конце весны удача улыбнулась мне, и наконец-то выпал шанс заработать не только право называться по имени, но и намекнуть на увеличение жалования.

Был май. Именно такой, каким его обычно представляют: май, когда по ночам благоухает сирень, и наперебой выдают звонкие трели птицы. Такой май, когда приятная утренняя прохлада уже к обеду сменяется на убийственную жару, спасение от которой можно найти только в тени свежей зелени сада, а сердце уже во всю трепещет от предвкушения необыкновенного лета — первого лета во дворце.

После завтрака Мария Павловна, как и обычно, изъявила желание прогуляться по окрестностям Императорского дворца, послушать птиц и, уединившись со стопочкой писем, не спеша дать ответы на некоторые из них.

Перед выходом Мария указала мне на гору из хаотично раскиданных по столу непрочитанных писем, которые я должна была взять с собой в сад. А затем, горделиво прихватив с собой только миниатюрный веер, направилась к выходу. Кроме меня «наслаждаться» обществом герцогини предстояло еще и Лизе. Мы прошли около сотни метров по западной части сада. Среди величественных тополей, возвышающихся, как великаны, мне казалось, что вот-вот они схватят меня своими толстыми ветвями, и я навечно останусь их пленницей.

Вскоре прямо перед нами появилась небольшая, но весьма уютная беседка, напомнившая мне военный шатер, но украшенная посеребренными скульптурами рыбок и осьминогов.

— Здесь мне, пожалуй, нравится, — произнесла Мария, заходя внутрь и присаживаясь на край скамьи, расположенный на солнечной стороне.

Несмотря на то, что беседка пряталась в тени, свет легко находил проход между щелями и узорами в стенах, отражался от металла и хорошо освещал пространство внутри.

К этому моменту я уже успела достаточно хорошо узнать особенности своенравного характера Марии Павловны, из которых самыми бросающимися в глаза я назвала бы, во-первых, настоящую ненависть к нерасторопности, принятой во дворе, и, во-вторых, нежелание общаться, даже со своим штатным составом фрейлин.

Едва она успела присесть, я тут же расположила перед ней стопку писем, такую же кипу чистой бумаги, чернильницу и перо, чтобы ей ни в коем случае не понадобилось открывать рот и просить меня о чем-нибудь еще. Мне даже показалось, что, подумай она сейчас о чашке чая с куском кремового наполеона, они бы без труда нашлись среди прихваченных для герцогини вещей. Я полагала, что она, по обыкновению, приступит к изучению содержимого конвертов, но, к моему удивлению, женщина, быстро осмотрев стол, неожиданно произнесла: