Я вышел во двор, чтобы осмотреться. Джунгли — вокруг трава выше человеческого роста и в трех шагах от дома лес. Еще совсем недавно мы слышали беспорядочную стрельбу, видели бегущих в панике людей. Здесь же полная безопасность, и, хотя по-прежнему доносятся довольно отчетливо звуки выстрелов, ощущение непривычного покоя утвердилось в душе. Для того чтобы сунуться в горы, врагу сперва нужно вернуть свою прежнюю власть над восставшим народом. А это уже невозможно. Да, мы смело можем обосноваться здесь надолго и беспрепятственно выполнять наше боевое задание.

Вдруг впереди промелькнула тень. Я вздрогнул от неожиданности. Из травы вынырнула мужская голова в синей матерчатой повязке — крупные черты лица, раскосые глаза, выражение физиономии свирепое и вместе с тем комическое, напомнившее мне китайского болванчика, куклу из теста, каких в детстве нам покупали для забавы у торговцев-эмигрантов. Я гляжу и пытаюсь определить возраст приближающегося человека. По собранным на затылке в пучок волосам предполагаю, что он еще молод. Раскосые глаза незнакомца округлились при виде меня.

— Здравствуйте, товарищ! — сказал он важно, но в голосе чувствовалось искреннее радушие.

Я ответил на приветствие. Тогда голова, качаясь, как лодка на воде, поплыла по волнующемуся травяному морю навстречу мне. Наконец из травы вышел человек низкого роста, плечистый. Тяжелая корзина пригибала его к земле. Из-под короткой синей рубахи торчал живот. Штаны держались на бедрах.

Он вошел в дом, опустил корзину на пол, высвободил руки от веревочных ручек, выпрямился и шумно с облегчением вздохнул. Затем вышел к воде, вымыл ноги, вернулся и подсел к огню. Мы сгрудились у его корзины: десяток крупных плодов, среди них несколько тыкв.

— Продаете?

— Не нужно денег. Ешьте так.

Мужчина держался непринужденно, как в собственном доме. Оказалось, что он и в самом деле у себя дома и доводится зятем старику хозяину. Молодая женщина, сидевшая ночью у огня, старикова дочь. Сам старик, которого зовут Нян, давно овдовел. Имя зятя звучит как из старинного романа — Чиеу Ван Хыонг. Но что самое удивительное: ему уже за сорок.

21.10.47. Неожиданно выяснилось, что Ань Ты считает нашу стоянку недостаточно конспиративной и поэтому временной. Сегодня он собрался показать мне и Кхангу другое место, чтобы можно было обсудить и принять окончательное решение. Едва мы успели позавтракать, как пришел наш проводник — ман. За спиной ружье. На вид ему лет тридцать. Голова повязана платком, волосы собраны в пучок. Светлым лицом и изысканно-учтивыми манерами он напоминает средневекового послушника, вроде студента времен Нгуен Чая[43].

Правда, одет наш проводник как самый последний оборванец: куцая, дырявая рубаха и какие-то лохмотья вместо штанов, едва прикрывавшие мускулистые, грязные ноги, икры которых покрыты болячками. Товарищ Куан, как сообщил нам Ань Ты, заменит отсутствующего начальника деревни товарища Тяна и поможет нам в поисках удобного места для базы.

Новый переход занял около часа. Нам то и дело приходилось вброд переходить горные ручьи, углубляться в лес, продираться сквозь заросли дикого сахарного тростника, банановые кусты, потом мы снова попадали в лес, протискивались сквозь скальные щели, шли в обход, карабкались на уступы, лезли по стволам деревьев — и все это без остановок, без передышек, не обращая внимания на лесных пиявок.

Наконец мы увидели Вангкхео. Еще одна деревня: три хижины подобно голубятням прилепились к вершине горы. С широкой площадки открывается вид на великолепный, исполненный света простор. Горы сияли. Волнистые громады сменяли одна другую, упругими гребнями выгибались к небу. И казалось, что во всем мире нет ничего, кроме гор и неба.

Представляю, как картина эта подействовала на нашего Кханга, влюбленного в цвет и в свет. Кое-где склоны гор одеты в пестрые праздничные одежды. Там — ярко-желтые, еще не скошенные поля, здесь — пожухлая стерня с высохшей соломой. И повсюду, куда ни глянь, зелень. Несчетное число оттенков зеленого.

