Ночевка в родном доме свойственна лишь самцам вида маргинатус. У многих других видов известны так называемые клубы, ночлежные сборища самцов. Листаешь работы, посвященные этим ночным клубам, рассматриваешь фотографии и не перестаешь удивляться. Голые стебельки, веточки, побеги облеплены комками тесно сгрудившихся насекомых. Что собирает их здесь? Помечая ночлежников капельками быстро сохнущей краски, убеждаешься: многие прилетают сюда и завтра, и послезавтра.

Но вернемся от этой удивительной и еще не имеющей объяснения повадки к нашей теме. Самцы галикт каемчатых вылетают в поисках невест. Выводящиеся в этом гнезде следом за ними самки остаются дома, бродят в лабиринте подземных ячей; здесь их и находят проникающие извне самцы — отпрыски других семей.

Свадебная пора продолжается иногда неделями. Потом самцы погибают, оставляя в гнездах молодых вдов, а вдовы стали уже и сиротами, так как престарелая мать — основательница семьи — тоже погибает. Из ее потомства в живых остаются лишь оплодотворенные самки. Весной они покинут старое гнездо, разлетятся и — тут мы возвращаемся к началу всей истории — выроют поблизости от материнской новые шахты с ячеями, заложат новые общины, которым суждено существовать пять-шесть лет.

Теперь выделим из всего, что здесь рассказано, одно обстоятельство. Почему пчелки галикты первых генераций живут лишь по году, а родительница их в пять-шесть раз дольше?

Прежде чем ответить, напомним: выйдя из ячей, молодые пчелы облизывают мать и друг друга. Именно в этом дело — в контактах с матерью, слизывании с ее тела выпота, вполне реального и вещественного, а главное, удивительного по воздействию. Пчелки, вкусившие его, теряют способность открыть выход из гнезда в начале осени, когда они рождаются, и жизнь их идет по иному руслу, строится совсем не так, как у матери.

Конечно, биохимики выяснят состав и формулу секрета самки-основательницы, физиологи проследят, по каким каналам передается на нервные центры его воздействие, парализующее одно лишь звено в цепи поведения рабочих пчелок. Но этого как раз достаточно, чтоб гнездо осталось запечатанным именно тогда, когда в еще теплом воздухе низко над землей носятся длинноусые женихи, проверяющие своими антеннами почвенные щели и трещины в поисках ходов к невестам. Весной же, когда выпот уже потерял свою тормозящую силу и не мешает пчелкам покинуть гнездо, женихов нигде и в помине нет, зато отовсюду галикт зовет аромат пыльцы и нектара. Этот призыв цветов окончательно уводит жизненный путь насекомых в русло рабочих особей.

Другое дело созревшее гнездо: потомство старой галикты здесь небывало многочисленно. Самку-основательницу кормит теперь весной рекордно большое число дочерей. Эта смесь богатого корма превращается в организме самки в яйца, из которых выводятся уже не одни лишь самки, как в первые годы, но и самцы. Они появляются в гнезде впервые. Кроме того, похоже, вещества, выделяемого самкой, уже не хватает на всех ее отпрысков (их же чуть не 500!), а может быть, оно просто не действует на самцов, которые открывают изнутри подземелье. Так или иначе, пути на волю проложены, самцы улетают, а вместо них в гнездо проникают чужие, которые находят своих невест, обреченных стать вдовами. Этим самкам, нисколько не отличающимся от сестер прошлых генераций, предстоит, однако, прожить еще пять-шесть лет.

Вряд ли женоненавистнику Ксенарху, воспевшему счастье самцов-цикад, «чьи жены безголосы и немы», понравилась бы существующая у галикт разновидность счастливого брака.

Но правы ли мы, считая одинаковыми самок-галикт всех поколений, и не переоцениваем ли значение выпота, которым мать словно околдовывает своих дочерей?

