Говорят, рост продолжительности жизни прямой дорогой ведет к перенаселенности планеты. Это гильза давно стрелянная, уже позеленела от времени, спор о Мальтусе и его учении разобран до основания. Сегодня бессмертием пока еще не пахнет, а демографический взрыв во многих странах уже налицо. Возможно, какое-то время людям будущего придется ограничиваться в их долгой-долгой жизни всего двумя детьми. В наше время многие ограничиваются одним, и это не обязательно повод для трагедии. Но если кому и двух покажется мало, создавай новые ячейки для жизни, новые пространства для освоения! Как они решат эту задачу? Вот вопрос, на который сегодня практически нет ответа! Тут уместно повторить известные слова Энгельса о Возрождении, о том, что это время требовало титанов и породило титанов. То же и в нашем случае. Будущее потребует решения огромных задач и выдвинет гениев, которые справятся с любыми трудностями. Бессмертие немыслимо без стремительного прогресса. Появится огромное количество проблем, и это заставит людей будущего пошевеливать мозгами. А то кладбище! Разве похоже на выход? Мы вправе рассчитывать, что разумные и ученые люди способны предложить что-нибудь более гуманное…

Этот обмен мнениями составлен из мыслей с полемическими комментариями, высказанных на страницах одной газеты ученым-историком (Реалист) и писателем (Фантаст). Видимо, и в дальнейшем придется, продолжая рассмотрение вопроса, предоставлять слово Реалисту и Фантасту, хоть это будут уже иные люди. Причем мысли их будут развиваться, а доводы оттачиваться.

Поиски более гуманных решений, о которых вел речь Фантаст, идут давно. Главные пока — борьба с причинами старения, сохранение работоспособности долгожителей.

Интересны и другие пути.

«Разумные и ученые люди» по-новому подошли, в частности, к мифу о трех Парках, во всеоружии новой техники проанализировав работу безжалостных ножниц Атропос, пересекающей нить жизни. Оказалось, они смыкаются отнюдь не молниеносно. Лезвия уже прикоснулись к нитке, рассекают ее внешние волокна, а нить все еще натянута. Наука остановила мгновение, расчленила его на кадры скоростной съемки, ищет точки, куда можно нацелить свою атаку, находит скрытые пока резервы жизнеспособности на последних ее рубежах.

В «Тревогах биолога» Жан Ростан писал: «Из самого изношенного организма можно извлечь и получить линии вполне жизнеспособных клеток, способных беспредельно воспроизводиться в культуре. В каком бы возрасте ни настигла смерть живое, она всегда приходит в разгар жизни, убивает несчетные элементы, из которых каждый может самопродлеваться. Говорить, что человек умер, значит — предсказывать его будущее. Такое прорицание, подобно любому другому, изменяется с прогрессом медицины. То, что сегодня рассматривается как труп, в сущности, только до поры до времени неизлечимо». В будущем такой труп станет объектом врачевания, пациентом клиник, временно нетрудоспособным.

Врачи-реаниматоры в такой ситуации обязаны включать свои приборы — искусственное сердце, искусственные легкие, искусственную почку, искусственную поджелудочную железу, капельницы, вливающие новое тепло в остывающее тело.

Так возникает новая фигура — технолог-холодильщик. Он продолжает борьбу со смертью своими средствами, нисколько не думая о реанимации целого. Его задача иная — сохранить в неживом еще живущее.

Присмотримся к повседневным чудесам, совершаемым специалистами, которым доверено хранение зерна, плодов, корнеплодов, мяса, рыбы.

В конце лета собирается урожай, который, будучи оставлен в поле, чаще всего погиб бы так же скоро, как подземное гнездо бумажных ос в естественных условиях. Разделанные туши убитых животных, уловы рыбы, если не принять нужных мер, станут добычей гнилостных бактерий очень быстро, иногда даже быстрее, чем подземное гнездо, залитое осенним дождем. Но технологи включают свои излучающие холод агрегаты, включают вентиляторы, искусственно создают в камерах ледяной ветер, чтобы оставить живыми клетки и ткани уже неживого. Так уже на тканевом, на клеточном, на молекулярном уровнях дается последний бой с естественными последствиями смерти.

