Внутренний спор с самим собой прерывает звонок с последнего урока. Радостная суета волной накрывает класс. Смех и разговоры о планах на выходные затихают, только когда учительница вновь обращается к классу. Ее «постойте» буквально тонет во всеобщей волне расстроенных возгласов.
– А вы, что, думали, я забуду о пятничной уборке? – строгий тон Аллы Николаевны приглушает недовольное цоканье. – Только в этот раз мы распределим обязанности по-другому, не используя график. Как бы то ни было, среди вас есть такие, кого я вечно вписываю сама. А Лапатов и Укусов почти каждый раз вместе записываются мыть доску.
Она наклоняется и достает из ящика стола небольшую коробочку – ту самую, что решала судьбу пар по вальсу – и, немного встряхнув, протягивает ее долговязому парню, что сидит слева у прохода в начале нашего ряда. Достав оттуда небольшой листок и беглым взглядом прочитав написанное, он закидывает учебник по литературе в обратно рюкзак, застегивает молнию и вешает его на спинку стула. Потом направляется к доске, берет тряпку и, окунув ветошь в стоящее в углу ведро, начинает мыть доску, сияя при этом как новогодняя елка.
– Вот же блин, Тоха – везунчик, – доносится до меня завистливый шепот, – Сейчас помоет доску и на ногу.
Мерзко щелкая костяшками пальцев, лопоухий парень с острым подбородком, жалуется своему соседу с красным лицом и волосами цвета ржавчины.
Сосед «везунчика» – смуглый, невысокий парень с детским лицом – уже насыпал порошок на парту, а до меня только доходит, что Алла Николаевна, экономя свое время и нервы, доверила распределение обязанностей воле случая. По всей видимости, ей пришлось по душе, как в прошлый раз все решилось с кружком танцев. И теперь Белых взбрело в голову вместо составления графика уборки проводить жеребьевку. Поэтому неудивительно, что реакция учеников почти на каждую вытащенную бумажку такая бурная.
Когда подходит моя очередь, я, испытывая очень сильное чувство дежа-вю, достаю из коробки сложенный кусочек бумаги и разворачиваю его. С третьей попытки прочитав расплывшуюся надпись, начинаю копаться в памяти, ища слово «кактус». В голове всплывает образ зеленого колючего растения, устойчивого к засухе. Еще раз перечитываю предложение:«Пересадить опунцию (кактус) в аквариум».Это точно не рыба? С каких пор у нас растения в аквариум сажают?
– Д.., – решаю спросить Дею, что за бред написан у меня на листке, как замечаю тот самый аквариум, битком набитый разными ежикоподобными растениями. Каких там только нет – и мелкие, словно наперстки, и большие с яркими цветами и длинными колючками. Правый угол аквариума пустует, будто бы ждет нового «жильца». Окинув взглядом остальные подоконники, я нахожу, по всей видимости, ту самую опунцию. Это небольшой кактус со сплюснутыми, словно лепешки, стеблями и маленькими желтыми цветами. Стоит он в красном пластиковом горшке, как раз рядом с партой той наманикюренной девчонки. Стараясь не думать об обеденной истории, подхожу к окну и придвигаю горшок с кактусом ближе к себе. И вдруг замечаю, что сумка блондинки расстегнута, и сверху лежат ключи от квартиры.
Нет. Это уже на грани безумия. Что я собираюсь сделать? Украсть ключи, чтобы.… Чтобы что? Пробраться в чужую квартиру? Нельзя же так…
Тут до моих ушей доносится смех, такой звонкий и знакомый. Дея весело смеется, говоря о чем-то со своим имбецилом. Я не слышу, о чем они говорят – их разговор тонет в скребущем звуке губок. Эта картина помогает мне принять решение раньше, чем меня накрывает очередная волна гнева и возмущения. Поставив кактус на парту и закрыв таким образом сумку на столе от лишних взглядов, я быстрым движением беру ключи. Внимательно посмотрев на связку с двумя потертыми ключами и брелоком-зайчиком со стразами, я кладу их обратно, крепко сжав в руке, созданный мною дубликат. Ключ от домофона вряд ли подойдет, но вот второй дверь точно откроет. И надо спешить, через 24 часа он исчезнет. Вот если бы оторвать у хозяйки ноготь или клок волос, тогда у меня было бы три дня. Уже сегодня нужно попасть в квартиру, но так, чтобы дома никого не было...
– Эй, если ты просыплешь землю на мою парту, сам будешь ее мыть! – возмущается девушка, бросив тряпку на стол. Видимо, за ней она и ходила, когда вышла из класса.
Молча хватаю горшок за подставку, предварительно спрятав ключи в карман джинсов.
– Придурок, – выплевывает мне вслед блондинка.
