Мало того — в этой же семье, от тех же родителей происходит, такими же пчелами выкармливается матка, но она живет даже пять лет, и здесь уже не имеет значения, выведена она весной или осенью.

Попробуем сопоставить сроки жизни трех родных сестер: шесть — двадцать шесть — двести шестьдесят недель… Чтобы яснее стали эти различия, применим масштабы, более близкие эмоциональному восприятию, и сопоставим, к примеру, 50-летнюю, 200-летнюю и 2000-летнюю продолжительность жизни!

Оставим в стороне матку. С первого до последнего часа ее личинка выкармливается особой, специально для нее приготовленной рабочими пчелами пищей — маточным молочком, королевским желе, как его стали величать. Но рабочие-то пчелы все, от первой до последней в сезоне, выкармливаются одинаково. Почему же пчела, рожденная в сентябре, живет в пять раз дольше, чем ее родная сестра, появившаяся на свет в мае?

Было бы слишком долго описывать опыты, которые имели в конечном счете целью перестроить обмен веществ в недрах пчелиной семьи. Скажем об итогах: пчелы, рожденные весной, то есть такие, которым полагалось окончить жизненный путь через шесть-семь недель, продолжали благоденствовать не только через пятьдесят, но и через сто, триста, даже четыреста дней.

После того как доктор Анна Маурицио на Либефельдской опытной станции в Швейцарии проделала эти перестройки жизненных сроков, сходные опыты проведены были во многих странах, в том числе и у нас. Средний лимит продолжительности жизни для пчелы удалось превысить чуть не вдесятеро. Рабочие особи прожили по десять пчелиных веков!

И в экспериментах этих не было никакого насилия над природой, ничего искусственного, вымученного. Подобное можно наблюдать и в естественных условиях. Взять трутней. Обычно они живут около ста дней. Но смерть настигает большинство их не тогда, когда они не способны жить дольше; кончается лето, и пчелы изгоняют их из общины на погибель. В семьях же, потерявших матку, работницы своих братьев не трогают, и те благополучно зимуют, дотягивают до следующего лета.

Одним словом, везде существует скрытый, неиспользуемый запас жизненности. Видимо, мойра Клото, зачинающая нить, делает ее достаточно прочной, и живое существо в состоянии прожить много дольше, чем живет на самом деле.

Значит, опираясь на богатые резервы жизненности, присущие организмам, можно содействовать второй мойре — Лахесис — и подальше оттеснить третью — Атропос — с ее смертоносными ножницами!

Правильнее озаглавить эти заметки «Осиный случай». Но повременим.

В средних широтах гнездо ос веспа — обычной или германика — может состоять в начале августа из десятка тысяч ячеек, причем около трети их — для вывода призванных продлить осиный род. Зимуют у ос одни самки, и те, что перезимовали, весной закладывают новые гнезда.

О жилищах разных ос написано немало. Но только одно — гнездо осы германики — удостоилось личной биографии. Оно демонстрируется в музее при Оксфордском университете в Англии.

Его выкопали из земли в самом начале лета в 1857 году вместе с осами. Диаметр единственного сота был чуть больше десятка сантиметров. Подвешенное так, что ему ничто не мешало расти, гнездо охранялось от всяких невзгод, а обитателей его ежедневно подкармливали сахаром, пивом, мухами и разной мясной пищей. Словом, осам создали завидную жизнь. Не случайно население двух соседних гнезд покинуло свои дома и присоединилось к переселенкам. Гнездо стало бурно расти, приобрело грушеобразную форму, достигло свыше шестидесяти сантиметров в высоту при диаметре почти в полметра.

Университетский музей гордится экспонатом, который восхищает и дивит сотни тысяч посетителей.

