По вечерам, когда свет луны лился между стволов манговых деревьев, рождая многочисленные тени, Шри Радха Мохан улегся в гамак в своем саду и позвал меня. Он знаком показал мне сесть напротив, так, чтобы вибрации его сердца смогли передаться мне — так он объяснил. А после стал петь мягким, глубоким голосом. Песня его была нежным плачем, полным мечтаний о былом, и как нельзя лучше подходила лунному сиянию вечера. В ней говорилось о пастухе, искавшем Кришну, исходившем множество долин и преодолевшем многие горные перевалы; однажды он вошел в дом, чтобы попросить поесть. Как раз в этот момент сам Кришна прошел мимо. Позже пастух узнал о том, как он упустил возможность встретиться с богом, и скорбно причитал: «Я потерял в дороге свое сердце и никогда не найду его снова».

Через некоторые промежутки времени, когда звезды выстраиваются определенным образом, народ Индии собирается в городе Аллахабад, чтобы совершить омовение там, где Джамна сливается с Гангой и растворяется в ней. Здесь две реки сочетаются браком, как ида и пингала в спинном хребте. Обе реки происходят из небесных обителей, исток Ганги находится на горе Кайлас, в великой голове Шивы. Но есть и еще одна река, присутствующая при браке этих двух, в сангхе или слиянии близ Аллахабада. Это река Сарасвати, которую никто никогда не видел: невидимая сушумна, а может быть, даже Кундалини. Сарасвати свидетельствует об успехе бракосочетания, преобразуя слияние в триаду Шивы, Парвати и Картикейи.

На это празднество со всех уголков Индии стекаются караваны. Все дороги запружены паломниками, идущими пешком или едущими в телегах, на верблюдах и слонах. Многие прибывают поездами и самолетами. Вместе со мной тогда в Аллахабаде собрались четыре миллиона душ. Здесь и там вдоль берега реки были возведены высокие железные башни, с которых можно было наблюдать за толпой и управлять ее перемещениями. Оказавшись посреди необозримого людского потока, я чувствовал себя соломинкой в порыве ветра; я был совершенно потерян, и одновременно взволнован, ощущая неопределимое почтение к огромным силам, собравшимся здесь. Вскоре я увидел прибытие президента Индии: в компании святых, нищих и других жалких несчастливцев, он голым вошел в воды, где встречаются три реки. В медленных почтенных движениях он был окроплен водой. Потом появился Неру, одетый в белое. Он медленно приблизился к реке, туманным отсутствующим взглядом провожая течение священной реки, которая, казалось, уносит с собой всё, даже его самого. Я видел, как он едва коснулся вод пальцами, и приложил их ко лбу. Казалось, что он, как и я, лишь частично вовлечен в церемонию, и во многих отношениях чрезвычайно далек от нее. Я мог разделить его чувства и болезненность его поступка.

Я всё же решил, что совершу омовение позже вечером. А пока что я был просто отрешенным одиночкой, и со всех сторон меня подпирали тысячные толпы. Вскоре к берегу подошла процессия саддхов. Эти святые мужи были раздеты; тела покрыты пеплом, а лица выкрашены зеленым. Их глава, или гуру, ехал верхом на огромном слоне, ноги которого были спутаны цепями, так что ему приходилось передвигаться неловкими качками, старательно удерживая равновесие. Время от времени он поднимал хобот и фыркал. Гуру, совершенно голый, представлявший в процессии Шиву, был покрыт невероятной смесью мазков разноцветных красок, шафрана и экскрементов. Перед ним шествовали танцоры с мечами, яростно рубившие воздух. За ними маршировали музыканты, игравшие на барабанах и флейтах, а за ними на ложах из шипов ехали факиры, или шли, проткнув языки и руки гвоздями. В процессии были и другие слоны; хотя и напуганные сутолокой, они совсем не смели трогать людей вокруг. Что–то внутри велело им не делать этого.