С пещерных времен между человеком и его пищей стоял один лишь огонь, который люди научились добывать и поддерживать, холодом они тоже пользовались, но получать его еще не умели. В наше время пища поступает прежде всего на попечение холода.

Но как случилось, что от драмы жизни и смерти мы пришли к холодильнику?

С тех пор как венецианский врач Ахтикус Толкредус впервые смешал для снижения температуры соль со снегом, дело пошло, как оно наблюдается всюду, чем дальше, тем быстрее. В 1834 году Перкинсон запустил первую холодильную машину на этиловом спирте, в 1850-м появились холодильные вакуум-аппараты Фердинанда и Эдмона Карре. Эдмон применял аппарат для производства льда и прохладительных напитков (сколько важнейших открытий начинали жизнь с таких малозначащих, второстепенных, игрушечных использований!). Всего сто лет назад мясные туши из западного полушария были впервые перевезены во Францию на пароходе с машинным охлаждением. От берегов Австралии взял курс на Лондон первый пароход с мороженым мясом. Мурманские рыбопромышленники хранили рыбу мойву — это лучшая приманка для трески — с помощью охлаждающей машины.

Меньше полустолетия назад советский народный комиссар снабжения выступил на первом совещании холодильщиков, призвав смелее использовать холод в пищевой индустрии, подобно тому как электричество и пар получили широчайшее применение в тяжелой индустрии.

Федор Сергеевич Касаткин и выпестованная им школа начинали почти с нуля. Советская холодильная технология быстро обрастала базами, железнодорожными вагонами-рефрижераторами, специальными морскими кораблями. А ведь еще недавно Главхладпром СССР поручил Николаю Алексеевичу Головкину наладить промышленное производство мороженого — эскимо, пломбиров, фруктового, — и дети тридцатых годов запомнили «чудо»: тысячи порций мороженого на площадях и перекрестках городских улиц…

Головкин консервировал меланж, фруктовые соки, развернул наступление на нежелательные биохимические реакции, идущие в хранящейся рыбе, в мясных тушах. Не перечислить все испробованные им способы подмораживания, глубокого охлаждения, переохлаждения на разных видах скоропортящихся продуктов.

Груши, яблоки, гроздья винограда, дыни в обычных хранилищах продолжают дышать, а от этого утрачивают лежкость. Прервать дыхание можно, резко понизив температуру, но тогда вода в клетках плодов замерзнет, и первая же оттепель их погубит. Но если поддерживать в хранилище нулевую температуру и уменьшить в воздухе содержание кислорода, повысить содержание углекислого газа, то клетки плода теряют способность дышать, и он не стареет, остается свежим, словно только что с ветки.

Сберечь от порчи — еще не значит продлить жизнь. Это, конечно, верно. Но чтоб научиться сберегать жизнь, обязательно уметь сберегать от порчи то, что было живым.

Живые караси положены на лед. При нулевой температуре они очень скоро теряют подвижность, перестают дышать. Если в этих условиях их оставить, они и будут неживыми — мертвыми. Но если даже на седьмой день тех же карасей перенести в аквариум с водой комнатной температуры, они проснутся, дрожь движения коснется жаберных пластин, рыбы, лежавшие на боку, примут естественную позу живых, один за другим зашевелятся плавники, дрогнут хвосты, караси поплывут, можно начинать их кормить.

Опыты проводили и на пчелах. Замороженную сперму трутней хранили несколько лет, прежде чем использовали для искусственного оплодотворения маток. Потомство оказалось вполне жизнеспособным — гудело, летало, жалило, строило соты. Горьковский профессор А. Н. Мельниченко и его молодой сотрудник Юлий Вавилов доложили об этом успехе на одном из международных конгрессов.

Факты яркие! Но тут мы опять слышим знакомые голоса Реалиста и Фантаста.

Реалист. Один вопрос подменяется другим. Сохранение живых тканей не приближает нас к продлению жизни человека. То же возвращение к жизни напоенного глицерином промороженного сердца грызуна. Это слишком дальние подступы.