Кочевые группы племени из нескольких сот человек не строят даже временных жилищ, как то делают некоторые виды обезьян, не знают одежды. Леса, в которых они скрываются от людей и где находят приют, не слишком богаты съедобными растениями. Зато тут много ос полист и пчел мелипон. И те, и другие собирают в гнезда мед. Гваяки его высоко ценят, но питаются также личинками пчел и ос, а пчелиным воском дорожат особо.

Воск они используют при изготовлении орудий — стрел, копий, лука и предметов домашнего обихода, в частности котла, в котором плавят воск. Котлы эти лепят из глины, смешанной с воском, причем смесь не обжигают, но тщательно просушивают. В котле из такой смеси можно на слабом огне вытапливать воск из сотов.

Гваяки плетут из волокон растений канаты длиной до десяти метров, необходимые им для сбора меда, а в качестве тары используют плетенные из луба корзины, которые выстилают широкими листьями агавы, связками щеток из пальмовых волокон они выбирают мед из гнезд, не вскрывая их; жидкий мед сливают в скорлупы огромных орехов…

Человек начинал с разорения пчелиных гнезд. Но, вероятно, довольно рано пришел к выводу, что полностью выбирать мед не следует, что в гнездах полезно оставлять соты с расплодом: семья сохранится; со временем она наберет силу, и тогда можно будет снова вернуться к этому гнезду за медом. А чтобы не забыть дерево, его ствол можно пометить, пометить зарубкой, а скалу — знаком…

Тот, кому эта мысль пришла в голову, не сознавал, конечно, что открывает новую страницу в отношениях человека и пчелы.

От этих первых отметок оставался один шаг к закреплению за родом, за племенем, за общиной или просто за человеком всего дерева с гнездящимися в нем пчелами.

Итак, наиболее дальновидные собиратели перестали полностью опустошать пчелиные гнезда, ограничиваясь отбором части медовых сотов. Но вряд ли они этим ограничились. Рано или поздно их внимание должен был привлечь летящий рой, когда тысячи пчел, кучно пронесшихся меж стволов, внезапно многослойным наростом покрывают кору векового дуба вокруг отверстия, чернеющего на месте выпавшего когда-то сучка. Проходит какое-то время, и рой начинает вливаться в это отверстие, пока целиком не скрывается внутри дерева, из дупла которого раздается теперь гул. Скоро он стихает, и одна за другой начинают вылетать из дерева пчелы.

Рой обрел постоянное гнездо.

Что изгнало этих пчел из родного им прежде дома? Какие нити невидимо держали тысячи пчел, мечущихся в воздухе, после того, как они выплеснулись из летка и стали врассыпную подниматься, падать, тасоваться, отлетать в стороны и тотчас рваться к неуловимому, с силой отбрасывающему их центру суматохи? Но вот что-то происходит, неистовство пчел, вылетевших из гнезда, иссякает, и через считанные минуты бушевавшая масса насекомых стягивается к ничем не примечательной ветке дерева и повисает на ней быстро вырастающим, грузнеющим роевым клубом.

Издали такой клуб кажется неподвижным, но все в нем кипит. На этой ветке он может провисеть долго, несколько дней, но может после короткой передышки направиться дальше. И в том, и в другом случае он полетит плотным облачком. Порой оно расплывается, меняет очертания, удлиняется, кособочится, выравнивается, утолщается и все продолжает плыть вперед.

Облачко состоит из тысяч рабочих пчел. Какие силы движут этот полет? Что направляет его? Куда? Есть среди них ведущие и ведомые? И ведома ли цель ведущим? Что ориентирует их? И почему ведомые покоряются или доверяются ведущим? Чем завоевана покорность ведомых, чем заслужили доверие ведущие?

В этих «опознанных летающих объектах» и сегодня еще для нас загадок больше, чем разгаданного…

Облачко продолжает плыть вперед до тех пор, пока среди тысяч лесных деревьев найдет единственное «свое».

Три-две тысячи лет назад, да и позднее «своим» в лесу для роя становилось дерево с естественным дуплом, причем обязательно дерево живое: летом в нем пчелы меньше страдают от зноя, а зимой холода не так страшны, как в сухом. Но уже тысячу лет назад «своим» для роя могло оказаться и дерево с искусственно выдолбленным дуплом, которое называлось бортью, устроители его — бортниками, а участок, где расположены борти, — бортным ухожьем. А лет пятьсот назад рой мог справить новоселье в выпиленном из борти чурбаке с дуплом, в колоде, еще позже — в подготовленном ловцом коше, откуда пчеловод переселяет рой в улей на пасеке.

