Так почему меня так и подмывает повернуться к нему и, обхватив за шею, притянуть к себе его губы?!

Секунды тянутся мучительно медленно, сливаясь в минуты. Или это мне кажется, что время остановилось? Но ничего не происходит, и кровать рядом со мной по-прежнему пустует.

А потом я слышу скрип двери и понимаю, что он ушел. Вернее, чувствую это всей кожей. Как собака хозяина. Будто, какая-то невидимая нить между нами натянулась, когда мужчина решил отдалиться от меня. И это ощущение просто невыносимо! Хочется сорваться и бежать за ним следом, но я гордо продолжаю лежать. И ненавижу себя за это!

И его ненавижу. Чертов Одаевский!

Зачем только приходил?! Стало еще хуже…

Долго ворочаюсь, и все-таки засыпаю. Но, даже во сне, мне нет покоя.

Чертов Одаевский!

Он пробрался даже в мои сны, и смотрит на меня горящими глазами. Как черные бездны, они манят адским огнем и обещанием чего-то дикого, необузданного, страстного, доступного только ему. Мне нужно бежать, чтобы спасти себя. Но я даже не пытаюсь это делать. Потому, что ноги приросли к полу. И потому, что я сама хочу сгореть в этом адском пламени. И, стоило мужчине протянуть руку и коснуться моей кожи, как меня обдает жаром.

Я вздрагиваю, подскакиваю в постели. И, осознав, что никого рядом нет, чувствую себя маленькой дурочкой. У которой еще и слезы на глаза навернулись.

Будто мало мне моих проблем!

Будто я могу простить себе свои реакции на этого мужчину!?

Одеваюсь и выхожу из каюты, поднимаюсь на палубу. На горизонте замаячил рассвет. Яхта почти не шевелится, настолько море сейчас спокойно. Все, словно, замерло в ожидании солнца.

В любой другой день я бы осталась стоять, наблюдая яркие краски раннего утра. Но сейчас меня, будто магнитом, тянет к тому месту, где мы вечером ужинали. Странное чувство, словно потеряла там что-то важное для себя, не дает покоя. Оно будоражит. Но ровно до того момента, как мой взгляд выхватывает крупную фигуру Одаевского, который сидит и задумчиво смотрит вдаль.

Подхожу к нему сзади. Сейчас мне кажется, что он даже не ложился спать. А, может, это просто наваждение, и, конечно, мужчина не станет всю ночь смотреть на море только потому, что какая-то неопытная девушка ему отказала.

- Завтрак сейчас подадут, - говорит Одаевский, даже не обернувшись.

К горлу подступил ком. Есть что-то такое в его голосе, отчего мне не по себе.

- А потом? – выдавливаю из себя с трудом.

- Потом мы возвращаемся домой.

Его голос настолько спокоен, что, кажется, в нем звенит сталь. Неприятно скребет по нервам. И спорить с ним таким совсем не хочется.

Мужчина встал и, так и не повернувшись в мою сторону, ушел. А потом, и вовсе, скрылся в каюте.

За всю обратную дорогу он не обронил ни слова. Сначала пялился в телефон, потом в ноутбук. Будто меня и нет рядом. И раньше я была бы невероятно счастлива такому повороту.

Раньше, да. Но только не теперь. Что-то надломилось, будто сорвали слой с рваной раны. И, если до этой поездки не знала, как мне вести себя, то теперь я вообще ничего не понимаю.

Мне невыносимо хочется коснуться его. Он так рядом, но так далеко! Будто между нами внезапно образовалась трещина, величиной с каньон.

Когда мы вернулись в особняк, Одаевский уехал. Пропал на неделю. А потом вернулся, чтобы отвести меня на очередной прием, где ему полагается быть с невестой.

Просторный холл наполнен людьми. Женщины в вечерних платьях и мужчины в деловых костюмах. Мы снова собрали на себе все взгляды, а потом, словно отмерев, комната вновь наполнилась голосами.

Одаевский по-хозяйски устроил мою руку на своем плече, будто, там ей самое место. А я настолько привыкла к его манере поведения, что внутри даже не возникло протеста. Не тогда, когда он представлял меня, как свою невесту. Не тогда, когда его рука по-собственнически легла на мою талию и, будто не нарочно, проскользнула в умопомрачительно глубокий вырез платья на спине. Хотя нет, его пальцы на своей коже я ощутила сразу же, обжигающим покалыванием в месте прикосновения. Будто раскаленным железом, горят его касания на коже.

