У входа в пещеру располагалась группа брахманов–шиваитов, чьим долгом было охранять ледяной лингам и оберегать великую тайну культа. Я почтительно приветствовал их, и прошел в святилище. Пол был устлан лепестками цветов, а воздух будто загустел от дыма благовоний и курений сандалового дерева. В середине вздымался гигантский белый сталагмит, подобный внезапно застывшему столпу пламени. Он воплощал фаллос Шивы, возникающий из йони, вагины Парвати — жены Шивы. Но образ этой пещеры восхвалял не просто сексуальность, и даже не творение. Он, конечно, воплощал и эти силы, но прежде всего, представлял собой Абсолют: несмотря на действие творения, участвующие в нём силы сливались в цельности, исключающей смерть. Лингам Шивы бесконечные века дыбился в йони его супруги, и эта пара составляла единство, столь же древнее, как и священная гора, укрывшая их.
Итак, то же таинство пещеры Элефанты в бомбейской гавани повторилось и в льдистой пещере Гималаев. Здесь, в главном зале Дворца на вершине Древа Жизни, встретились двое и заключили друг друга в объятия. Они искали друг друга так долго, и, наконец, сошлись вместе. Их радость так велика, что они плачут от счастья, и слезы их становятся сталактитами и снежными лепестками пещеры Амарнатх.
Стоя посреди пещеры, я забормотал древние слоги, всегда спавшие во мне, но оживающие перед лицом примордиальных символов. Я бормотал также годы назад, стоя посреди снежных пустошей Антарктики.
Один из жрецов храма провел по моему лбу палочкой сандалового дерева, изобразив три параллельные линии, знак культа Шивы. Я повернулся и хотел уйти, но у выхода кто–то, укутанный в меха, схватил меня за руку и лихорадочно выкрикнул:
— Кайлас! Кайлас!
Потом он указал в направлении каменной стены, окружавшей овраг, показывая, что за ней лежат трансгималайские плато и Тибет.
Как и всё, произошедшее здесь, действия этого человека выходили из ряда вон, но в то же время, с чрезвычайной точностью вписывались в окружение. Я думал, будет ли та пещера, в которой обитают учителя моего Наставника, подобна Амарнатху, и воображал, что она также освещена льдистым светом — белым солнцем потрясающего бога, неизменного в творении и разрушении, любящего и ненавидящего без малейшей тени эмоций.
Как говорят, Ледяной лингам в Амарнатхе изменяет размер согласно циклам роста и убыли луны. В полнолуние этой ледяной фаллос достигает пика эрекции; тогда гигантский сталагмит вздымается в темноте пещеры, пытаясь достичь сводов, будто доходя до пределов собственной вселенной, заполняя сомкнутый купол собственного творения. Тогда холодный пламень вибрирует в сердце льда, в безмолвии, как это было тысячи лет — с тех пор, как восстали горы и воды отхлынули с лика земли.
Нет ничего более глубокого, и в то же время хрупкого, чем лед, который, на самом деле — конфликт элементов, и в недрах его заключен таинственный сверкающий огонек. Достичь белоснежного центра — значит умереть, и возродиться в совершенной безмятежности. На это представление опирается весь свод индуизма, и так оно выражено Гималаями и Ледяным лингамом, вздымающимся в центре их вихря.
Лингам, фаллос, представляет собой творящую и разрушительную силу индуистского бога Шивы. Храмы Шивы в Индии всегда ориентированы на запад, поскольку Шива означает заходящее солнце и приближение ночи. Шива всегда действует ночью, и его цвет — цвет пепла. В Индии каждый бог имеет супругу, воплощающую женский аспект, негативный полюс творения. Так, по всей Индии почитается йони, вагина супруги Шивы Парвати; и от высот Гималаев до оконечности полуострова на юге, во всех главных храмах ее чтят вместе с лингамом Шивы. И несмотря на видимую двойственность, Шива и Парвати на самом деле — одно; все боги хинду андрогинны, как и статуя в пещере Элефанты.
Медленно, одиноким паломником, я продолжал продвигаться на своем пути. Задача истощала меня, и мне казалось, я чувствую тяжесть веков на своих плечах; нестерпимую, потому что я даже не был уверен в том, что во что–то верю. Я продолжал двигаться просто потому, что продолжали шагать мои стопы, и просто потому, что пройдя столь долгий путь ото льдов Антарктики, до сих пор не достиг высот горы Кайлас. Тропа была одинокой и ужасающей, и я мог лишь представлять, сколь многие прошли здесь до меня, чтобы погибнуть в пути. И всё же, я продолжал идти, неся в собственной голове взгляды тех, кто умер раньше меня, особенно взгляд мертвой девушки. Так я шел, не совсем одинокий, но со спутниками из далекой земли, надеясь, наконец, достичь вершины Древа Жизни и снова воссоединить себя с мертвыми друзьями и с собственной душой.
