Исследования будут продолжены. В них участвует и Линдауер…»

Запись в дневнике одного из рядовых советских участников Венского конгресса 1956 года показывает, с каким вниманием всю свою жизнь относился К. Фриш ко всем работам, связанным с изучением «языка пчел».

Почти десять лет после конгресса в Вене Фриш готовил свой главный труд, в названии которого поэтическая метафора слилась со специальным термином, с научной формулировкой.

«Язык танцев и ориентировка пчел» — сочинение в некотором смысле исключительное. Не так уж много существует отчетов об исследовании одного явления одним и тем же человеком на протяжении пятидесяти с лишним лет. Школьный инспектор определенно ошибся, посчитав своего воспитанника неспособным сосредоточиваться.

Десятилетиями вникал в тайная тайных пчелиного полета Фриш, изучая, однако, не крылатое устройство, которое, преодолев силу земного притяжения и сопротивление воздушной среды, перемещается в пространстве. Механику полета он оставил для других. Он не занимался также полетами матки и трутней, а из всех полетов рабочих пчел сделал предметом изучения лишь те, что связаны с заготовкой кормовых запасов, со сбором нектара и пыльцы.

У Фриша была одна центральная задача: постичь аэронавигационную ориентировку в рейсах, совершаемых от ульевого летка к цветкам и обратно в гнездо.

Опубликованная в 1965 году монография — отчет и о собственных опытах, и о работах учеников в разных странах.

Именно в это время американский биолог А. М. Веннер, тоже занимавшийся передачей информации в недрах пчелиной семьи, стал склоняться к мысли, что сборщицы хотя и танцуют на сотах, но танцы их не имеют сигнального значения, не передают никаких сведений. Только человек, считал Веннер, вооруженный угломером, хронометром, актографом и прочими инструментами, может определить по характеру и темпу танца, откуда прилетела сборщица; человек, но не пчелы, — по его мнению, танец просто высылает в полет новых сборщиц, но адреса им не дает. Все дело в обонянии. Пчелы доставляют в улей на своем теле запах тех цветков, которые заслуживают внимания свободных фуражиров…

Прочитав и перечитав статью критика, Фриш вспомнил присловье о старых дураках, которые, дескать, глупее молодых, и добавил, что, хоть выступление Веннера и обещает наделать шума, оно окажется громом из ничего, а вовсе не той американской бомбой, которая сможет смести институт и его многолетнюю работу. После этого в течение недели из него нельзя было вытянуть ни слова.

А на восьмой день план новых опытов оказался обдуман до деталей.

— Итак, по Веннеру, в улье не понимают значения сигнала, заключенного в танце. Что ж, спросим у пчел, действительно ли они ориентируются только по запаху… Вот это и будет сюжетом опыта. Попробуем сбить пчел с толку, заставим их танцевать беспорядочно. В роли дирижеров танца нормального, содержащего сигналы о местоположении взятка, выступают, мы в этом убедились, два начала — Земля и Небо; точнее — в улье сила притяжения, когда она направлена вдоль длинной оси тела, а под открытым небом — солнце, поляризованный солнечный свет.

Уберем дирижеров!

Закрепив соты в наблюдательном улье, Фриш опрокинул его, чтоб сот принял строго горизонтальное положение. Одновременно он закрыл для пчел небо над ульем светонепроницаемым экраном. Пусть танцуют вслепую!

Действительно, танцы постепенно утратили однообразие. Еще несколько минут назад прилетевшие домой с кормушки к северу от улья сборщицы, выписывая фигуру восьмерки, поворачивали вправо и влево, а прямые пробеги с виляющим брюшком, связывающие полукружия восьмерки, совершили головой к северу. Теперь пробеги воспроизводились каждой пчелой по-своему, беспорядочно.

А результат? Куда теперь летали мобилизованные пчелы?

Приманки с сиропом в плошках на ароматизированных подкладках располагались вокруг подопытного улья, рядом стояли наблюдатели. Поступающие от них донесения говорили: сборщицы-новички, завербованные танцовщицами-фуражирами, отмечены и на севере, и на юге, и на востоке, и на западе, то есть на всех направлениях.

