Ей не нужны были ни власть, ни возможности, ни богатства, которые сулил этот брак. Они не могли дать ей того, что Мария готова была защищать — любовь и тепло, которое можно почувствовать лишь с любимым человеком у себя дома.
Сильверсайд был её домом. И столь выгодное предложение казалось теперь лишь блеклым пятном.
Молчание затянулось.
Маркус усмехнулся.
— Настолько поражена, что слова сказать не можешь?
— Я… да, но… почему я? Как? — её шок был виден как ясный день.
— Ты была сильным империумом с огненным направлением. Даже несмотря на стерилизацию, силы в твоих генах сохранились.
— Но другие девушки… есть же более достойные, чем массовая убийца и изгнанница…
— Я умею уговаривать, Мария, — подмигнул он. — Теперь тебе нет необходимости гнить в этом гадюшнике, где одни крысы съедают других крыс. Пора вернуться домой.
Он встал с лавки и протянул руку, предлагая ей следовать за ним. Это был красивый жест, словно из прекрасных книг про любовь, где бедную и потерянную девушку ведут в новую светлую жизнь, но… ей эта жизнь была не нужна. Не нужны поместья, власть и уважение. Её место было здесь, среди сирот в приюте, в храме рядом с нуждающимися. Рядом с Томасом, которого надо направить на путь истинный к свету. Среди его девочек, которым предстоит вырасти достопочтенными, добрыми и искренними девушками, перед которыми откроются все двери мира.
Её место было здесь.
Поэтому красивой сцены не вышло — Маркус стоял с протянутой рукой, а Мария смотрела на него с приоткрытым ртом, не в силах ответить.
Пауза затянулась. Понимая, что Мария не спешит принимать его предложение, Маркус усмехнулся, опустив руку.
— Ты не рада, Мария?
— Я рада, но… это неожиданно… несколько…
— Я думал, тебя обрадует эта новость. Ты будешь частью Великого рода, отбросишь прошлое и станешь достопочтенной девушкой, перед которой откроются новые горизонты. Мне пришлось постараться ради тебя.
— Я… я благодарна, Маркус, честно, но… ты как гром среди ясного неба, пойми меня. Я просто… просто… просто не ожидала такого. Не была готова и… вот, — закончила она невпопад.
— Тогда приходи в себя, Мария, — улыбнулся он. — Приходи, собирайся, и поедем. Незачем тебе здесь оставаться.
— Но… я не могу просто так всё оставить, — она быстро огляделась. — Моя работа… и приют, я должна сегодня отдежурить в приюте, а завтра у меня встреча…
— С тем барыгой? — неожиданно показал он свою осведомлённость. На губах Маркуса появилась презрительная усмешка, будто он смотрел на что-то противное, недостойное его внимания.
Марию бросило в холод. Она совсем не собиралась рассказывать ему об этом. И его осведомлённость говорила лишь о том, что Маркус успел навести справки о ней и её личной жизни до того, как приехать. Это значило, что настроен он очень даже серьёзно и отступать не намерен.
— Почему молчишь, Мария? Ты не хочешь мне ничего сказать?
— Маркус, я… — она старалась осторожно подобрать слова. — Меня изгнали, я не слышала и не видела никого из вас три года…
— Я понимаю, Мария. Не мне осуждать тебя, и я точно не смогу представить, что тебе прошлось пережить, раз ты связалась с такими людьми. Но теперь у тебя есть шанс вернуться, а ты выглядишь так, будто не рада этому.
И что ей ему ответить? Сказать правду, что она не рада такому предложению и в лоб отказаться? Или подыграть, как-нибудь сгладить ситуацию и вежливо отказаться чуть позже? Вариант согласиться она даже не рассматривала.
И ведь тут, как ни посмотри, вряд ли удастся всё решить без скандала. К тому же скандал — это наименьшее из зол. Мария не вчера родилась и была уверена, что с её свадьбы поимеет что-то и сам род. А это значит, что Маркус просто так её не отпустит и будет бороться до последнего, включая вариант, что её увезут силой. И всё из-за того, что Мария до сих пор часть рода. Если бы её выгнали, то тогда другой разговор, можно было бы дать ему и его людям от ворот поворот, и ничего бы ей не сделали. А здесь…
Мария выдохнула, взяла себя в руки и снова посмотрела на Маркуса, но уже совсем другим взглядом. Она словно изменилась за эти секунды, и сторонний наблюдатель не смог бы сказать, в чём именно это проявлялось. Теперь в её взгляде не было ни мягкости, ни доброты — лишь непроницаемость и холод, чтоб собеседник не смог прочитать её чувств. Непроницаемое лицо, лишившееся добрых и мягких черт и ставшее куда твёрже. В Марии проснулась кровь аристократов, как сказали бы другие.