Определяю ношу на первый подоконник, рядом с учительским столом.
– Вот, – учитель протягивает перчатки, газету и небольшую садовую лопатку, опередив мой вопрос. Пакет с землей уже лежит на окне.
Пока я вожусь с опунцией, на глаза попадается открытый журнал, как раз на странице с информацией на каждого ученика. Наверное, Алла Николаевна его не до конца заполнила или решила проверить данные. Какое странное совпадение... Все-таки нужно проверить квартиру блондиночки, мало ли. Я же не собираюсь копаться в ее нижнем белье. Что-то мне подсказывает, что у родителей красотки не просто возрастной кризис. Раньше интуиция меня редко подводила. Хотя, может, я просто ищу предлог не появляться дома.
Так... Дело за малым – вспомнить ее фамилию.
– Окси, глянь, наша королева Виктория такую рожу состроила, как будто не парту оттирает, а туалет моет, – говорит блондинка с короткими жжеными волосами, протирая подоконник слева от меня, рыжей, моющей первую парту.
– Да ладно тебе, хватит злиться. Поссорились из-за пустяка, – отвечает та.
– Она меня дурой обозвала, считай незаслуженно. Я не виновата, что ее родители из ума выжили, – блондинка поджимает пухлые губы и отворачивается.
Виктория, значит. Пробежавшись глазами по списку, обнаруживаю единственную Викторию Медведеву, проживающую по адресу: ул. Лермонтова 6, кв. 13.
Довольно быстро расправившись с кактусом – правда, при этом исколов себе все пальцы – сдаю работу учителю. Получив одобрительный кивок, направляюсь к своей парте собирать вещи. Достав телефон, я поспешно вбиваю номер сотового Медведевой, пока он не испарился из моем памяти. Просто спасение, что Алла Николаевна даже номера телефонов в журнал записывает.
Собрав сумку и получив в гардеробе пальто, выхожу на улицу. Бабье лето в самом разгаре. Неделя дождей под конец сменилась довольно-таки теплым солнцем. И не скажешь, что уже октябрь.
«Сегодня же пойду в торговый центр за платьем»,– сияющее лицо Деи отражается в старом мутном зеркале на первом этаже.
Ближайший крупный торговый центр у парка Пушкина – надеюсь, она пойдет именно туда. Ведь навигатор в моем телефоне только что показал результат поиска по запросу: «Лермонтова, 6». Дом блондинки находится в двух шагах от парка, рядом с торговым центром «Кохинур». Не хотелось лезть на стенку, чувствуя себя так, словно в сердце гвозди забивают.
Живот скрутило на полпути до места назначения. Купив в ближайшем ларьке шаурму и банку «Red bull», я искренне надеюсь, что сейчас набиваю желудок не какой-нибудь бедной дворняжкой. Энергетик начинает действовать сразу же, прочищая голову. И мне тут же приходит идея, как выманить семейство Медведевых из уютной берлоги. Не зря я записал номер этой Вики, хотя в тот момент я не думал, что он мне так скоро понадобится.
Набираю сообщение: «Спешите! В пиццерии «Сицилия» действует акция: приведи всю семью и получи скидку 50%. Кто придет в счастливый час (17:00) получит сертификат в ювелирный магазин «Венера». Спешите, акция действует до 12 октября».
После сажусь на лавку у детской горки, напротив нужного мне дома, и нажимаю отправить. Что ж, остается только ждать.
Дети, бегающие по площадке и хохочущие во весь голос, отвлекают от ненужных мыслей. Эх... Самое лучше время в жизни – детство. Когда был ребенком, не знал боли сильнее, чем от ободранной коленки и ушибленной головы. А сейчас... Все так сложно. Раньше я гордился тем, что мог держать в узде мой, местами взрывной, характер. Никто из приближенных и друзей отца – тех, кого я видел на Совете, и тех, кто бывал у нас в замке Лемахэбо [למחבוא (иврит) – убежище] – и подумать не мог, что меня очень легко вывести из себя. Глиндра всегда это злило, и он прозвал меня двуликим тиннитусом [tinnitus (лат.) – звон (в ушах)]. Эта маленькая звонкая птичка меняла свой окрас в зависимости от места, где обитала, чтобы приспособиться и выжить. Так и я – мог притворяться и сдерживать свой характер ради отца. Теперь же, казалось, я почти утратил эту способность, а единственное, что осталось – умение говорить гадости с невозмутимым лицом. Все негативные эмоции – клубок раздражения, злости и ревности – словно змеи, с каждым днем шипят все сильнее и сильнее, мешая думать. И я не могу их усмирить. Меня спасает только с годами отточенная внешняя невозмутимость. И то моя маска безразличия уже трещит по швам.