А ведь в природных условиях — кончается лето, и гнездо обычно погибает за три-четыре осенних недели. Почему же не сохраняются они хотя бы до будущей весны, когда их смогли бы заселить новые поколения перезимовавших ос? Какой очевидный просчет! Ради чего израсходовано было столько живой энергии, столько строительного мастерства, далеко не все секреты которого пока разгаданы? Вот уж действительно архитектурные излишества! К чему такой огромный запас прочности? Чего ради возникает сооружение, способное сохраняться больше столетия, если население, его сотворившее, рассыпается меньше чем через полгода после зарождения семьи? Что за несуразность, что за несоразмерность там, где, казалось бы, всё так сбалансировано, слажено, взаимообусловлено?

…Осы следуют законам своего племени. Ранней весной перезимовавшие самки основывают семью, весной и летом формуют ячеи, расширяют, крепят соты, выкармливают молодь, жизнь на всех парусах несется вперед, но как только начнут поступать немые сигналы солнцеворота — лето в разгаре, а световой день начал сокращаться, — курс движения в семье меняется, близя катастрофу. Свершив в пределе земном всё земное, семья рассыпается, а спрятанные в грунте гнезда — такие иной раз изящные — становятся добычей сырости, плесени, рушатся, исчезают; другие, скрытые в сухих, защищенных от непогоды уголках — на чердаках под балками стропил, — висят городами, из которых ушла жизнь.

Есть что-то вызывающе расточительное и наглядно бессмысленное в быстроте, с какой приходит к началу осени в упадок обитель, созданная осиной семьей на пустом месте.

В живых остаются одни молодые продолжательницы рода, залог и предвестник повторения пройденного. Они разлетаются и спешат укрыться от приближающихся холодов. Запрограммированный в них календарь предупреждает: надвигается суровая пора, неизбежно и неотвратимо близится зима, которой они ни одним из тысяч глазков-фасеток не видели, ни одним члеником усиков не нюхали, ни одной лапкой не касались. Замерев, эти осколки осиного рода сохраняются на грани жизни и небытия как зародыши будущих осоградов. В этих жизнеспособных и всхожих семенах семей сконцентрирован опыт предков, уроки, впитанные и усвоенные прошлыми поколениями.

А гнезда погибают.

Но действительно ли неотвратима катастрофа, ожидающая в конце сезона каждый осоград? Все эти сотканные и слепленные, свалянные и сформованные из застывшей бумажной пульпы многоэтажные сооружения — шаровидные, овальные, яйцеобразные, грушеподобные? Действительно ли неизбежно разрушение внутренних связей, сплачивающих каждое поколение отдельных осиных жизней и все от первого до последнего поколения в совокупность, в общность уже надорганизменного, сверхорганизменного порядка?

Перед нами географическая карта — оба полушария. На них извилистым пунктиром обозначены границы распространения видов паравеспула. Всюду в пределах великой империи паравеспула в ареале любого из видов они однолетние.

Но вот осенью 1968 года энтомолог высшей агрономической школы Алжира профессор Паскье обнаружил на пальме в пригороде Эль-Харраш изрядное гнездо, заселенное паравеспула германика. Профессор записал в блокнот его размеры и, не пожалев цветной ленточки с широкополой соломенной шляпы, повязал ею ствол, чтобы легче найти гнездо.

Весной следующего года, в конце марта, приехали из Франции натуралисты, и он рассказал гостям о гнезде. Решили поглядеть, что с ним. Пальму увидели издали, гнездо висело именно там, где его заметил в прошлом году профессор, а у летка вились осы. Их было столько, что подходить ближе не стали. Зато вечером хозяин с помощниками облачились в защитные костюмы, набросили на гнездо глухой пластиковый мешок, спилили трофей, унесли в лабораторию, здесь усыпили ос и измерили гнездо. Как на глаз заметил Паскье, оно действительно стало крупнее.

Под девятислойной бумажной скорлупой лежали девять сотов. Верхние семь заняты недавно отложенными яйцами и молодыми личинками. Так их много, что они не могли быть потомством одной осы. Взрослое население — усыпленных насекомых — по одной перебрали, какую за крыло, какую за ножку, пинцетами. Считали всех подряд. И молодых продолжательниц рода, и рабочих оказалось свыше двух с половиной тысяч.