Царскосельский лебедь Лебедь белогрудый, лебедь белокрылый, Как же нелюдимо ты, отшельник хилый, Здесь сидишь на лоне вод уединенных! Спутников давнишних, прежней современных Жизни, переживши, сетуя глубоко, Их ты поминаешь думой одинокой! Сумрачный пустынник, из уединенья Ты на молодое смотришь поколенье Грустными очами; прежнего единый Брошенный обломок, в новый лебединый Свет на пир веселый гость не приглашенный, Ты вступить дичишься в круг неблагосклонный Резвой молодежи. На водах широких, На виду царевых теремов высоких, Пред Чесменской гордо блещущей колонной, Лебеди младые голубое лоно Озера тревожат плаваньем, плесканьем, Боем крыл могучих, белых шей купаньем; День они встречают, звонко окликаясь; В зеркале прозрачной влаги отражаясь, Длинной вереницей, белым флотом стройно Плавают в сиянье солнца по спокойной Озера лазури; ночью ж меж звездами В небе, повторенном тихими водами, Облаком перловым, вод не зыбля, реют Иль двойною тенью, дремля, в них белеют; А когда гуляет месяц меж звездами, Влагу расшибая сильными крылами, В блеске волн, зажженных месячным сияньем, Окруженны брызгов огненных сверканьем, Кажутся волшебным призраков явленьем — Племя молодое, полное кипеньем Жизни своевольной. Ты ж старик печальный, Молодость их образ твой монументальный Резвую пугает; он на них наводит Скуку, и в приют твой ни один не входит Гость из молодежи, ветрено летящей Вслед за быстрым мигом жизни настоящей. Но не сетуй, старец, пращур лебединый: Ты родился в славный век Екатерины, Был ее ласкаем царскою рукою, — Памятников гордых битве под Чесмою, Битве при Кагуле воздвиженье зрел ты; С веком Александра тихо устарел ты; И, почти столетний, в веке Николая Видишь, угасая, как вся Русь святая Вкруг царевой силы, – вековой зеленый Плющ вкруг силы дуба, – вьется под короной Царской, от окрестных бурь ища защиты. Дни текли за днями. Лебедь позабытый Таял одиноко; а младое племя В шуме резвой жизни забывало время… Раз среди их шума раздался чудесно Голос, всю пронзивший бездну поднебесной; Лебеди, услышав голос, присмирели И, стремимы тайной силой, полетели На́ голос: пред ними, вновь помолоделый, Радостно вздымая перья груди белой, Голову на шее гордо распрямленной К небесам подъемля, – весь воспламененный, Лебедь благородный дней Екатерины Пел, прощаясь с жизнью, гимн свой лебединый! А когда допел он – на небо взглянувши И крылами сильно дряхлыми взмахнувши — К небу, как во время оное бывало, Он с земли рванулся… и его не стало В высоте… и навзничь с высоты упал он; И прекрасен мертвый на хребте лежал он, Широко раскинув крылья, как летящий, В небеса вперяя взор, уж не горящий. Ноябрь-декабрь 1851 Розы
Розы цветущие, розы душистые, как вы прекрасно В пестрый венок сплетены милой рукой для меня! Светлое, чистое девственной кисти созданье, глубокий Смысл заключается здесь в легких, воздушных чертах. Роз разновидных семья на одном окруженном шипами Стебле – не вся ли тут жизнь? Корень же твердый цветов Крест, претворяющий чудно своей жизнедательной силой Стебля терновый венец в свежий венок из цветов? Веры хранительной стебель, цветущие почки надежды, Цвет благовонный любви в образ один здесь слились, — Образ великий, для нас бытия выражающий тайну; Все, что пленяет, как цвет, все, что пронзает, как терн, Радость и скорбь на земле знаменуют одно: их в единый Свежий сплетает венок Промысел тайной рукой. Розы прекрасные! в этом венке очарованном здесь вы Будете свежи всегда: нет увяданья для вас; Будете вечно душисты; здесь памятью сердца о милой Вас здесь собравшей руке будет ваш жив аромат. Март 1852 Константин Николаевич Батюшков 1787–1855 Вакханка Все на праздник Эригоны Жрицы Вакховы текли; Ветры с шумом разнесли Громкий вой их, плеск и стоны. В чаще дикой и глухой Нимфа юная отстала; Я за ней – она бежала Легче серны молодой. — Эвры волосы взвивали, Перевитые плющом; Нагло ризы поднимали И свивали их клубком. Стройный стан, кругом обвитый Хмеля желтого венцом, И пылающи ланиты Розы ярким багрецом, И уста, в которых тает Пурпуровый виноград, — Все в неистовой прельщает! В сердце льет огонь и яд! Я за ней… она бежала Легче серны молодой; Я настиг – она упала! И тимпан под головой! Жрицы Вакховы промчались С громким воплем мимо нас; И по роще раздавались Эвоэ! и неги глас! 1809–1811 К Дашкову Мой друг! я видел море зла И неба мстительного кары: Врагов неистовых дела, Войну и гибельны пожары. Я видел сонмы богачей, Бегущих в рубищах издранных, Я видел бледных матерей, Из милой родины изгнанных! Я на распутье видел их, Как, к персям чад прижав грудных, Они в отчаяньи рыдали И с новым трепетом взирали На небо рдяное кругом. Трикраты с ужасом потом Бродил в Москве опустошенной, Среди развалин и могил; Трикраты прах ее священный Слезами скорби омочил. И там, где зданья величавы И башни древние царей, Свидетели протекшей славы И новой славы наших дней; И там, где с миром почивали Останки иноков святых И мимо веки протекали, Святыни не касаясь их; И там, где роскоши рукою, Дней мира и трудов плоды, Пред златоглавою Москвою Воздвиглись храмы и сады, — Лишь угли, прах и камней горы, Лишь груды тел кругом реки, Лишь нищих бледные полки Везде мои встречали взоры!.. А ты, мой друг, товарищ мой, Велишь мне петь любовь и радость, Беспечность, счастье и покой И шумную за чашей младость! Среди военных непогод, При страшном зареве столицы, На голос мирныя цевницы Сзывать пастушек в хоровод! Мне петь коварные забавы Армид и ветреных Цирцей Среди могил моих друзей, Утраченных на поле славы!.. Нет, нет! талант погибни мой И лира, дружбе драгоценна, Когда ты будешь мной забвенна, Москва, отчизны край златой! Нет, нет! пока на поле чести За древний град моих отцов Не понесу я в жертву мести И жизнь, и к родине любовь; Пока с израненным героем, Кому известен к славе путь, Три раза не поставлю грудь Перед врагов сомкнутым строем, — Мой друг, дотоле будут мне Все чужды Музы и Хариты, Венки, рукой любови свиты, И радость шумная в вине! Март 1813 |
