Теперь она может сказать, что все факторы совпали и были выполнены, а значит, петля разрушена – Хару спасена, убийца казнен, но почему же ничего не заканчивается?..

У Мичи едва хватило сил, чтобы самой себе усмехнуться. Ну, конечно, ведь все до сих пор упирается в ногицунэ, которую необходимо убить. Мичи не сможет занять ее место, ведь она еще слишком молода для этого. К тому же она является переродившимся человеком, а не цукай, созданного Инари специально для своих нужд. Однако Мичи была мятежницей и попробовала разрушить установленный веками порядок. Да только какой теперь в этом смысл? Лора наверняка убила ее, поэтому Мичи все еще остается здесь, в душном темном месте, где время течет иначе, как будто скручиваясь в бесконечную спираль и каждый виток в ней – это человеческий год.

Сомнения обуревали Мичи, постепенно опустошая ее, вытравливая всю злость и обиду, которую она успела нарастить во время длительного пребывания в петле. Все-таки воздух здесь особый, очищающий и расслабляющий. Быть может, через несколько сотен или тысяч лет ей удастся заслужить прощение Инари, и она возьмет ее к себе в качестве новой ногицунэ.

Ей бы хотелось этого.

Она задремала, все так же лежа в плену опустошенного мира. Ее ничто не тревожило и не печалило, мир стал таким ясным и понятным, как будто ответ на загадку случайно попался на глаза страждущему искателю. Мичи задремала, чувствуя себя прощенной и свободной.

– Мичи! – донеслось до ее разума. – Ты меня слышишь?

Она вздрогнула, открыла глаза, но ничего кроме черноты Токое не увидела. Голос, который она слышала, показался ей знакомым, но он искажался, раздаваясь как бы сквозь толщу воды, поэтому Мичи долго не могла узнать его.

Вдруг она почувствовала прикосновение к запястьям. Инстинктивно она отдернула их, прижала руки к груди, но это не помогло – ее запястья продолжали трогать, тянуть на себя, будто призывая встать и идти следом. Мичи пыталась, но не могла противиться зову.

Когда она встала, зовущий ее голос стал раздаваться ближе, и тогда она смогла наконец узнать его.

– Хидео, – прошептала она, так до конца и не веря в то, что это действительно его голос. – Хидео!

Она не сказала, лишь прохрипела, постепенно приходя в сознание. Тело казалось острым от пронзающей со всех сторон боли, но именно это чувство – первое в своем роде – стало самым большим удовольствием. Мичи хотела привстать, но чьи-то руки удержали ее на месте, укладывая на землю.

На горизонте занимался рассвет. Мичи так давно не видела света, что теперь, лишь взглянув на бледные лучи розовато-рыжего света, она заплакала. Слезы текли по щекам, попадали в уши, внушительными каплями оставались на волосах. Мичи все еще не могла шевелиться, но могла, наконец, выпустить накопленные внутри целые реки слез.

Над ней склонился Хидео, неподалеку стояла мебу, одобрительно глядя на них. Мичи еще долго не могла оторваться от созерцания ее хорошенького лица; раньше оно не казалось ей таким красивым. Переведя взгляд на Хидео, Мичи сдавленно улыбнулась, чувствуя острую боль на левой щеке. Скорее всего, царапина от когтей Лоры.

– Ты все-таки вернулась, – выдохнул Хидео, прижимая Мичи к себе. – Тамака подсказала нам, что делать с чашей, чтобы тебя вернуть.

– А что с…

– Лорой? – подала голос мебу. – Отправилась к матери получать по заслугам.

– К самой Инари? – ахнула Мичи.

Мебу приблизилась. Теперь она вновь стала похожа на обычного человека – спрятала лисьи уши и хвост, убрала когти, оставив только яркий кроваво-винный маникюр. Мичи с удивлением взглянула на свои истерзанные ладони – когтей не было. Теперь она тоже вернулась в прежнюю форму.

– Да, к Инари, – сказала мебу. – А ты пока побудешь на испытательном сроке в качестве моей помощницы. Пойдешь ко мне, мятежница?

Мичи лукаво прищурилась. Слова слетели с губ легко, точно перышко:

– Конечно, пойду.

