Здесь еще раз подтверждалась та истина, сколь опасна бывает для науки в определенные моменты ее развития чрезмерная точность данных.
Пусть «язык пчел» отодвинут в разряд гипотез, пусть придется снова открывать уже открытое, доказывать уже доказанное. Он готов. Он проверит пчел, проверит природу, проверит себя.
Одновременно с Фришем над расшифровкой загадки трудился Мартин Линдауер — один из искуснейших охотников за фактами, воспитанных Фришем, уже сам руководивший тогда Гамбургским институтом.
Волнообразные изменения величины углов в сигнальном танце наблюдались и на вертикально висящих сотах, и на тех, которым придавалось горизонтальное положение. Влияние силы тяжести здесь было ни при чем. Как и особенности отдельных танцовщиц: одна и та же меченая пчела в разное время допускала в своих танцах разную степень неточности, то показывая, что корм находится ближе, то, наоборот, что он дальше. Отклонения от верного адреса составляли до 15 градусов в обе стороны от действительной прямой.
Но что самое удивительное: фуражиры, мобилизованные как верным, так и ошибочным танцем, одинаково правильно находили нужное место.
Не пересказывая ход тщательно спланированных исследований, откроем секрет: непонятная закономерность определялась магнитным полем Земли. В фигурах танца отражались колебания его силовых линий. Окончательно подтвердили это параллельные опыты в Марокко и в Заполярье. Наибольшие ошибки пчелы совершали в тропиках; наименьшие, близкие к нулю — в Арктике. Так еще раз обнаружилось влияние на пчел если не космического, то глобального фактора.
В стихотворении, написанном по случаю присвоения сыну докторской степени, Фриш сформулировал когда-то творческий и нравственный кодекс ученого:
«Прежде всего, дай простор воображению, без него запутаешься в мелочах, не сдвинешься с места. Во-вторых, служи делу верой и правдой, помни: только честности сопутствует ясность. А в-третьих, будь прилежен, умей быть усердным и пусть никакая забота не покажется тебе чрезмерной!..»
Проверка одна за другой нескольких рабочих гипотез; шесть тысяч проанализированных угломером танцев; озарение, родившееся из предыдущих географических опытов, перенос решающего эксперимента в контрастные магнитные зоны Земли — и новое исследование Линдауера показало: ученик и воспитанник равняется на наставника, на его воображение, его честность, на его неутомимое усердие.
А дальше счастливый случай, покровительствующий чаще всего упорным искателям, помог связать электромагнитную чуткость пчел с общеизвестным фактом параллельности сотов в гнездах. Когда пасечник ставит в короб улья навощенные рамки, соблюдая между ними необходимые интервалы, соты, выстроенные пчелами, естественно, оказываются параллельными. Но что заставляет строительниц соблюдать параллельность сотов в дуплах, в других естественных плоскостях? И здесь пчелы послушны указаниям силовых линий магнитных полей Земли! Изучение танцев, таким образом, помогло выявить некоторые тайны мастерства пчел-строительниц.
Но это уже выходило за круг интересов Фриша.
На Мюнхенском пчеловодном конгрессе профессору представили бельгийского любителя пчел — зубного техника Марселя Дегуза. Дегуз демонстрировал необыкновенный экспонат: сферический улей — три слоя округлых сотов, которые, в отличие от нормальных, состоят не из одинаковых с обеих сторон сота ячеек со строго параллельными стенками, а из разных: на выпуклой стороне сота — расширяющиеся усеченные призмы, на внутренней — сужающиеся. Да и между собой эти ячеи не одинаковы. Такие ячейки не пригодны ни для хранения меда, ни для воспитания молоди. Они — запечатленное в воске геометрически безупречное и биологически бессмысленное совершенство. Экспериментатор как бы отключил действие на строительниц закона притяжения.
Фриш внимательно рассмотрел «безумные» соты и произнес:
— О, наши пчелы могут всё!
И прошел мимо.
