Их истребитель начал подниматься, медленно, спокойно, давая Сибиряку время привыкнуть к воздуху. Он с силой сжал боковины своего кресла. Через прозрачный фонарь было видно небо. Светоотражающее покрытие делало небо сине-серым, каким бывает океан после бури.

Сибиряк посмотрел вниз и покрылся холодным потом. За плавным подъемом он не заметил, как высоко они оказались. Взлетная полоса выглядела как штрих, прочерченный в поле аэродрома. Тайга слилась в единое целое: не деревья по отдельности, но зеленая неподвижная масса простиралась до края Земли. Залюбовавшись, Сибиряк на секунду забыл про свой страх. Они еще поднимались вертикально, теми же парами, но небо никак не приближалось к ним. Казалось, они будут двигаться так вечно, и никогда не погрузятся в сине-серую глубину, в этот перевернутый вверх ногами зависший над землей океан.

Группа наконец двинулась вперед.

— Ты в порядке? — спросила Туяра, немного взволнованная. — Ты сидишь тихо.

— Все в порядке, — он кивнул, и на сей раз его ответ был более-менее честным.

Они летели плавно, будто прогуливались. Туяра показывала Сибиряку небо, а небу — Сибиряка, знакомила их друг с другом. Здесь все было иначе, чем в гражданской авиации. Огромные пассажирские самолеты с висящими под крыльями дополнительными капсулами, не давали людям того слияния с воздухом, какое давали эти юркие, остроносые железные птицы. Один на один с высотой, истребитель чувствовал воздушный поток, соединялся с ветром. Сибиряку казалось, что они качаются, как корабли на волнах. Страх постепенно отступал, маленькими шажками, неохотно. Группа начала обгонять их самолет. Сибиряк не видел пилотов в кабинах, но знал, что они там точно есть, и отчего-то знал, что они полностью погружены в небо душой и телом, невозмутимо смотрят вперед через опущенные визоры, и летят туда, куда им приказано лететь.

— У нас с тобой сегодня простая программа. Генерал просил не пугать тебя фигурами высшего пилотажа, так что мы с ребятами просто налетаем часы, отдохнем за штурвалом. А ты немного обвыкнешь. — Самолеты направлялись в сторону солнца, и она опустила визор.

«Отдохнем», — повторил Сибиряк. А ведь и правда, почему бы нет? Он тоже опустил визор. Внизу лес, вверху небо, и все было так правильно и хорошо, что он вдруг почувствовал прилив радости, а на глаза навернулись слезы.

— Товарищ полковник, — позвал он. — Давайте полетаем нормально, пожалуйста.

Он не знал, правильно ли выразился, но ему вдруг захотелось почувствовать все сразу. Восторг и страх бурлили в нем пьянящим коктейлем, и он совершенно забылся. Больше не было никакого Сибиряка, не было ни прошлого, ни будущего. Не было ничего на свете, кроме неба и группы из десяти самолетов, разошедшихся птичьим клином.

— Сам напросился, — засмеялась Туяра, и, прежде чем надеть маску, передала остальным: «Наш брат дает добро. Покажем ему, на что мы способны!»

Сибиряк не знал, каким был их ответ, но она быстро откликнулась.

— Да нет, давайте-ка полегче. Первый раз ведь…

Сибиряк надел маску. Он почувствовал, как она прижалась к его лицу, покачал головой в легком круглом шлеме, повертел запястьями и хрустнул костяшками пальцев.

«Наш брат»… У него такая большая семья, теперь он не одинок.

Соколова набирала скорость. Они неслись все быстрее, и Сибиряк чувствовал, как его вжимает в кресло. Она потянула штурвал на себя, перед его глазами небо вдруг стало темнее, и ему показалось, что сейчас они вылетят в космос. Глупость, конечно, но у него перехватило дыхание, в животе ухнуло, он на секунду ощутил каждую свою кость, налившуюся неимоверной тяжестью. Перегрузка была серьезной, но не долгой. Туяра снова потянула штурвал на себя, самолет задрал нос, потом перевернулся, и теперь вверх тормашками они неслись навстречу зеленому лесному ковру. Тело исчезло, вместо него лишь пустота, в которой, казалось, вот-вот захлопают струи воздуха. Свободное падение. Сибиряк делился на атомы, он был и не был одновременно.