В горах меня поражает, как в течение суток меняется один и тот же ландшафт. По утрам занимаются гребни вершин, вспыхивают ярко-красным свечением. Заполнивший долины и ущелья туман подобен сказочному океану, среди которого плавают скалистые острова.

Вечером горный пейзаж напоминает декорации на гигантской сцене. Прямые лучи света гаснут один за другим, как будто постепенно выключаются театральные софиты, что придает иллюзорную подвижность всей картине. Этот эффект заметил Кханг; он сделал даже обстоятельную запись, чтобы когда-нибудь использовать подобную смену освещения на сцене ханойского театра.

Лунная ночь. Одинокое, потерявшее листву среди вечнозеленого моря дерево чертит изломанный силуэт на синем бархате ночного неба, являя собой красоту простоты и лаконизма. Вдали горы. И луна мирно покоится на мягком ложе недвижных облаков.

Нашего нового хозяина зовут Ким. Все время он проводит на поле или в лесу. Жена его ночует далеко от дома, в небольшой хижине, сооруженной в лесу рядом с горным полем. С того момента, как мы поселились у него, Ким тоже остается на ночь в лесу. Наведываясь в дом, он обычно притаскивает большой кусок бананового стебля. Укрепив его в наклонном положении, он усаживается верхом и, обеими руками взявшись за ручку длинного и узкого ножа, с поразительной быстротой начинает рубить жесткий ствол банана, при этом не выпускает изо рта бронзовую трубку с бамбуковым мундштуком. Затем он собирает накрошенную массу в котел, заливает водой и ставит на очаг, потом варит в течение целого дня до полного размягчения. Этого варева хватает свиньям дней на пять. В качестве приправы перед самой кормежкой в бурду добавляется несколько пригоршней рисовой шелухи. Нельзя сказать, чтобы животные довольствовались такой диетой. Поэтому они вечно роются в грязи, грызутся из-за помоев и нечистот.

В этой местности население страдает от нехватки соли. Мы раздали каждой семье по чашке соли, и для них это было настоящим праздником. Зато здесь очень много меда. Как-то раз наш связной наткнулся в лесу на пчелиное гнездо, завернул его в листья и принес с собой. Мы купили находку целиком. Свежий мед прямо из гнезда необыкновенно вкусен. Иногда намешиваем меду в рис. Манский табак, пропитанный медом, приобретает очень тонкий аромат. Мы с Кхангом уже прочно завоевали славу заядлых курильщиков.

Но истинное наслаждение здесь получаешь от купания. Серебристый, а местами золотистый галечник поблескивает в недрах стремительного ручья. Круглые, отшлифованные водой валуны служат удобным сиденьем. В одном месте валуны расположились по окружности и образовали удобную небольшую купальню. Вода удивительно прозрачна. Несмотря на холодный сезон, я каждое утро прихожу сюда и после небольшой гимнастики распластываюсь по дну ручья, и струи потока омывают меня с головы до ног.

Несколько сот метров от дома до ручья составляют довольно крутой и изнурительный подъем, но я не унываю. Для моих мускулов это хорошая тренировка. Вообще я в последнее время с радостью берусь за дела, требующие физических усилий. Революция заметно изменила мой образ мышления. А в период войны Сопротивления я не только набрался ума, но и окреп физически. Ясно, что домой вернусь совсем другим человеком!..

1.11.47. В ожидании прибытия рабочих, которые должны наладить печатный станок, мы с Кхангом занялись литографией. Однако через неделю вернулся Ань Ты и предложил нам перебраться в дом товарища Тяна — оттуда легче наладить связь с теми, кто действует в долине.

И опять в течение двух дней мы таскаем на спине рис, соль, одежду, печатные формы. Я становлюсь заправским носильщиком. Теперь я знаю свои возможности, знаю, что мне по силам все, что могут другие.

Часто вспоминаю семью. Думая о сыне, я теперь не боюсь, что он окажется в самом водовороте событий. Знаю, жизнь закалит его быстрее и лучше, чем могу это сделать я сам. Он станет сильным…