И тогда, в самый разгар этой великой мелы, собрания самых невероятных персонажей, грянула беда. Где–то, по какой–то необъяснимой причине кого–то вдруг обуял страх — и распространился всполохами, как лесной пожар. Поддавшись панике, кто–то упал, другие, наступая на его тело, тоже падали. Почти мгновенно всё множество лишилось разума, и сотни оказались втоптаны в пыль. За какие–то минуты Кумбха–Мела Аллахабада стала ареной необъяснимого панического страха, коллективного ужаса и бессмысленной смерти сотен людей. Повсюду вокруг меня в собранных наспех телегах лежали раненные, умирающие и те, что уже были мертвы. Старики и дети, девочки и старухи. Пожилая женщина прошла мимо, рыдая и умоляя о защите: придя из южных пределов Индии, здесь она потеряла всех, и теперь осталась одна. Никто не решался действовать. Все были просто ослеплены и оглушены, не знали, что говорить и думать, и не могли осознать, как и отчего совершилась трагедия. Однако чуть погодя возвратилось спокойствие — ведь этот народ создан для страданий и неудач. Так они смогли сказать себе, что всё случившееся — во благо, ведь те, кто умер в этот день и в этом месте, будут благословлены слиянием священных рек и расположением звезд в небесах.

В полдень я решил посетить лагерь йогов и саддхов. Здесь собрались все известные гуру Индии, сопровождаемые последователями и учениками. Они разбили палаточный городок, будто армия магов и святых. Многие пребывали в трансе, казались мертвыми или воскрешенными в мгновение безвременья. Воздух свернулся в густоте сжигаемых благовоний, палатки осаждали тысячи любопытных и тех, кто желал почтить наставников. Здесь свами и йоги встретились, чтобы молиться и вместе повторять мантры; они молились о тех, кто умер подчас Кумбха–Мелы, и о тех, кто ушел до них. Я услышал, что здесь была Ананда Маи, Мать, и ожидалось, что прибудут Сивананда, и свами Лахманджу из Кашмира. Но никого из них я не встретил.

Покинув палаточный городок, я решил взять лодку и погрузиться в воды реки. Но по пути к берегу ко мне подошел голый саддху, и остановил меня, взяв за руку: молодой человек с грустными глазами.

— Отчего же в мире нет справедливости? — спросил он.

Я посмотрел на него, и понял, что он плачет. Очевидно, его вопрос был о тех, кто умер сегодня.

Я не знал, что ответить, и сказал только:

— Как можно ожидать справедливости в Кали–юге?

Он остался на берегу, глядя, как отплывает моя лодка, и в тишине по его щекам катились слезы. Наконец, он ушел и затерялся в толпе.

И тогда, в слиянии видимых Ганги и Джамны и невидимой Сарасвати, я разделся и погрузился под воду. Опускаясь всё глубже, я чувствовал приближение Брака, и встречи Иоанна–Крестителя с Иисусом — ведь тогда Иисус превратится в Христа.

Всё же, купание в священных водах достигает настоящего апогея только в Каши, или Бенаресе. Веками хинду оказываются зачарованы образом реки Ганги, так похожей на саму жизнь. Каждый купальщик входит в свой поток, и двух одинаковых течений никогда не бывает — но сама река остается; у нее есть имя, единство. И потому, вопрос, который задает себе индус, ныряя в реку таков: есть ли у него, как и у реки, единство и возможность определить себя? Как и река, мы сами постоянно изменяемся; мы образованы сотнями всевозможных ручьев, бесконечным множеством эго; но всё же, всегда есть нечто, дающее нам иллюзию цельности — имя. А хинду сомневается даже и в постоянстве имени, будучи отчасти растворенным водами.

С восходом солнца толпы верующих стекаются к гхатам Ганги. Пройдя по узким улицам старого города, они по широким ступеням спускаются в серые речные волны. На гхатах брахманы продают четки и читают молитвы. По нисходящим ступеням верующие шагают в реку, полуголые или в развевающихся плащах, колышущихся вокруг. Женщины не снимают сари, и те прилипают к их телам, когда они опускаются под воду. Ритуал омовения очень сложен. Вначале хинду зачерпывает немного воды ладонями, и позволяет ей сочиться сквозь пальцы, а сам бормочет древние молитвенные формулы на санскрите. Потом он несколько раз окунает голову, а после целиком погружается под воду. Все полоскают рот и пьют воды Ганги. Нужно помнить, что эта темная жидкость полна грязи, мочи и остатков умерших. Некоторые стараются основательно промокнуть, другие просто сидят, скрестив ноги, полупогрузившись в воду и медитируя. Иные ныряют в поток и бодро плавают. Здесь много лодок, полных детей и туристов, обычно плывущих вверх по течению. Иногда показывается необычное бревно, подпрыгивающее и крутящееся на поверхности воды. На самом деле, это вовсе не дерево, а труп, уносимый к морю; мертвец проплывает через всю Индию–Мать, если только его не съедят пресноводные рыбы, населяющие священную реку. Такой труп означает, что умерший был прокаженным — их тела никогда не сжигают, а бросают в волны реки.