Ирина сегодня особенно постаралась, выбирая для меня наряд. Она долго перебирала в моем шкафу варианты, пока не вытянула это провокационное безумие. Черный шелк полностью закрывает грудь и шею. Зато на спине вырез опускается так низко, что пришлось снять белье, чтобы не светить им на публику. И теперь, когда, я это точно знаю, рука мужчины уже определила факт отсутствия на мне трусиков, дежурные прикосновения кажутся чем-то интимным.

Зачем только я согласилась надеть его?

Понятно, зачем. Хотела быть неотразимой. А это платье очень эффектно подчеркивает изгибы моего тела. Мне хотелось выглядеть ошеломляюще. Хотелось увидеть хищный блеск в черных глазах, от которого так часто бьется сердце. А еще, потому, что я, как идиотка, расстроилась из-за внезапного исчезновения моего тюремщика аж на целую неделю.

Дура я, дура! И нет мне оправдания.

Как и нет оправдания моему телу, которое радостно встретило мужчину мурашками на коже, и обдало жаром щеки. В животе сладко тянет. А все потому, что рука мужчины, обманчиво нежно, очертила ложбинку внизу спины.

И нет, вроде, в этом жесте ничего провокационного. Одаевский работает на публику, изображая из себя счастливого жениха. Мужчине, быть может, и дела нет никакого до того, что у меня мелко дрожат колени с того самого момента, как я увидела его сегодня вечером. Это мне, глупой неопытной девочке, нравится думать, что в те дни, когда я сидела в особняке одна, он не ездил к другим женщинам. Конечно, это не так. Наверняка, он быстро нашел себе развлечение. А мне нужно перестать плодить наивные иллюзии в голове.

- Добрый вечер, - вырывает меня из раздумий голос, подошедшего к нам, мужчины.

- Добрый вечер, Федор Михайлович, - отвечает Одаевский, пожимая ему руку. – Вот уж не ожидал встретить вас здесь.

Он говорит что-то еще, а я впиваюсь взглядом в лицо незнакомца. Который не совсем мне не знаком, ведь я уже видела его раньше. Тогда, в оперном театре, это был он. Это он разглядывал меня весь вечер. Но почему? И кто он вообще такой?

- Кто это? – спрашиваю Одаевского, когда мужчина отошел от нас.

- Калинин? – мужчина тут же повернулся ко мне, будто я сморозила глупость. – Ты не знаешь, кто такой Калинин?

Ну, уж прости, не знаю.

- Нет. Что в нем такого особенного?

- Он владеет половиной торговых центров в городе, - говорит Одаевский, вскинув бровь, - кроме того, у него сеть медицинских центров. Странно, что ты не слышала о нем раньше.

- Откуда мне было о нем слышать?

Гораздо больше мне интересно, почему этот человек проявляет такой неприкрытый интерес к моей персоне. Но об этом я, разумеется, умолчала.

- Он был женат на дочери мэра города, - продолжает Одаевский послужной список Калинина. – Благодаря тестю набрался нужный связей, заодно пивной заводик приватизировал.

- Он опасен? – сглатываю. Цепкий взгляд Калинина еще сидит в памяти.

- Рядом со мной тебе нечего бояться, принцесса, - подмигивает мне Одаевский, притягивая к себе за талию.

«Как любимую игрушку тискает», - проносится в голове. Только теперь меня его собственнические жесты не раздражают.

Наоборот, мне спокойнее от одного присутствия рядом сильного мужчины, который готов защитить, даже, если для этого придется прикрыть собой. Кажется, эта мысль меня заводит. Еще и рука Одаевского снова утонула в вырезе и прошлась по ягодице, разгоняя по коже заряд возбуждения.

Самое ужасное – это осознать, что, оказывается, весь вечер я только этого и ждала. Не удержав тихий стон, готова провалиться сквозь землю. Прикрываю глаза, будто это может отсрочить мое падение. Столько сопротивлялась, и теперь тону в ощущениях лишь от одного касания.

«Ты будешь просить, чтобы я тебя трахнул», - проносится в голове воспоминание. Это он так сказал мне. И он делает все, чтобы я приползла к нему на коленях.