Мы уже перестаем удивляться тому, как задание, вложенное в «думающую» или счетную машину, быстрее мысли обегает тысячи объединенных между собой реле, молниеносно рождая ответ — суммированный итог подсчета или продиктованную механической памятью справку. Но живое — система несравненно более сложная, чем самая хитроумная машина. Кроме того, живое — это во многом еще «черный ящик», непроницаемо скрывающий свои тайны.

Тем и замечателен, тем и поучителен пример общественных насекомых, а в их числе и термитов, что они могут открыть перед человеком нутро этих загадочных «черных ящиков». Преданные науке глаза прочитают здесь то, чего пока не рассмотреть в живом даже с помощью сверхсверхмикроскопов. Самим естественным отбором, самой историей органического мира созданы эти живые модели живого, древнейшего после организмов образцы автоматических устройств и самоуправляющихся систем.

В каждой из жанровых сценок, наблюдаемых в чреве гнезда, — будь то кормовой контакт, или взаимное ощупывание усиками, или разгрузка водоноса, или прополка грибной грядки, или перенос строительной пасты, — во всем можно видеть физиологическое явление, словно разыгранное в лицах. Как и явления обмена, питания, выделения, прослеживаемые в движении непрерывно перемещающихся цепей насекомых, они всюду предстают перед наблюдателем. И он воочию, будто под магическим увеличением, будто сквозь волшебную лупу времени, видит, как воздействие внешних условий разлагается на составные слагающие и как скрытые ответы живых отдельностей сливаются в единую и очевидную реакцию целого.

Ученые подсчитали, что вода, направленная в поливные каналы для орошения растущей в поле кукурузы, производит, в конечном счете, несоизмеримо больше калорий, чем если ее бросить на лопатки самых совершенных турбин современных гидроэлектростанций. Этот вывод вполне относится и к нашему случаю. Много ли калорий могло бы быть извлечено из той жалкой щепотки гнилой древесины, которую поглощает отдельный термит в течение своей жизни? Среди всех изобретенных человеческим гением машин и двигателей нет пока ни одной, которая приводилась бы в действие столь ничтожным количеством энергии.

Непрерывное движение, пульсирующее в безмолвном термитнике, будит мысль, говорит о том, что древесина, пропущенная через зобики термитов в недрах семьи, порождает движения и энергии несоизмеримо больше, чем сожженная в топках под любыми котлами. Нужно ли после всего говорить, что в век расщепления атома, в век расцвета автоматических устройств и кибернетических систем пример общественных насекомых, и особенно их семья, заслуживает внимания не одних только натуралистов и биологов?

…Предместье Каракумов возле Ашхабада. Вонзаем острую кирку в отполированный зноем и ветрами купол анакантотермес. Отваливаем тяжелую кровлю. У наших ног черное нутро гнезда, беспорядочные извилистые ходы, в них беловато-бесцветная живая масса. Кое-где мерцают слюдяные пластинки — крылья молодых продолжателей рода…

Прежде чем взгляд освоился с картиной, вычленил в беловато-бесцветном кишении контуры отдельных насекомых, среди них замелькали быстрые черные искры: это муравьи-бегунки, «фаэтончики».

В каждом уголке развороченного термитника возникают сцены из «Похищения лапифянок». Однако не кентавры играют роль похитителей, а именно их-то и похищают. А написано все лишь двумя красками: черной — муравьи, белой — термиты. Трепещущая светлотелая добыча отчетливо выделяется на фоне черного муравьиного хитина, темной губки термитника. Жертва перехвачена поперек, голова свисает, хотя иногда и пытается сомкнуть жвалы на похитителе. Куда там! В открытом бою кентавры мира насекомых совершенно беззащитны.

Крупные, голенастые, отбрасывая на песок неожиданную тень, бегунки мчатся, унося беспомощную молодь термитов, взрослых рабочих, а у крылатых с ходу откусывают несъедобные крылья, которые к тому же мешают переносу добычи.

