— Я умерла здесь.

Я взглянул недоверчиво:

— Как же такое может быть, ведь я помню, что ты умерла в нашей далекой стране?

— Здесь и есть наша правдивая страна — а сад, который мы видим здесь, существует повсюду. Он такой же, как и сад нашего детства: я была там, и ты любил меня, как я люблю тебя.

Мы помолчали, а потом она сказала:

— Давай остановимся здесь ненадолго. Хочешь, я прочту тебе стих? Я написала его перед смертью, совсем незадолго… Но что же это я говорю? Я имела в виду — незадолго до того, как действительно ожила в твоей душе. Вот такой:

— Тебе нравится? У меня есть и другое, но начало у него немного грустное:

Тогда она указала на снежные пики, окружавшие долину, и сказала:

— Однажды, мы вместе отправимся туда. Но теперь мы должны сделать так, чтобы огненные лилии расцвели. Будем же опекать нашу любовь, самое прекрасное, что у нас есть, у тебя в твоей жизни, и у меня в моей смерти. Обещай мне, что ты больше не отправишься в паломничества в своей душе; обещай мне, что отныне ты будешь жить только со мной. Не оставляй больше никогда моей руки.

Я обещал, и она говорила дальше:

— Пришло время нам снова разлучиться, но вначале я научу тебя смотреть на цветы.

Теперь цветы были уже не драгоценными камнями, а настоящими, так же, как птицы и пчелы, порхавшие над ними. Мы остановились у розового куста, и она сказала:

— Взгляни на эти розы… Видишь — они колышутся не так, как прежде? Это потому, что они знают — ты смотришь на них, и отвечают тебе. Ты можешь сказать, что это только легкий ветерок, но разве ты не понимаешь, что и сама роза может быть соткана ветром, и как Бог вдыхает свой дух в творение, так и роза может быть обретшим форму дыханием ветра? Так, ветер дует, потому что слышит тебя и приветствует тебя в ответ.

Она протянула руку и коснулась розы, сказав:

— Смотри, какая она мягкая: как кожа ребенка или женщины. Ласкай ее, как будто ласкаешь меня.

После она заговорила снова, и слова ее были мрачно–торжественны:

— Но время течет — розы распускаются, и потом их лепестки опадают, один за другим. Они падают на землю, смешиваясь друг с другом. Я знаю, ведь я тоже умерла. И всё же, если цветок поймал твой взгляд, он умирает в милости и в любви. В смерти цветок становится невестой.

Потом она указала на другой розовый куст и сказала:

— А взгляни на эти цветы — они не распустились, остались плотными бутончиками, сгрудились на ветви. Они никогда не подставляли лепестки ветру. И умирая, они падают на землю будто камни. Никто не знает, почему они совсем другие, почему у них такая судьба. Они держаться за ветви дольше, чем остальные, но никогда не распускаются и не дают аромата. Может быть, какой–то секрет позволяет им держаться, и может быть, этот секрет хранится здесь, в долине. Но тебе придется выбирать между двумя розами, двумя дорогами. Нельзя принять обе; нужно решить. Теперь, думаю, я научила тебя смотреть на розы.

Я понимал, что она готовится уйти; я чувствовал это по ее жестам и тону. А потом вдруг я осознал, что она уже далеко, а я бегу за ней, крича:

— Послушай! Послушай же! В каждом цветке, на который я смотрел с тех пор, как ты умерла, и в каждом лице, что я любил и ласкал как розу — во всём в сердце я находил только тебя — как беспокойный ветер иного мира.

Мой голос эхом отражался от скалистых вершин; он повторялся снова и снова, отлетая к ледяным высотам, где в горной долине цвели огненные лилии.

Мы вышли очень рано утром — начинался последний этап нашего паломничества. К обеду мы прибыли в Вишну Прияр, место, где соединяются две реки. Их слияние отмечает Внутреннюю границу Гималаев, и здесь длинные очереди паломников проходят полицейский досмотр. Я снова встретил мужчину с болезненно распухшей ногой; он едва мог идти, но глаза его выражали экстатическую радость. Он пел и выкрикивал громким голосом: «Джаи Бадри Вишал!». Я проникся сочувствием к нему и восхищением, и, проходя мимо, тоже крикнул: «Джаи Бадри Вишал!».

Потом, немного спустя, к нам подошел юноша с острой бородкой. На голове меховая шапка, вокруг шеи обернут шарф; он нес рюкзак, и был больше похож на студента, чем на паломника. Он заговорил со мной, рассказав, как добрался сюда из Ганготри, недалеко от истока Ганги, глубоко в Гималаях. Он прошел через Кедарнатх, святилище Шивы на противоположном склоне. Ом Сатчидананд Хари — так он назвался — был родом из Махараштры. Я был не против побеседовать с ним, но тут нас прервал Наилвал — он оттолкнул бедного Ома Сатчидананда Хари прочь, будто собаку.

Потом Наилвал объяснил, почему поступил так:

— Этим людям доверять нельзя. Среди этих тысяч саддхов полно жулья, беглых преступников, да и просто лгунов и бездельников, надевших шафрановые мантии нищих монахов, чтобы жить за счет других людей и избежать труда. Индии нужны рабочие и солдаты, а не эти паразиты. На каждого честного саддху тысячи притворщиков. Однажды, когда я нес службу здесь, в горах, я встретил одного из этих поддельных святых. Он пришел к нашему дому, и жена дала ему что–то поесть у двери. Позже она обнаружила, что он украл ее часы и несколько рупий. А потом я узнал, что он был осужденным и скрывался от правосудия. Был случай со знаменитым йогом, прибывшим в Бадринатх несколько лет назад. Он стал у входа в пещеру и долгое время не сходил с места. Он вообще не двигался, хотя мог идти снег или дождь. Мало–помалу верующие стали посещать его и приносить ему пищу. У этого мужчины были некоторые причуды, но в целом их принимали, потому что считали его святым. Но однажды он зарвался. Он стал просить материнского молока, то есть, молока женщины, утверждая, что это единственная пища, которую он может принять. Некоторые преданные женщины принесли ему свое молоко в больших чашах, но этот так называемый святой отказался от него — он якобы должен пить молоко прямо из женской груди. Узнав об этом, я отправился потолковать с этим саддху. Когда я расспросил его, он ничего не отрицал, согласился со всем, добавив, что дело в таинстве, которого я не могу понять. Я выгнал его из Бадринатха безо всяких скандалов.

Потом Наилвал рассказал мне о некоторых ашрамах в низкогорье Гималаев, где монахи наживались на доверчивости народа и очень весело проводили время.

— Чтобы обезопасить свои делишки, они относятся к нам, агентам службы разведки и районной полиции с исключительной любезностью; они восхваляют нас и осыпают нас дарами. Я так полагаю, ты видел некоторые из этих ашрамов в Ришикеше, — добавил он.

Мы продолжали шагать в свете утра, а я всё думал о том свами, что упорствовал в желании пить женское молоко прямо из груди матери. Может статься, сказал я себе, Наилвал чего–то не понял, да и никто не смог бы понять. Чтобы достичь вершины Древа или пика Бадринатха, корни должны прорасти очень глубоко. В таком приключении меняется значение любых предметов. Всякий может отправиться в Бадринатх, и я думаю, Наилвал бывал там не однажды. Но есть разница между тем, чтобы отправиться туда физически и понять, почему идешь туда.