В Ришикеше все было настолько иным, что судить о нём в границах собственных ценностей, и называть примером вопиющего тщеславия и гордыни было бы легкомысленно. Ведь подлинной сущностью этой сцены в ашраме были доброта и простодушие: происходящее казалось действом ребяческой и невинной души, попыткой пережить миф, возродить, вернуть действительности прошлое богов.

И всё же, я предпочту не судить об увиденном, поскольку ни в чём не могу быть уверен. Потому что на самом деле я не знаю об этом совершенно ничего.

Самым ранним утром ученики и посетители монастыря отправляются в залу на вершине невысокого холма, где упражняются в гимнастике йоги. В этот самый час молодой свами Сидананда в своей келейке, наверное, погружается в глубины раздумий. Его взор обращается внутрь, к нездешним мирам. На другом берегу реки свами Сукхдевананда, возможно, вновь отправился в затопленную Атлантиду, хотя и возвратился оттуда только вчера. По всей Индии, вдоль обочин дорог и на обрывах гор, паломники размышляют и мечтают, и призывают своих богов, совершая омовения в священных водах. А свами Сивананда, наверное, всё еще спит.

В просторной зале на холме я наблюдал, как выполняются различные асаны. Некоторые йоги умели так втягивать живот, что сквозь него можно было видеть хребет. Другие стояли на головах. В этих упражнениях нет никакого смысла, если выполнять их как простую физическую гимнастику. В отличие от шведских упражнений, они призваны не просто развивать мышцы; скорее, их назначение — тренировка души. Их цель в преодолении тяжести тела и задействовании нервных и психических центров в различных частях организма. И в каждом из упражнений ум играет важнейшую роль: асаны следует практиковать осознанно, ведь они устремлены к цели, выходящей за пределы непосредственного физического мира. Но даже те, кто выполняет эти упражнения, не полностью сознавая их назначение, могут со временем обнаружить ненавязчивые изменения в своей личности. Совсем неосознанно их мироощущение будет изменяться в сторону некоторой умиротворенности. Причина этого в пробуждении определенных психических центров, обычно бездействующих или парализованных.

Покинув зал, я зашагал по тропе, вьющейся вокруг вершины холма. Солнце еще не взошло, в отдалении проявлялся лишь его тусклый отблеск. Спустя несколько минут я вышел к белой часовенке, выстроенной на вершине кургана. Здесь на ступенях сидел юноша, и его приветствие выдало в нём европейца. Он жестом пригласил меня подойти и спросил, не желаю ли я поразмышлять в его святилище.

— Я прожил здесь всё время, что остаюсь в ашраме, — сказал он. — Я жду посвящения от Сивананды.

Он также сообщил, что родом из Германии.

Приняв его предложение, я вошел в часовню. Воздух внутри был тяжелый, холодный и сырой. Присев на пол, скрестив ноги и закрыв глаза, я постарался сосредоточиться на точке между бровями. Постепенно передо мной возник образ старого Наставника, и я слышал его поучения: «Не думай совершенно, но сосредоточься на пространстве меж бровей. Чтобы видеть третьим глазом, ты должен скосить и зафиксировать взгляд, но прежде всего, ты должен быть терпелив». Потом вдруг я различил слово «Кайлас» и увидел образ этой горы; стало понятно, что поиск не может продолжиться лишь внутренними средствами. Я знал, что должен быть настойчив в физическом паломничестве вдоль пыльных гималайских троп.

Поднявшись, я почувствовал себя крайне истощенным. Добредя обратно к ашраму, я обнаружил группку рабочих, занятых установкой статуи свами Сивананды. Я подумал: каково это, еще при жизни быть увековеченным в памятнике?

Пришло время уходить, и Агарвати ожидал меня у дороги. Но в ту минуту я заметил мужчину — он бежал по дороге, направляясь ко мне. Несмотря на жару, он был одет в горные тибетские одежды и держал зонт. Я узнал в нём того же мужчину, что вчера бросал еду в воды Ганги и читал ей стихи. Приблизившись, он произнес:

— Этой ночью я ходил к реке, и звёзды рассказали мне о тебе. Они отражались в потоке воды.

Он глядел на меня пристально и неотрывно. Глаза его полыхали чернотой безумия, а борода качалась вверх и вниз в такт тяжелому дыханию.

