Но в лаборатории термитов содержат в совсем небольшом гнезде, где для удобства наблюдателя все процессы как бы спрессованы в два измерения. Разумеется, жизнь природного термитника с тысячами и сотнями тысяч обитателей и полнее, и богаче. Здесь все загадки возведены в куб, все бесконечно сложнее, чем между двумя листами стекла, где лежит одна-единственная, случайно вырванная страница из книги жизни настоящего гнезда.

Однако именно из таких разрозненных страниц, прочитанных в лаборатории и под открытым небом, постепенно складывается связная и цельная естественная история термитов.

Прикрытое сплошным, без единой щелочки, крепким панцирем, живет своей невидимой извне жизнью гнездо. Где-то, чаще всего глубоко под сводами купола, отделенная от него лабиринтом переходов, лежит небольшая плоская, подобно раковине перламутреницы, камера. Она одна в хрупкой сердцевине гнезда одета в прочные, будто бронированные, стенки. Здесь обитают два старейших термита колонии, ее основатели и родоначальники, отец и мать всей семьи. Занимаемая ими камера и сейчас именуется царской ячейкой.

Если аккуратно раскрыть створки камеры, глазу представится необычное зрелище.

Овулирующая самка — мать колонии — всей тяжестью своего непомерно крупного полупрозрачного брюшка лежит на дне ячейки. Здесь же прячется в несколько раз меньший самец. Вокруг суетится множество рабочих. Одни подбегают к раскрытым жвалам самки, отрыгивают и передают ей корм, чистят, облизывают голову, челюсти, передние ноги. Другие поглаживают усиками и ротовыми щупальцами, теребят и обкусывают жвалами оболочку брюшка, сочащуюся выделениями. Третьи копошатся в противоположном конце камеры — у последнего сегмента брюшка. Здесь появляются на свет яйца.

Яйцо сразу же подхватывается одним из термитов. Он берет его жвалами, обмывает слюной и, почистив, передает другому.

Описывая добытую в Эритрее родительскую камеру знаменитых «воинственных термитов» — термес белликозус, исследователь отмечает, что свита царицы — все эти кормилицы, повитухи, няньки — окружена извне кольцом солдат. Солдаты стоят реже или чаще, но всегда головами вперед, всегда готовые отразить возможное нападение.

Жизнь бурлит и вокруг родительской камеры. По ходам, ведущим к ней, движутся вереницы рабочих. Попав в камеру, они кормят самку и самца, облизывают и чистят их. Движимые этой потребностью, они как магнитом стягивались сюда из дальних углов гнезда. Отдав корм, прикоснувшись к усикам царицы или царя, облизав их, выпив с поверхности их тела каплю выделений, те же рабочие приобретают новый, противоположный заряд, новую потребность, и она настойчиво выталкивает их, гонит отсюда. Послушные новому зову, они уходят, унося в усиках след прикосновения, а в зобике микроскопическую каплю, слизанную с тела обитателей родительской камеры, или, скажем, в жвалах только что появившееся на свет яйцо.

Скормленная царице пища превращается в ее организме в беспрерывно выделяемые яйца, в зародыши новых членов общины, а два потока насекомых — вливающийся в царскую ячейку и изливающийся из нее — делают камеру с родительской парой глубинной точкой роста, жизненным центром семьи.

Если кровля гнезда неожиданно повреждена и в ней образовалась щель или небольшой пролом, эту брешь сразу закроет своей сильной головою солдат. Когда разрушения велики и ход наружу не закрыть головой, находящиеся поблизости солдаты подают сигнал тревоги. Сигнал подхватывают и повторяют другие солдаты. Они сильно бьют головами о землю, о стенки ходов. Такие удары и щелканье зубчатых жвал можно слышать даже невооруженным ухом.

Эти ли, а может, другие, сопутствующие им сигналы поднимают в термитнике тревогу. Движение цепей становится гораздо более быстрым. Крылатые стараются укрыться внутрь гнезда. А навстречу проникающему сквозь пролом свету солнца и свежему воздуху, который, как мы скоро узнаем, отличается от гнездового, спешат снизу солдаты и рабочие.