Во время второй поездки в США Фриш познакомился в Гарвардском университете с талантливым молодым исследователем Кареллом Вильямсом. Изучая метаморфоз бабочки-павлиноглазки — цекропии, Вильямс овладел искусством операций на хитиновом покрове куколки.
В вырезанный смотровой глазок можно видеть, как бьется сердце куколки, как совершается последнее превращение. Вильямс доказал: в бабочке, проходящей последнюю стадию метаморфоза, действуют два гормональных центра — один в голове, другой в груди.
Обезглавленные самки с пересаженным из головы в брюшко центром созревали и откладывали яйца. Если оба центра пересаживали в брюшко, а вскрытый конец его запечатывали слоем пластмассы, брюшко завершало развитие и превращалось в нормально функционирующий обрубок тела взрослой бабочки.
Вильямс познакомил Фриша с одним из последних опытов. Около дюжины куколок с изъятыми гормональными центрами сшиты в цепочку и словно законсервировались. Стоит посадить в них оба центра, цепь куколок превращалась в цепь бабочек.
«Непосвященный, возможно, посчитает опыт пустой забавой, — напишет Фриш позже, — тогда как здесь демонстрируется совершенство методики».
Фриш добавил: «Если хватит терпения, методика позволит ответить на важные вопросы».
Если хватит терпения!
И это написал ученый, у которого хватило терпения шестьдесят с лишним лет изучать одно-единственное звено в длинной цепи действий, совершаемых пчелой.
Но то пчелы, а не бабочки-цекропии.
Впрочем, и в пчелах не все, как мы видели, способно заинтересовать Фриша.
…Еще до того, на парижском симпозиуме об инстинкте и поведении животных, знаменитый английский биолог Д. Холдейн, излагая свои мысли о физико-химической природе инстинкта, упомянул об общественных насекомых, в частности о пчелах, у которых женская функция разделена между двумя формами самок. В семье одна матка-родительница и множество рабочих-кормилиц, обладающих способностями, которых лишены родители, в частности способностью пользоваться «языком танцев» для информации о месте взятка.
По этому поводу Фриш заметил:
«Холдейн поднял опаснейший вопрос о наследовании инстинктов у пчел. Лично я не могу себе представить, что чрезвычайно развитые формы отношений в пчелиной семье возникли в результате простого селективного отбора. А ламаркистское объяснение наталкивается на ту трудность, что рабочие пчелы бесплодны. Часть их инстинктов, но не все, могли развиться в процессе эволюции прежде, чем рабочие стали бесплодными…»
Эти замечания побудили одного пчеловода обратиться к Фришу с вопросом: не может ли получаемое растущими пчелиными личинками от работниц кормовое молочко прививать воспитанницам некоторые наследственные черты и свойства? Проверка была бы не так уж сложна: достаточно передать молодую маточную личинку породы «А» на выкормку в семью другой породы — «Б», которая отличается от «А» по фигурам танца, по «диалектам» пчелиного языка, а затем проверить, в какой мере сохранило потомство такой матки присущую ее породе форму танца и насколько он изменился.
Похоже было, предлагаемый опыт смыкается с темой Фриша. Но так могло показаться только на первый взгляд. Самое правильное решение не повлияло бы на уровень знаний об ориентировке пчел в полетах. И Фриш не стал вникать в этот вопрос, который сам охарактеризовал как «опаснейший».
А надо сказать: в устах Фриша употребленный эпитет почти синоним «интереснейшему». Достаточно познакомиться с его речью памяти Макса Гартманна, распространившего свои исследования на мир флоры и фауны и уже одним этим особенно близкого Фришу.
Фриш изучал полет пчел, заканчивающийся опылением и оплодотворением цветков. Штрек Гартманна был заложен гораздо глубже: он искал ответа на вопрос, что представляет собой пол как биологическое явление, в чем его начала, где корни.
Согласно принятому в науке мнению, наследственные задатки родителей смешиваются при оплодотворении, а это расширяет возможности приспособляемости потомства и поддерживает существование видов. Гартманн уточнял: «Да, таково следствие оплодотворения, но не его причина!»
