Цитата из романа Стефана Цвейга «Нетерпение сердца»: «Каждый из нас привык с благоговением относиться к докторам. То и дело читаешь в газетах, что за чудеса они творят: зашивают раны на сердце, делают пересадку глаз. Стало быть…» Последние два слова жирно обведены зеленым карандашом.

Реплики из пьесы Бернарда Шоу «Назад к Мафусаилу» не пересказываем, вы знаток этой пенталогии утопии мира долгожителей.

Затем отрывок из письма Максима Горького: «Нимало не удивлюсь, если вскорости открыто будет действенное и мощно действующее средство для продолжения жизни, хотя мечту многих о бессмертии — считаю глупой…» Здесь же — пересказ воспоминаний медиков Л. Н. Федорова и А. Д. Сперанского о беседах с А. М. Горьким, которого тревожило, что «медицина не умеет бороться со старением организма, и люди часто умирают в расцвете духовных сил, когда они еще много могут сделать для общества».

Особое место отведено поэтической дискуссии: строки звенят, рифмы сверкают, как рапиры.

Лев Озеров: «…Когда умираем, мы оставляем… жизнь — нашим детям и внукам, Землю — своим землякам. Солнце и песни — векам, Смерть, сгубившую нас, — наукам…»

Николай Заболоцкий: «Вот так, с трудом пытаясь развивать как бы клубок какой-то сложной пряжи, вдруг и увидишь то, что должно называть бессмертием…»

Вадим Шефнер: «Нас не обманешь божьим раем, бессмертья нет, мы это знаем…»

Михаил Светлов: «Никакого нам не надо рая! Только надо, чтоб пришел тот век, где бы жил и рос, не умирая, благородных мыслей человек!..»

Леонид Мартынов: «Люди будут жить по полтораста, а быть может, и по двести — триста лет, но не вырастет такая каста, для которой вовсе смерти нет. Полтысячелетия — и баста! А быть может, это тоже бред — ограничивать пятисотлетьем? Ну, посмотрим, по вопросам этим создан будет Всеземной совет».

Александр Яшин — из стихотворения «Человечней хочется быть»: «Мы видим не все со своей горы, чудес неоткрытых еще немало. Боюсь, чтоб кичливость не помешала нам постигать иные миры…» Поначалу не вполне ясно, почему четверостишие попало в «Кристаллы», только прочитав две-три тетради, можно понять связь мысли поэта с общей темой.

И снова двустишия, строфы, сонеты, главы из поэм.

Последние страницы отведены чистой науке.

Выписка из «Введения в субмолекулярную биологию» А. Сент-Дьердьи: «Биология — это наука о невероятном… В живом организме становятся возможными реакции, которые кажутся физику невозможными или во всяком случае, невероятными».

Тут же с пометкой на полях: «Но и физики допускают невероятное» — цитата из трудов жившего в XX веке советского академика П. А. Ребиндера: «Второй закон термодинамики требует смерти всего родившегося. Но он не устанавливает срока жизни. В нем отсутствует понятие времени, а это обычно упускают. Существо может жить практически безгранично, и это не будет нарушением второго закона».

Потом две строки из польского сборника «Кибернетические вопросы процесса жизни». Вот они: «Для организмов характерно стремление прожить возможно дольше». И даже красуется выведенное для данного случая уравнение.

Думаю, наша находка затронет струны вашей души. Кстати, и на сей счет — о душе — в тетрадях кое-что сказано. Но в рукописи не сказано, кто ее автор. Может, вы разгадаете?

Конечно, это не больше чем конспект конспекта. Но все же…

Историки нравов северных народностей не раз описывали распространенный в прошлом ужасающий обычай, согласно которому перед зимовкой, особенно суровой в высоких широтах, сын обязан предать смерти одряхлевших родителей.

«Какой прок от слабых, никчемных стариков? Лишний рот — лишний кусок. Смерти не избежать, а после наступления холодов их и зарыть труднее».

