Втянутый в водоворот странных событий, Хидео не мог перестать думать о том, что ему необходимо сделать для того, чтобы вырваться из порочного круга. Он перебирал в уме всевозможные варианты, вплоть до убийства, но ни один из них не казался ему оправданным или хоть немного логичным.

– Помнишь, – подал голос Хидео, – ты говорил мне, что расследование, хочу я этого или нет, само меня поглощает? Я прекрасно понимал это, понимал с того самого дня, как ты за него взялся – если так подумать, то все было как будто специально сделано для того, чтобы втянуть меня в него. Но я сопротивлялся. Я и сейчас не хочу им заниматься, хотя и понимаю, что нет в этом никакого смысла, ведь нужно брать, если дают.

– Не стоило мне все-таки на тебя давить, – сказал Генджи. – Ты мог сам решить, нужно тебе это или же нет. Теперь я понимаю, что вел себя ужасно глупо.

Хидео постарался скрыть удивление – надо же, Генджи признался в том, что вел себя глупо! Это нужно записать.

– Мы оба вели себя ужасно глупо, – пробормотал Хидео, хлопая друга по плечу. – Давили на слабости, манипуляцией пытались заставить что-то почувствовать, но в итоге оба отдалились настолько, что теперь кажется, будто мы никогда друг друга не знали. А ведь мы всегда были вместе.

– Видимо, это наш камень преткновения, – пожал плечами Генджи. – Столкнулись интересами и не смогли прийти к компромиссу. Бывает.

– Я, к слову, должен тебе кое-что рассказать, – сказал Хидео, и, не давая себя перебить, предупредил: – Ты только выслушай, не задавай вопросов, пока я не закончу, хорошо? Мне сложно об этом говорить, потому что я сам не до конца в это верю.

– Валяй.

Хидео принялся рассказывать о вчерашнем дне, опуская тот момент, когда они с Генджи поссорились и разошлись. Особенно подробно Хидео рассказал о встрече с Мичи и Тамакой в кафе, наиболее точно воссоздав диалоги, которые смог запомнить. Позже, после встречи с ними, Хидео не раз еще прокручивал в голове слова Тамаки, но так и не понял, что конкретно она подразумевала под словом «атрибут» и «хэнкан».

Во время рассказала лицо Генджи постепенно вытягивалось в удивлении. Едва Хидео закончил, Генджи выпалил:

– Хэнкан – новообращенная кицунэ. Эта женщина… она говорила что-то еще про хэнкан?

– Только то, что я тебе сказал, – обескураженно ответил Хидео, хлопая глазами.

Кицунэ? Разве они существуют?

Хотя, чему он до сих пор удивляется?

– Ты что, веришь в эту чепуху?! – воскликнул Хидео.

– Ну, судя по твоему лицу, ты сам недалек от веры. Ты понял, кто может быть хэнкан? Вдруг он поможет нам найти убийцу?

– Не уверен, – пробормотал Хидео. – Мне показалось, что хэнкан сам его ищет. Тамака выразилась вполне конкретно: «Найди атрибут, иначе очередная попытка хэнкан спасти этот мир обернется провалом». Что бы там ни было, а хэнкан явно за добро, значит, вряд ли он может знать, где искать убийцу, иначе… убийцы бы уже не было?

– Человек, близкий к смерти, становится новообращенным, – задумчиво проговорил Генджи. – Я вчера весь интернет на уши поднял, но мало чего нашел. Опять же, это работает только в рамках легенды о семи душах, так что у нас есть все основания предполагать, что новообращенным является кто-то из архетипов. Ты, кажется, что-то про атрибуты говорил?

– Да. – Хидео потянулся к карману пиджака и вытащил чашу. – Это я нашел сегодня утром у себя в ладони.

Генджи осторожно взял атрибут и внимательным, цепким взглядом осмотрел его со всех сторон. Пока он его осматривал, до Хидео медленно доходил смысл сказанных им слов.

Человек, близкий к смерти.

– Генджи, – торопливо сказал Хидео, выхватывая у того из рук чашу, – мне нужно кое-что проверить. Если что, я напишу тебе или позвоню, ладно?

Резко поднявшись на ноги, Хидео пошел прочь. Генджи крикнул ему вслед:

– Да мог бы просто позвать меня в коридоре! Я буду ждать!