Туяра пересеклась с другим самолетом и попала в его воздушный поток. Их весело тряхнуло, Сибиряк дернулся, как кукла на веревочках, его онемевшие конечности подпрыгнули и вернулись на место. Они неслись вниз, и когда он подумал, что все кончено и успел перепугаться, полковник снова потянула штурвал. И, как только самолет пошел куда-то вперед и немного вверх, она завертела истребитель вокруг своей оси. Они кружились и кружились, Сибиряка, пристегнутого ремнями, мотало в кресле, размякшего и такого счастливого, каким он никогда еще не был. Только через несколько секунд он понял, что кричит от восторга, голосит без смущения, а довольная Туяра кружит его в железной птице, ввинчивая в небо, в которое теперь он был влюблен по уши.

Туяра спала на той половине постели, что была дальше от окна. Лунный свет прошелся по простыне, добрался до пододеяльника, но так и не коснулся ее оголенной спины. Антон вдруг подумал, что у Туяры трогательно узкие плечи. Неужели он никогда раньше этого не замечал? Она младше его на семьдесят лет, но на вид разница между ними не так уж заметна. Антон помнил, как принимал ее в авиацию пятнадцать лет назад. Он растил из нее пилота-асса, на которого всегда сможет положиться.

В окне жилого блока ставки горел свет.

— Титов никогда не спит, — подумал Антон. — Или делает вид, что не спит. Маршал — мастер иллюзии. Среди солдат о Титове ходят легенды, которые он с удовольствием подогревает.

Лебедев встал, оделся. Приложив запястье к биометрическому замку двери, тихонько вышел. Он оглянулся на Туяру: потянувшись, она перевернулась на другой бок.

Он шел пустынными коридорами. Мало кто выходил из своих комнат по ночам — здесь казармы, а не студенческое общежитие. И, хотя никто официально не запрещал перемещаться внутри блоков даже после отбоя, в присутствии командования воинский состав вел себя сдержано. Парни были молоды, но уже чувствовали, что скоро им предстоит сделать выбор: повзрослеть, научиться выдержке и дисциплине, или погибнуть.

«Все в жизни — выбор. Ты выбираешь между трусостью и отвагой, между любовью и ненавистью, согласием и отказом. Такая простая истина. Порой хочется притвориться, что кто-то все решает за нас. Что мы — марионетки, которыми управляет некто всемогущий и невидимый. А мудрость приходит лишь тогда, когда мы понимаем, что во всем дерьме своей жизни мы виноваты сами, потому что однажды сделали неправильный выбор». Антону было больше ста лет, и он иногда позволял себе немного философии.

— Не помешал?

— Заходи, — маршал Титов и впрямь не спал. Он читал донесения на планшете. — Сейчас вызову Егора и сразу начнем. Выпьешь?

Лебедев подошел к бару у стены, открыл деревянную лакированную дверцу, достал бутылку и три стакана.

Титов поставил на стол транслятор. Из отверстия в крышке протянулся голубой луч, расширился, и перед ними возникла трехмерная карта России. Титов увеличил карту.

— Разрешите войти, товарищ маршал?

— Заходи, Егор. — Титов изучал проекцию карты.

— Это схема расположения опреснителей по всей стране, — догадался Лебедев.

— Совершенно верно, — ответил Титов. — Наши военные геологи прислали ее сегодня.

— И сколько пресной воды башни могут производить в месяц? — спросил Макаров.

Титов повел рукой, схема медленно завращалась, проецируясь до самого потолка.

— На сто пятьдесят миллионов человек. Больше никак, — ответил маршал.

— Но этого хватит только на граждан нашей страны. У нас договор с Европой о взаимопомощи и приеме беженцев…

— Я знаю, — прервал Макарова Титов. — Это максимальные мощности, которые мы можем себе позволить в ближайшие годы. Такое оборудование производили в странах, где сейчас затоплены и остановлены заводы. Новых опреснителей не будет, а свои мы сделать не можем — не хватит комплектующих.

— Что это значит для нас? — спросил Макаров, хотя уже догадывался, каким будет ответ.

Титов помолчал, повертел стакан в руке.