Я знал, что должен найти этот центр, ашрам сиддхов, на мерзлых пиках, посреди собственного сердца, в обледенелом пламени, горящем там. Ведь тогда, и только тогда я смогу овладеть наукой, что позволит мне пройти от мозга к той области пустоты, зияющей под сводом черепа, и только оттуда я смогу совершить прыжок. До сих пор даже знаки, данные мне Наставником, не помогли достичь этой цели. И когда Змей пробуждал цветы души, и чудовищные вибрации их лепестков достигали моей головы, что–то всегда задерживало их там, некое непреодолимое препятствие не позволяло Змею достичь пустоты на вершине Древа, исчезнуть в пещере, где слились бы вечные любовники. Цветы не источали аромат; сын смерти еще не был рожден; и лингам и меч еще не были вбиты в крышку гробницы.
XXIX. Атлантический Христос
Ранее в этой книге я уже указывал на то, что в Индии важна не история, но легенда, поскольку в подернутых туманом тысячелетиях индийской истории нет ничего достоверного. Потому любые попытки отыскать правду вскоре устремляются к мифическому сознанию Индии. На самом деле, то же верно и для всего Востока в целом: суть правды обнаруживается лишь в предпосылках к фактическим событиям, но никак не в самих фактах. При этом индус также и реалист, и чрезвычайно практичен — а мифический образ действия обусловлен тем, что его миф реальнее самой реальности. Здесь, для того, чтобы быть подлинным, предмету нужно быть мифическим. Чтобы обрести действительное значение, Христос должен был никогда не существовать. Индус не примет фактического или исторического Христа, но он примет то, что стоит за фактами.
Поэтому, для того, чтобы написать аутентичную книгу об Индии, сообщить нечто значимое и фундаментальное (особенно теперь, когда издано уже так много книг), необходимо признать приоритет мифа перед историей. О фактической истории Индии не известно практически ничего. Никто ничего не знает о Мохенджо–Даро и его основателях; неясно, были ли они чужеземными захватчиками, или с давних веков жили здесь. Более того, их развитая ирригационная система и методы торговли не имеют ничего общего с тем индийским темпераментом, который стал нам знаком с началом исторических времен. Пришли ли народы Индийской цивилизации из Ирана или из Анатолии — никто не знает; единственное, что известно наверняка — был бог; мы видим его на печати, изображающей Шиву и его быка, Нанди. При этом никто не знает, развились ли образы Шивы и Нанди на основе местных верований, или были привнесены на Индийскую равнину извне. Никто не знает, откуда взялись дравиды и арии, никто не знает, когда они появились здесь. Некоторые историки склоны объяснять успех арийских вторжений приручением лошади. Но всякая теория остается только предположением.
Итак, я позволил себе погрузиться в мечту; я смешал факты с легендой, потому что верю, что в мифе больше правды, чем в статистике или в претенциозных заявлениях археологов, антропологов и геологов. Почти любое высказанное антропологом мнение может быть обесценено новым открытием, и чаще всего это открытие совсем незначительное — какой–нибудь новый комплект костных останков, доказывающий, что человек миллионы лет присутствовал в некоторой части света. А предельно серьезные карьеры геологов легко превращаются в абсурд после единственного сейсмического толчка, заставляющего один остров исчезнуть, а другой подняться из глубин, где он скрывался целую эпоху. Кроме того, расшифровка памятников письменности Мохенджо–Даро или Говорящих скрижалей острова Пасхи может запросто опровергнуть предшествующие заявления археологов. Сама наука обесценит научные данные, если с развитием космических путешествий окажется возможным спроецировать на экран свет звезды, или тот свет, который излучает, перемещаясь в пространстве, сама Земля, и наблюдение за этим светом позволит получить ясное представление об истории создания космоса. Посредством межзвездных перелетов может обнаружиться жизнь в других мирах, и на других планетах можно будет увидеть повторение истории Земли — так что космос окажется последовательностью, системой бесчисленных зеркал. И, например, история распятия может оказаться космическим мифом.