На плоской поверхности между всхолмлений термитников темными жерлами зияют ходы в подземные обиталища муравьев. Сюда и катят «фаэтончики». Сбросив трофей в широкогорлую шахту, черный тандем муравья и скользящей за ним тени уносится за новой порцией. Богатая пожива приводит муравейник в возбуждение, и он выплескивает десятки новых охотников. Термитник отдан на поток и разграбление. Мы не успеваем заселить искусственное гнездо, термитов уже нет. Зрелище опустевшей черной губки, в которой мечутся запоздавшие бегунки, ошеломляет…

Урок, преподанный нам катаглифисами, усвоить нетрудно. Труднее совладать с разбойничьей ордой бегунков. Следующий термитник вскрываем на рассвете, когда каракумская апрельская ночь еще холодна и бегунки сидят дома. Однако работы предстоит много, а солнце, едва поднявшись, придает всему живому новый заряд бодрости и энергии. Поэтому, израсходовав ведро драгоценной воды из запасов экспедиции, окружаем термитник влажным кольцом. Это не ритуальное заклинание: когда бегунки выйдут на поверхность, влажная почва их на какое-то время придержит.

В это утро мы заселили искусственные гнезда — тонкий квадратный, почти метр на метр, пробковый лабиринт между двух листов обрамленного стекла и стеклянный цилиндр, начиненный губкой термитника с его обитателями.

Бегунков мы опередили. Теперь нашим трофеям угрожают гораздо менее быстрые и далеко не столь крупные, вернее, совсем крошечные мураши, которые легко просачиваются в зазор между деревянной рамой гнезда и стеклом и способны свести на нет все наши успехи. Очистить гнездо от них дело безнадежное, здесь требуется профилактика. Уносим гнезда в палатку, щедро заправляем их мокрой ватой для питья и промокашкой для пропитания. Оставляем оба гнезда на металлическом столике, ножки которого погружены в чашки с непреодолимым для мурашей мыльным раствором, сдобренным дли большей гарантии бензином.

Таким нехитрым способом мы предотвращаем биологическую реакцию, вызываемую соприкосновением почти всех видов термитов с почти всеми видами муравьев. По общему признанию, это древнейший враг термитов. Так как же все-таки реагируют термиты на разбитый купол?

Одни — и их немало — уходят, исчезая в прохладной, отдающей затхлостью и грибами темноте галерей и колодцев. Другие — их большинство — замерли или переминаются на месте. Наконец, третьи — таких меньше всего — беспорядочно поодиночке разбегаются в стороны.

Может показаться, что эти создания отвечают на неожиданное разрушение гнезда различно, а между тем все одинаково подчиняются постоянно действующему закону, который всюду обязывает термита поскорее вернуться и вновь окунуться в родную стихию гнезда. Каждое лишнее мгновение, проведенное за порогом дома, неотвратимо сопряжено с бесчисленными опасностями. Не случайно уже только прорвавшиеся извне свет и наземный воздух воспринимаются в гнезде как сигнал бедствия. Этот сигнал зовет обитателей термитника перекрывать, запечатывать проломы и щели в панцире. Солдаты бьют головами сбор и спешат с рабочими к участкам, откуда струится угроза.

Так и поступают сейчас термиты в тех районах гнезда, куда не добрался лом. Они изнутри запечатывают ходы в неповрежденную зону, хотя это и отрезает от них собратьев и сестер из разоренных секторов и этажей. Пострадавшая часть семьи обречена на гибель, но только так сохраняется для жизни уцелевшее.

Вместе с тем оставшиеся вне гнезда свидетельствуют приверженность тому же закону жизни.

Выброшенные из колеи обычной жизни, вдали от массивов термитника, они подчиняются теперь зову ближайшего обломка, осколка… Здесь, в уцелевших камерах и нишах, еще сохраняются притягательные приметы гнезда, именно в них воплощен термитник с его действующей как магнит силой, которая не только молодь и слепых рабочих, но и зрячих крылатых побуждает забиваться в узкие щели камер. По мере того как обломок гнезда будет иссушаться, насекомые, укрывшиеся в его нишах, как бы удерживая выветривающийся дух родного дома, теснее приникают, отчаяннее цепляются лапками за стенки.