В других случаях задача решается более гуманно для молодых: старые люди сами покидают чум или иглу и уходят из стойбища навстречу гибели — волкам и морозной стуже.

Правда, то первобытное общество.

…Однако насильственное выключение стариков из жизни известно не только у северян, а мотивировано шаблонно: заботиться о них некому, самим бы продержаться.

Пережитки жестоких нравов гораздо более живучи и распространеннее, чем может на первый взгляд показаться, а география их не ограничена арктической зоной.

В петитной хронике газет капиталистических стран без конца сообщаются факты беспризорности одиноких стариков, да, строго говоря, даже и не стариков, а скорее пожилых. «Умирать — страшно, но продолжать такую жизнь еще страшнее», — написал в своей предсмертной записке один из таких обреченных, покончивший с собой. «Я безработный, нигде не берут меня на работу. Пособия на жизнь не хватает. Это — сплошное мучение», — таковы прощальные слова, записанные на магнитофонную ленту пятидесятишестилетним Антоном Фоглем из баварского городка Татинг перед тем, как он застрелился. Зима 76/77 года была в Великобритании суровее обычного, и здесь 80 тысяч стариков умерли, окоченев, у них не было средств на оплату отопления.

Списки жертв обездоленной старости бесконечны. Удивительно не это. Удивительно, что в свое время много шуму вызвало просочившееся в печать сообщение об английском госпитале, где возраст больных, пользующихся правом активного лечения, ограничен семьюдесятью годами. Больной старше семидесяти в этом госпитале никак не мог рассчитывать на то, что к нему будут применены средства реанимации.

Знаменитый французский натуралист Жан-Анри Фабр был убежден, что «вправе жить живое существо». Таков один из устоев его мировоззрения. В наши дни однофамилец великого натуралиста, публицист Фабр-Люс провозглашает: «Смерть изменилась… Нечего сохранять фетишизм жизни… Для девяностолетних врач должен стать акушером смерти».

Уже слышны возбужденные голоса современных ницшеанцев и ультрарационалистов: куда девать стариков? Что на них расходовать силы и средства? Немного раньше, немного позже — какая разница? А раз так…

Если б можно было не касаться физиологической сути понятия «жизнь» как сложнейшего, многопланового, организованного (отсюда сам термин организм!) обмена веществ, то и сегодня основными чертами жизни следовало бы признать неповторимость индивидуумов и их смертность.

Лейбниц в «Теодицее» рассказал следующую историю, Однажды, будучи в обществе, философ заговорил о разнообразии живой природы и остроте человеческого ума. Не существует даже двух листков какого-нибудь растения — травы, кустика дерева, — которые были бы по всем признакам одинаковы. Многие слушатели не поверили философу, и, так как беседа текла в саду, усомнившиеся тут же принялись искать вещественные опровержения его слов, и, разумеется, безуспешно.

Разноликость живого открыта не Лейбницем. Во второй книге знаменитого сочинения «О природе вещей» Тит Лукреций говорит о том же.

Несравненно более наглядны и выразительны различия целых организмов. Есть виды, состоящие из миллионов и миллиардов живых существ, но среди них не найти двух полностью тождественных индивидуальностей. Родные братья, родные сестры, близнецы, а различия выявляются.

«Каждый средний индивидуум живого вещества, — писал академик В. И. Вернадский, — химически отличим как в своих химических соединениях, так, очевидно, и в своих химических элементах и имеет свои особые соединения» Еще нагляднее различия физические, психологические, интеллектуальные, темперамента, реактивности и т п. «Живая личность — пространство, охваченное жизнью», — относится наукой к категории бесконечных форм. Границ их многообразию нет.

«Каждый из нас, — пишет американский профессор Л. Томас, — создание уникальное». Дальше с сугубо американским акцентом уточняется: уникальность любого индивида подтверждают «присущие только ему специфические белковые соединения на поверхности клеток, опознаваемые по определенному рисунку кожи на подушечках пальцев и даже, возможно, по издаваемому запаху».