Я знал, что должен буду возвратиться в Ришикеш, ведь именно отсюда можно попасть к истокам Ганги, не говоря об окрестностях Ганготри и самом округе Уттаркаши, где живут настоящие йоги. Но вначале мне нужно было спуститься к Харидвару, одному из семи священных городов Индии. Он также помещается на берегах Ганги, и принимает тысячи паломников, приходящих, чтобы выкупаться в здешних водах. Я прибыл поздно, в день мелы — и город был заполнен тысячными толпами паломников. Причалы и ступени вдоль реки усеялись людьми, а небольшая заводь неподалеку бурлила купавшимися стариками, детьми и женщинами. Почти все они были полностью одеты, а обтянутые мокрыми сари старухи делались похожими на мумии. Вода была мутная, но они погружали в нее головы и пили ее; по всей вероятности, они также облегчались в реку.

На улицах было полно факиров, одни покрыты пеплом, другие истыканы колючками. Один даже насквозь пробил длинным гвоздем синеватую руку. Но более всего поражали невиданные чудовища, жившие в разбросанных тут и там повозках. Я видел одно, с крошечным, будто детским телом; ступни у него были там, где полагается быть кистям, а ногами ему служили руки. Голова у него была гигантская, с длинной ниспадающей бородой. Говорило оно глубоким басом. По соседству я обнаружил другое гротескное создание, с большущим животом, примостившееся на ветви дерева. Обладая таким поистине кошмарным видом, эти создания беспрестанно фотографировались и любили показывать снимки прохожим. Такие портреты, казалось, даже преувеличивают их уродство и чудовищность, но сами они, кажется, от души развлекались ими и заразительно смеялись. Почти всегда их окружали зрители, также бурно хохотавшие.

Центр города — это общественные ванны и причалы вдоль широкой величественной реки, сейчас здесь купались толпы. Многие из стоявших тут же дюжин храмов были заполнены поющими. На улицах коровы и ослы вливались в толпу. С возвышавшихся над рекой балконов ныряли в воду мальчишки. Повсюду целые семьи, взявшись за руки, вместе входили в реку. Но нигде я не мог заметить ни следа настоящей радости: всё было безмолвно и подобно сну, ведь разворачивающееся действо было частью ритуала, отягощенного давностью многих веков. Пересекая реку, неспешно катилось к закату солнце, его лучи, соприкасаясь с поверхностью воды, обращались розовой вуалью. Это зрелище вызвало во мне сильное желание нырнуть в речные глубины.

Чтобы развеять наваждение, я решил отвлечься прогулкой по городу. На окраинах я увидел меньшие храмы, скрывавшиеся в рощах исполинских узловатых деревьев. Но всё же, вода неотвратимо притягивала меня (по меньшей мере, воздух у реки был чуть свежее). И возвратившись на берег, я увидел голого старика с трезубцем: стоя в воде по пояс, он произносил стихи на санскрите. Ночь уже была готова укрыть землю, так что я решил вернуться к причалам. Здесь всё еще было очень людно, собравшиеся пели и молились. Им светили звезды и факела, а они казались совершенно захваченными экстазом пения и заклинаний. Я знал, многие паломники проведут ночь прямо здесь, засыпая на голой земле, так что и сам решил поступить так же, и постарался отыскать место у центрального пролета ступеней. Найдя себе, наконец, пристанище, я обнаружил, что обосновался по соседству со старым жрецом, одетым в шафрановый плащ — он всё воздевал руки к небу, потрясая звенящими дисками и колокольцами. Он пел очень тонким голосом, и глядел на самые высокие звезды. Должно быть, он не сильно отличался от тех людей, что существовали до Потопа, или от инков и ацтеков.

Мало–помалу мои глаза стали слипаться, и я уснул. В моих снах появлялся старик, одетый в мантию цвета шафрана. Мне также приснились фотопортреты радостных дьяволов.

Часто отмечается сходство легенд о Кришне и о Христе: даже сами имена похожи. Как и Кришну, Христа родила девственница, и, возможно, идея девственности Марии заимствована из восточной легенды. И Кришна, и Христос родились под гнетом тиранов, которые (оба, и Ирод и Канса) отдали приказ к убийству всех новорожденных. На самом деле, похожих деталей весьма много: оба родились в полночь и имели сходные черты характера; а после их смерти небеса наполнились знаками их ухода.