Так выглядит схема истории пчеловодного промысла на большой части европейской территории нашей страны. В других краях и сама история, и ее хронология иные.

Дороти Гальтон, автор книги «1000 лет пчеловодства в России» (вышла в Лондоне в 1971 году), работает сейчас над новым сочинением, которое, возможно, будет озаглавлено «10 000 лет ульевого пчеловодства в Старом Свете». Оказывается, на территории Южной Сибири и в Средней Азии пчелиные ульи были известны еще в восьмом тысячелетии до нашей эры, а особенно широко распространились в третьем тысячелетии…

Геродот, ссылаясь на свидетельство фракиян, сообщал: «Земля по ту сторону Истра (то есть Дуная) заполнена пчелами, и потому через нее нельзя пройти дальше». Утверждение звучит как гипербола. Но, сообщая о торговле Хазарии с Византией в VII—IX веках нашей эры, профессор Ю. В. Готье ставит в перечне товаров на первое место мед, а сообщая о мордве «на плесе между устьем Оки и устьем Камы», пишет: основными продуктами их экспорта были пушнина, мед и воск.

Арабский путешественник Ибн-Руста отмечал в начале X века: «Страна славян ровна и лесиста, живут ее обитатели в лесах, и нет у них ни виноградников, ни пашни, но в малых бочонках из дерева хранят они пчел и мед…»

Итальянец Павел Иовий, составивший в первой половине XVI века описание Московии со слов русского посла Дмитрия Герасимова, сообщал: «Самое важное произведение московской земли есть мед и воск. Вся страна изобилует плодоносными пчелами, которые кладут мед не в искусственных крестьянских ульях, но в древесных дуплах…», «В дремучих лесах и рощах ветви дерев часто бывают усыпаны роями пчел…», «В дуплах нередко находят множество больших сотов старого меду, оставляемого пчелами, и так как поселяне не успевают осмотреть каждое дерево, то весьма часто встречаются соты чрезвычайной толщины».

Другой иностранец в том же XVI веке писал о правобережье Днепра: «Здесь леса медом и пасеками изобильно обогащены, везде чрезвычайно много ульев и выдолбленных пней, в которые пчелы складывают свой мед».

«Книга Большому Чертежу», составленная в 1627 году, сообщает: от устья Белой по обеим сторонам вверх и ее притокам до Уральских гор «живут башкиры, а кормят их мед, зверь и рыба, а пашни не имеют».

Опираясь на записи в хозяйственных книгах шести кладовых — «комор», в которые мед и воск поступали в самом начале XVI века примерно с одной трехсотой части страны, Н. Витвицкий рассчитал: в России в ту пору производилось около девяти миллионов пудов воска и примерно 600 миллионов пудов меда!

600 миллионов пудов — по-теперешнему 10 миллионов тонн — для неспециалиста цифра, может, мало говорящая. Но вот только что вышедший номер журнала «Bee World», органа «Международной ассоциации исследователей пчелы» (IBRA), за второй квартал 1981 года. На 41-й странице — таблица сбора меда за 1980 год в разных странах мира: на пяти континентах медовый урожай составил всего лишь 750 тысяч тонн…

А тогда в одной европейской части России — 10 миллионов! Кроме того, ведь и население было несравненно более редким. Если произвести соответствующий пересчет, то окажется: на одного жителя Русской равнины приходилось пчел чуть не в 250—500 раз больше, чем теперь.

Эта цифра показывает количество семей пчел. А рабочих пчел, тех, что собирают нектар и превращают его в мед и воск, на одного россиянина приходилось в 10—20 миллионов раз больше, чем в наши дни!

Стоит подчеркнуть, во-первых, что расчет был произведен Витвицким ко времени, когда бортничество уже начало сдавать свои позиции, и что, во-вторых, то не был статистический фокус, известный под названием «пересчет с площади спичечной коробки на квадратный километр». Автор предупреждает, что использует данные далеко не лучших по медосборам районов: «Их никак нельзя сравнивать с богатыми местоположениями, окружающими Каменец-Подольский, Винницу, Брацлов, Ковно и множество других городов, как в старину, так и ныне составляющих государственные имущества: оне весьма благоприятствуют пчеловодству. Я нашел следы в люстрационных актах, что почти повсюду в сказанных имуществах находились пчелы и кладовые, наполненные воском и медом».