Хидео ничего не ответил; осознание того, что он мог ошибиться, пришло не сразу, но, явившись, оно разворошило едва затянувшуюся рану, отчего по телу прошла волна болезненного жара. Хидео невольно вздрогнул, почувствовав мурашки по всему телу.

Ошибки просто не может быть. Если он ошибется – это разрушит все.

Дышалось тяжело, прежде всего – от сбитого дыхания, а вместе с тем от подступающего к горлу волнения, которое, тревожа и без того судорожно бьющееся сердце, и камня на камне не оставляло в трепещущей душе Лили. Она пыталась отдышаться, но воздух стал подобен острому клинку, сурово раздиравшему внутренние стенки легких. Тяжелый вдох через нос, медленный выдох, плавный, практически неощутимый. Если бы Лили могла, она бы только вдыхала – настолько не хватало воздуха.

Ладонями уперлась в гладкую бледную поверхность подоконника, мутным взглядом смотрела в окно, не соображая, куда смотрит и что видит. В какой-то момент стало безразлично, что кто-то может заметить ее в таком подавленном и несобранном состоянии – мысли заплясали в голове хаотичными, неровными волнами, перебивая друг друга, обнажая все страхи и тревоги до боли. Лили развернулась, скатившись по подоконнику вниз, обмякла, припав к холодному голому полу руками и ногами.

В какую же чушь готов поверить Генджи! И даже его невыносимая заносчивость, от которой у Лили перманентно сводило зубы, и его отчужденность, и глупые просьбы – все было и вполовину не так ужасно, как подозрение. Она ведь ни разу не дала ему повода усомниться в себе, ни разу не соврала ему, не пыталась скрыть свои тайны, которые ему все равно были неинтересны, да она ведь и сама не знала, что у нее могут быть какие-то от него тайны! Это бред. Все на свете бред.

Лили, вновь попав в медленный ритм вдохов и выдохов, порывисто обхватила колени и подтянула их к подбородку.

Самое страшное даже не его вера в кицунэ. Намного ужаснее то, что после всего, что они пережили, Генджи перестал верить ей.

А верила ли она себе, хотя бы на миг? Ее хрупкая личность, спаянная из осколков чужой индивидуальности, всегда принадлежала кому-то постороннему, кому-то, кто глухо сидит внутри Лили, руководит всеми ее действиями, как кукловод направляет куклу, предлагая ей мнимую свободу действий. Вера, как понятие относительное, совершенно не соотносилось с Лили – она давно перестала верить в Инари, хотя в последнее время ее поддерживал странный трепет, плавно перетекающий в священный ужас. Если Инари и правда существует, то Лили уж точно никогда не сможет завоевать ее прощение.

С чего все началось? Эта глупая, невообразимая история, полная жалости и страданий, с чего она началась?..

Лили сильно зажмурилась, вцепившись пальцами в волосы. Болезненные ощущения на коже головы придали сил, возродив из пепла воспоминание, когда Лили, поругавшись с родителями в очередной раз, ушла из дома и не возвращалась до самого позднего вечера. Бродя по полупустым улицам Сага, Лили ловила себя в отражениях стекол витрин, за которыми на нее взирали нарядные фигуры манекенов.

Она свернула за угол, шагая уверенно и привычно, пока не заметила, что асфальт превратился в насыпь, а впереди замаячили красные трубы торий. Не задумываясь, Лили прошла дальше, прошла под ториями, мысленно отсчитав пять штук, затем приблизилась к алтарю и, не зная, что делать дальше, коснулась его рукой.

Внезапно из-за камня выпрыгнуло животное, оскалившись, оно едва не сбило Лили с ног – она вовремя успела увернуться, испуганным диким взглядом провожая длинный пушистый рыжий хвостик лисицы.

– Проклятое животное, – выругалась Лили и вдруг заметила, как последние остатки света поглотила жадная тень.

Подняв голову, Лили увидела насыщенно-лиловую тучу, буквально сочащуюся влагой. Сорвавшись с места, девушка стремглав понеслась обратно, она неслась так быстро, что едва не упала на щебне, нахватала обувью острых камней, все же споткнулась на повороте и счесала колено. Да, лисы определенно были прокляты – в этом она тогда полностью убедилась. Лили все же не избежала дождя: ливень обрушился сплошным водным потоком, придавливая к земле ее слабое тело.