Некоторые выбегают даже за границу дома и снаружи прикрывают собой поврежденный участок. Впрочем, таких совсем немного. Зато изнутри район аварии заполнен термитами.

Спрятав в ходах свои беззащитные тела с мягким брюшком, солдаты выставляют вперед бронированные хитином головы и угрожающе поводят из стороны в сторону острыми жвалами.

Если враг попытается сунуться в гнездо, его встретит щелкающий зубчатыми щипцами заслон.

Пока клешни солдат надвое разрубают тела муравьев, намертво впиваются в язык и в глаза польстившейся на добычу неопытной молодой ящерицы, по краям участка то там, то здесь появляются на мгновение головы рабочих. Один за другим появляются они у края пролома с песчинками в жвалах. У некоторых вроде и нет никакого груза, но вот приподнята голова, разведены челюсти — и из открытого ротового отверстия выжимается густая капля строительной пасты. Рабочий нес ее в себе, и она не успела подсохнуть. Наклонив голову почти под прямым углом к оси тела, строитель впечатывает новую крупицу к ранее положенным. При этом он сначала поворачивает голову до отказа, а затем восстанавливает ее положение для следующего поворота. Вмуровывая строительный материал, прижимая и скрепляя кладку, рабочие орудуют жвалами как зажимом, а головой как ключом, которым завинчивают гайки.

Вся операция проделывается изнутри. Снаружи видно только непрерывное трепетание усиков да блеск голых хитиновых черепов.

Всё у́же становится заделываемая быстро схватывающейся строительной массой щель. Один за другим скрываются в ней термиты из числа тех, что прикрывали собой участок. Им следует торопиться. Кто не успеет вернуться — останется за порогом, а кто останется за порогом — обречен. Вне дома, без семьи для термита нет ни крова, ни корма, ни тепла, ни влаги, и воздух для него не тот. Оторванный от семьи, он погибает раньше срока. И все же никто в гнезде не ждет запаздывающих.

В последний раз мелькнули изнутри кривые зубчатые жвалы солдата, голова рабочего с крупицей пасты, и пролом заделан окончательно. Гнездо вновь закупорено и забронировано.

Все это можно наблюдать с весны до поздней осени; но только не в тот выдающийся день и час жизни термитника, не в те минуты, когда накопившиеся в нем скрытые силы вырываются из мрака на свет, из-под земли на воздушный простор, из глубины гнезда ввысь. Это время роения.

Оно происходит в определенное время года (у разных видов по-своему, да и у одного вида в разных местностях не одинаково) , чаще всего после теплого дождя, который щедро напоил землю и увлажнил ее верхний слой. Душная, парная жара проникает сквозь оболочку гнезда в его коридоры и камеры и нарушает привычное движение цепей, вырывая из них взрослых рабочих и солдат. Сначала поодиночке, потом массами они стягиваются кверху и сосредоточиваются в верхних этажах, ближе к куполу.

Все идет здесь сейчас не так, как обычно.

Теперь сами рабочие изнутри пробивают купол, прокладывают ходы на поверхность. А тем временем снизу в камеры и ниши верхней части гнезда собираются уже и крылатые. Еще недавно они всячески избегали света и наземного воздуха и первыми убегали от него в нижние горизонты гнезда, поглубже забивались головами в темные тупики камер. Сейчас свет и свежий воздух не только не страшат крылатых, но, наоборот, зовут и привлекают их.

А тысячи рабочих и солдат готовятся проводить крылатых в первый и последний выход за пределы гнезда.

И без того высокое содержание углекислоты в термитнике в эти часы возрастает до пятнадцати-шестнадцати процентов. Жаркий и еще влажный после дождя, напоенный углекислотой воздух гонит крылатых из гнезда. Последнее, что еще удерживает их здесь, — это тяга к тесноте, к толчее, необходимость постоянно чувствовать поверхностью тела, всеми его покровами прикосновение стенок темных коридоров, углов, тупиков, касание тел других термитов.

Доказано, что теснота мила этим насекомым. Для такого их чувства терминологи изобрели особое название — тигмопатия.