— Я бы не хотела обсуждать подобное здесь, Маркус.
— Я не понимаю тебя, Мария. Разве ты не хочешь стать кем-то большим, чем монахиней в храме?
— Я. Не хочу. Обсуждать. Это. Здесь, — холоднее повторила она. — Через десять минут я освобожусь, и мы поговорим у меня в квартире.
Маркус внимательно посмотрел ей в глаза… и решил не спорить.
— Хорошо, Мария, — улыбнулся он примирительно. — Давай поговорим в другом месте, без лишних ушей.
Она встала и твёрдой походкой, не свойственной ей, направилась к служебным помещениям. Ей нужно было это время, чтобы обдумать план общения, выработать стратегию в разговоре. Ведь что для одних людей спор, для других — настоящая словесная война, которой можно сломить горы или победить войну. И очень важно понимать, о чём стоит говорить, о чём стоит промолчать, каких тем избегать, да и вообще, обдумать ситуацию.
Ровно через десять минут, отпросившись у святого отца, она вышла в своей повседневной одежде, которая скрывала почти все участки тела с татуировками.
— Выйдем через чёрный вход, — кивнула она на неприметную дверь в конце зала.
— Конечно, — согласился он.
Мария не хотела, чтобы люди Томаса увидели, как она садится вместе с другими мужчинами в машину и едет к себе домой. Могут неправильно понять, да и, к тому же, Мария не знала, как отреагирует Томас. Может он сразу армию головорезов пошлёт разбираться с непонятными личностями. А она пока что рассчитывала всё решить миром.
Только оказавшись в квартире один на один, Маркус вновь завёл разговор о свадьбе.
— Мария, ты не хочешь, как я понимаю, уезжать, верно? — напрямую спросил он.
— Я не была дома три года, Маркус, — ответила Мария, внимательно оглядывая улицу из окна. Людей Томаса видно не было, что в данный момент являлось плюсом. — Три долгих года мне единственной роднёй была вера. Я стала понимать, где есть тьма, а где — свет. И тьма — это то, что со мной ни разу не связались, не помогли финансово, даже не поинтересовались, жива я здесь или нет. Мне кажется, что это более чем естественно, что я начала жить своей жизнью, устраивать свой быт, работать и заводить знакомства.
— Интересные ты заводишь знакомства, хочу я заметить.
— Не будь ханжой, Маркус. Никто обо мне не вспомнил и даже из любопытства не узнал, как я.
— Тебя изгнали за убийство семидесяти человек, Мария. И ты ставишь мне в вину то, что мы за тобой не присматривали? За тобой, изгнанной за страшное преступление?
— Семидесяти пяти человек. Я убила их во время войны, убила, так как они были врагами. Я сделала страшную вещь и не скрываю этого. Меня лишили импульса и изгнали за дело, не спорю, но, тем не менее, я была всё равно частью нашего дома. Частью твоего рода, Маркус. Меня изгнали, но не выгнали из дома. И ты ни разу за всё это время не поинтересовался, как я там, жива или уже вскрыла вены в туалете на каком-нибудь вокзале.
— Какое это имеет значение к нашему разговору? — нахмурился Маркус.
— Изгнание было выбором конкретно нашего дома, а не частью сделки. Дом меня выгнал, потому что посчитал это правильным. Чтоб малолетняя убийца не портила своим видом дом. Просто вышвырнули на улицу. Но Маркус, не твоих ли это рук дело? — обернулась к нему Мария.
Её взгляд был холодным и безжалостным, расчётливым и хитрым. Даже Томас не узнал бы аристократку Марию дель Кармен в этот момент.
— О чём ты говоришь?
— Род, в котором живёт убийца детей. Это так некрасиво, — выдохнула Мария. — Дом хотел убрать меня с глаз долой, но если бы ты вступился за меня, они бы не стали этого делать. Иначе говоря, ты сам хотел, чтоб ноги моей не было в твоём роде, верно? Что ж, моей ноги там и не будет.