Если брать из молодых гнезд только что созревших пчелок и, помечая их краской, пересаживать в пятилетние гнезда, то прилетающие туда самцы не оказывают никакого предпочтения коренным обитательницам перед подкидышами, одинаково общаются с ними. Весной подкидыши из молодых гнезд точно так же, как и коренные обитательницы старых, покидают кров и принимаются закладывать собственные ничуть не менее рьяно и нисколько не менее успешно.

Вот повод призадуматься! Ведь если б оставить молодых пчел в родном гнезде, ни одна не прожила бы здесь более года. Достаточно пересадить тех же пчел в иное старое гнездо — и они проживут еще пять-шесть лет. Как легко, как просто здесь в пять-шесть раз продлить естественный срок жизни! До чего же богаты резервы жизненности, насколько возможные сроки жизни больше фактических!

И разве так только у галикт?

Общину галикт можно сравнить с многолетним растением, которое, однако, только на пятом году жизни зацветает, производит продолжателей рода и затем отмирает. Такие однократно цветущие растения — все равно, однолетние или многолетние — в ботанике называют монокарпическими. Семьи многих муравьев и термитов, образующих огромные колонии, представляют системы поликарпические, они с какого-то возраста начинают «цвести» и затем плодоносить — бывает и ежегодно. Тысячи крылатых самцов и самок — женихов и невест — вылетают из гнезд в определенную пору. Плодовитые самки (у муравьев) или супружеские пары (у термитов) расползаются, основывают новые поселения, которые со временем, разросшись в общину из сотен тысяч, а нередко и миллионов рабочих и солдат, регулярно порождают крылатых, призванных воспроизводить вид.

Община муравьев и термитов состоит из форм, не сходных по строению, повадкам и продолжительности жизни.

То же у однолетних ос или шмелей, чьи самки, перенеся тяготы и испытания зимовки, пробуждаются под лучами солнца и, как живые семена, всходят, обрастая молодыми поколениями. Эти семьи рассевают к осени урожай плодовитых зимующих маток, а сами, подобно однолетним злакам, отмирают с наступлением предзимних холодов.

У всех общественных ос и шмелей особи, выводящиеся к концу лета, обычно зимуют и, следовательно, живут в два-три раза дольше, чем их сестры-рабочие, выводящиеся весной и к началу осени погибающие. Здесь различие в продолжительности существования рядовых насекомых и самки-основательницы не выходит за пределы отношения один к двум-трем; у галикт оно составляет, как мы видели, один к пяти-шести; у муравьев же доходит до одного к десяти — двадцати. При этом в семьях муравьев развитие зародышей может направляться так, что из них формируются либо сравнительно недолговечные солдаты или рабочие, либо предназначенные для продолжения рода самки, а у термитов также и самцы, живущие по многу лет.

Знатоки муравьев — мирмекологи — научились воспитывать личинок так, что муравей формика выходит из кокона не рабочим, существующим самое большее год, а развитой самкой, которая создает колонию и живет в ней десять, а то и двадцать лет.

У термитов же не только женские, но и мужские особи, не только молодые рабочие, но и солдаты способны, даже пройдя первые этапы метаморфоза, изменять характер развития, и тогда насекомое становится не рабочим или солдатом, а долгоживущей крылатой особью. В этом случае, если обстоятельства окажутся благоприятными, насекомое проживет дольше, чем рабочие, даже не в пять раз, как у галикт, и не в десять — двадцать, как у муравьев, а в двадцать — тридцать раз! Каждое такое насекомое-долгожитель наглядно свидетельствует о возможности управления сроком жизни.

Немало доказательств тому демонстрирует и пчелиный улей.

Выйдя из яйца, личинка медоносной пчелы через шесть дней заматывается в кокон и засыпает в нем. Это как бы введение в жизнь, предисловие к ней. Но если рабочая пчела появляется на свет весной или в начале лета, ее век не больше шести недель, тогда как рабочие пчелы последних летних генераций живут до следующей весны, значит, больше шести месяцев. Это естественно: встречая первые холода, семья пчел должна состоять из насекомых, способных перенести зимовку и еще воспитать первое весеннее поколение.