Лили сладко потянулась навстречу солнечным лучам. Сегодня четверг. Совершенно не важно, какой именно четверг. Просто один из сотни дней, прекрасных и весенне-солнечных, таких, которые кажутся чем-то совершенно обыкновенным, но не забываются. Никогда.

Они договорились встретиться в парке, в том самом парке, который принес им так много боли. Теперь эта боль уже не так сильно напоминала о себе, не мучила и не душила – она преобразовалась в новое чувство, больше похожее на смирение и облегчение. Лили много думала о произошедшем, каждый раз возвращаясь в тот самый миг, когда очнулась посреди темного кабинета и поняла, что живой отсюда не выберется. Она не плакала и не кричала – ужас застыл в ней, парализовав каждую клеточку тела. Токутаро не собирался убивать ее одну, ему нужно было, чтобы Лили убил некий «воин», и она понятия не имела, кто это может быть. Когда в комнату вошел Генджи, она почувствовала, что сейчас разрыдается от накатившего волной страха, потому что видела, что убийца стоит у дверного проема с занесенной для удара битой. Все это она видела, и никак не могла на это повлиять из-за связанного рта.

Но теперь ведь все позади, а значит, ей больше не нужно бояться за себя и близких.

Генджи появился сзади Лили и подошел неожиданно, чем изрядно напугал ее. Вздрогнув, девушка с напускным возмущением посмотрела ему в глаза, а после перевела взгляд на Кобальта. Реакция не заставила себя долго ждать – увидев пса, Лили готова была бежать прочь сломя голову.

– Нет, только не собака! – крикнула она, собираясь быстренько убежать.

Генджи легко поймал ее запястье и силой притянул к себе, нежно обхватывая за спину.

– Не собака, – выдохнул он ей в шею, – а пес. Его зовут Кобальт.

– Я сейчас умру от ужаса, – прошептала она, зажмуриваясь.

– Я все время думал, как тебя избавить от лисы. – Его рука осторожно скользнула ей на талию. – Лисы очень боятся собак, и только их язык способен изгнать духа.

– Ты уверен? Это не звучит как рабочий план.

– Я не уверен, но думаю, что лиса уже достаточно выпила твоей кровушки. Тебе нужно будет лишь зажмуриться и дать мне руку. Кобальт умный, он не станет причинять тебе вред.

По-прежнему не открывая глаз, Лили расслабила правую руку, позволяя Генджи завладеть ею. Второй рукой она крепко вцепилась в его плечо, сжимая рубашку так, что ткань сложилась волнообразными складками.

Лили старалась отстраниться от испытываемых ощущений, но чем больше она пыталась это сделать, тем сильнее они притягивали ее. Когда влажный собачий нос приблизился к руке так, что она почувствовала его дыхание, Лили вздрогнула и начала неистово вырываться. Генджи был готов к такому поведению девушки, поэтому заранее обхватил Лили за талию, чтобы она не могла двигаться. Она захныкала, утыкаясь ему в плечо лицом, стала умолять оставить ее в покое, не прикасаться к ней, отказаться от этой бестолковой затеи с изгнанием духа с помощью собачьего языка.

Генджи тихо успокаивал ее, позволяя Кобальту делать свою работу. Поначалу пес сопротивлялся: вероятно, он почувствовал лисью сущность внутри Лили. Правда, строгий взгляд хозяина убедил Кобальта все-таки подчиниться. Он несколько раз неуверенно лизнул руку Лили, и каждый раз, когда его язык прикасался к коже, Лили сильно вздрагивала и дрожала, не в силах побороть страх и отвращение. Она бы даже закричала, если бы поблизости не было других людей.

Она думала, что ничего не получится. В самом деле, разве этот глупый способ может работать с кицунэ-цуки? Лисы веками порабощали тела неугодных им людей, и вытащить вселившегося духа было совсем не просто. Она стала жертвой маньяка лишь из-за того, что внутри нее находилась «чужая кровь»! И именно теперь, когда Лили была уверена, что терпела эту пытку зря, в ней что-то начало стремительно меняться… Сначала она почувствовала невероятную легкость, такую, которой уже давно не испытывала. Ее тело как будто попало в невесомость – если бы Генджи крепко ее не держал, она бы точно стремительно взлетела вверх. Ахнув от удивления, Лили открыла заплаканные глаза и решительно взглянула на Кобальта, который уже отстранился от ее руки и с любопытством рассматривал девушку.