Тогда был убран экран, закрывающий улей сверху. Беспорядочные разнонаправленные танцы уже через несколько минут прекратились. Послушные указаниям возвращенного небесного дирижера, пчелы дружно совершали пробеги в направлении кормушки, где только что нагрузили зобики сиропом. А поток устремился на север — именно к той кормушке, с которой прилетели танцевавшие пчелы. Остальные приманки вокруг улья опустели. Но стоило только вернуть экран на старое место, закрыв небо над ульем, как танцы и полеты снова стали беспорядочными. Таким был финал первой части разговора с пчелами.

Вторая часть опытов началась с того, что улью, закрытому экраном, было возвращено его естественное положение. Танцы сейчас же стали упорядоченными: они подчинялись теперь подсказке второго дирижера — направлению силы тяжести, совпадающему с длинной осью тела пчелы. И опять поток новичков-сборщиц, еще недавно рассыпавшихся в любых направлениях вокруг улья, устремился к северной кормушке.

Эксперименты Фриша вообще отличаются строгостью, лаконизмом, наглядностью и право же красотой. Будущие исследователи законов красоты науки — материал для такой дисциплины накапливается со все возрастающей быстротой — найдут немало примеров и в монографии Фриша, и в позднейших работах. Что касается опытов, поставленных в связи с гипотезой Веннера, они, несомненно, относятся к числу наиболее совершенных творений ученого.

Между тем распространившиеся на Венском конгрессе слухи, что Фриш в последний раз встречается с коллегами и любителями, не лишены были известного основания. Вскоре после конгресса руководитель Мюнхенского института зоологии сложил с себя директорские полномочия и тем более уже не ездил на последующие конгрессы — ни в Мадрид, ни в Прагу, ни в Бухарест, ни в Вермонт (США). Однако на XXII конгрессе, «приехавшем» к Фришу в Мюнхен в августе 1969 года, он произнес речь в день открытия. Рассказывая о своих работах, восьмидесятитрехлетний ученый напомнил и о «группе американских исследователей во главе с А. М. Веннером, недавно оспаривавшей тот факт, что завербованные танцем новички-сборщицы с удивительной точностью соблюдают сообщенные им в танце координаты полета».

Рассказывая о проведенных на эту тему опытах, Фриш заметил:

— Раз уж пчелы в процессе эволюции приобрели способность отражать в совершаемом на сотах танце местоположение источника взятка, то не стоит думать, что они одновременно не приобрели способности воспринимать сигнальное значение танца. Не стоит также возвращаться в 1823 год, когда Унхох, описав танцы пчел, нашел, что население улья просто развлекается… Ставить и проводить такие опыты не просто, — продолжал Фриш. — Но именно в трудностях и заключается прелесть работы с нашими пчелами. Она идет полным ходом. Хотя эти чудесные существа и открыли нам некоторые из своих тайн, загадки, которые они задают, неисчерпаемы!

Одной из таких тайн и загадок оказалась ориентировка летных пчел в пасмурные дни. Небо покрыто плотными облаками, солнце и не угадывается за ними, лишь кое-где в разрывах проглядываются клочки синевы. Степень поляризации света на этих синих участках более или менее различна. И таких разрозненных указателей достаточно, чтобы пчелы не сбивались с пути ни от улья к корму, ни в обратном рейсе. Влияние на танец пчел такого замаскированного фактора, как земное тяготение, тоже было, в общем, уже известно.

Вместе с тем перед исследователями все отчетливее вырисовывалась новая головоломка. Едва в опытах стали применять усовершенствованный инструмент, более точно измерявший углы между прямыми пробегами в «восьмерке» и направлением силы тяжести, сразу обнаружилось, что танцующие пчелы не всегда безошибочно сообщают о месте, где находится корм. В течение дня ошибки то возрастали, то уменьшались и снова возрастали, отклоняясь уже в противоположном направлении, затем снова снижались и опять возрастали. Верность адреса, сообщаемого в танце, попеременно и ритмично колебалась. На графиках картина представала классически правильной волнообразной кривой, видимо отражающей какую-то закономерность. Но какую?